Страница 81 из 115
Олег молча и внимательно посмотрел на всех, потом на каждого, как бы взвешивая, стоит ли вообще говорить о том, что его волнует, этим людям.
— Может быть, уважаемому собранию хочется выпить? — спросил он и окинул рукой стол с бутылками и рюмками. — Тем более что выпить есть за что, корпус Багратиона с честью вышел из дела и достойно спасал преданную главнокомандующим армию под Аустерлицем.
На предложение Олега никто не откликнулся.
— Тогда я продолжу свои недоумения, — сказал Олег, — а меня действительно вводит в недоумение неистребимое желание нашего великого полководца обязательно приносить жертвы, кого-нибудь обязательно подставить под гибель, то Багратиона, то Вену, то Раевского, то Москву. А жалеет он почему-то лишь противников. Когда, например, до него донёсся слух, что в окружении под Красным сам Наполеон, он фактически прекратил сражение и выпустил хотя бы тех, кто уцелел. Бедным французам пришлось искать русских генералов, чтобы сдаться им. Не менее удивительна страсть Кутузова сдавать столицы, защищать которые ему приказано. Поразительна сдача Вены. Кутузов, вызванный в Австрию для того, чтобы защитить Вену, её сдаёт для начала. А потом не выступает против очевидной порочности плана сражения. На прямой вопрос императора Александра, поддерживает ли он этот план, заявляет, что вполне уверен в завтрашней виктории, то есть в победе при Аустерлице. Говорят, что у главнокомандующего-де не хватило гражданского мужества. Это мягко сказано. Именно гражданское мужество должно быть у такого человека в первую очередь. А честь оружия русского? Багратиону с его шестью тысячами великолепных воинов удалось уйти от гибели, тогда Кутузов подставляет ещё восемьдесят тысяч. Но главная мотивировка: сдать столицу, чтобы спасти армию. Ну хорошо, австрийцы перед тем понесли ряд тяжких поражений. Но ведь ни одного поражения не потерпела русская армия. Смоленск — это не поражение. Это скорее — победа, стратегическая. Но Москва! Москва — своя собственная столица. Это — сердце народа. Не шесть тысяч корпуса Багратиона. Не какая-то там Вена! Но с первых дней, как теперь уже ясно, Кутузов не собирался её отстаивать. Барклай готовил для генерального сражения Царёво Займище, работы велись не первый день. Главное Барклаем было сделано: перейдя Неман с шестьюстами тысячами человек, Наполеон после Смоленска имел уже немногим более ста тридцати. Кавалерия его знаменитая уже была подорвана: падёж в русских условиях и при высоком темпе погони за русскими, невозможность прокормить такую массу лошадей привели к катастрофической гибели коней. Артиллерия ослабла, поредела. С этой армией Наполеона уже можно было сражаться на равных на своей земле под высочайшим боевым духом солдат. И что же? Кутузов прибывает к армии, сразу же приказывает продолжать укреплять позиции, а на следующий день повелевает отступать к Бородину, которое никто и никак не готовил к боевым действиям и которое многие считают гораздо менее подходящим для принятия генерального сражения. На Бородино происходит то же самое, что и при Царёвом Займище. Вечером поздравляет всех с победой, даёт царю сообщение о победе и скором приступании к изгнанию Наполеона, приказывает Барклаю укреплять позиции, а через полтора часа отдаёт приказ об отступлении к Можайску. Под Москвою повторяется всё, что было в Австрии. Багратион и Раевский, вся Вторая армия ставится флангом ко всей махине Наполеона на совершенно неукреплённых позициях. Менее тридцати тысяч подставляется ста тысячам. Багратион сражён, Раевский контужен, и его заставляют оправдываться. Перед боем — никакой разведки. В сражении резервы не использованы, их пускают в бой или помимо воли Кутузова, или под огромным давлением снизу. Захваченную Бонами батарею Раевского оставляют без помощи, а отряд Ермолова посылают на Багратионовы флеши, которые давно захвачены, и отряду этому там грозит просто уничтожение. Случайно, следуя мимо Курганной, Ермолов видит торжество французов и по собственной инициативе отбивает её. Огромное количество спрятанной Кутузовым вдали от сражения артиллерии вообще не принимает в деле участия. И вновь разыгрывается трафарет, сконструированный под Веной. В центре собственной страны перед ослабленной армией Наполеона, фактически оставшегося без кавалерии, предлагается сдать трёхсоттысячный город, чтобы якобы спасти армию от неимоверно ослабленного противника. До последнего дня при этом обманывают нагло все население столицы.
— Вы как-то нас вгоняете в ужас, — заметил кандидат исторических наук.
— Что делать, — развёл руками Олег, — это не моя работа. Благодарите Кутузова. Ведь это после сражения, которое нельзя назвать проигранным начисто, несмотря на разгром всего левого фланга, который нужно целиком оставить на совести Михаила Илларионовича. Правда, говорят некоторые, ещё и маркиза Сен-Жермена, который якобы вместо престарелого Кутузова руководил русскими войсками. Если это даже было так, то, простите меня, дело выглядит ещё отвратительнее: куда смотрело всё окружение главнокомандующего, эти замечательные патриоты? Где их любовь к родине, если всеевропейский проходимец делает заложниками аферистов целую армию и население огромной столицы. Но, я повторяю, сражение вообще могло бы окончиться для Наполеона катастрофой... Все современники, в том числе сами французы, говорят о панике, когда по тылам Наполеона пошли всадники Уварова и Платова, как содрогалась земля под копытами их коней! Какой ужас охватил завоевателей и смятение! Откладывается третий штурм Курганной высоты, отзывается от Семёновского дивизия Молодой гвардии, Богарнэ и Груши направляются в район сельца Бородино. Сам Наполеон готовится броситься туда же, на левый свой фланг. И лишь отмена рейда восстанавливает равновесие, а потом даёт возможность покончить с Багратионовыми флешами и с батареей Раевского. Но хватит об этом. Самое, конечно, удивительное в том, что для сдачи Москвы Кутузов использует всё тот же предлог, что и для сдачи Вены, как будто армия сама по себе является самодовлеющей ценностью, но не народ, не страна, не население — я имею в виду их бедствия. Хотя, кстати, для сохранения трона, главное — обступившей трон челяди, как теперь бы сказали, номенклатуры армия имеет значение первостепенное. И тайная полиция, — добавил Олег и глянул в сторону Евгения Петровича, который никак на взгляд его не отреагировал. — Я в своём сообщении поднимаю этот вопрос не для того, чтобы упрекнуть или разоблачить кого-то, скажем, Кутузова. Кутузов, если вдуматься, фигура трагическая. Это — плод своего времени, времени, когда общество начало задумываться над смыслом своего существования и человек осознал в себе необходимость как можно более полно реализовать в своей жизни этой то, что Бог заложил в него для жизни будущей.
Олег паузой отметил этот вывод.
— Беда в том, что все общества во всех странах во всём человечестве до этой эпохи жили в сознании полнейшей необходимости подавления всех личностей во имя одной, во имя князя, царя, императора. И там, где эти тиранические либо деспотические личности превращались в кумиров или обожествлялись, все силы государства и даже Церковь мобилизовывались на подавление самосознания общества и всех классов его во имя одной личности и кучки тех, о ком поэт сказал: «...вы, жадною толпой стоящие у трона». Вы знаете, как поэт поплатился за эти слова. Дело в том, что в России, стране классического презрения к закону и повсеместно пронизанной привычкой, а то и приверженностью к произволу, такие слова произносить опасно до сих пор. Жадною толпой стоящие у трона были в то время дворяне, которые прямым путём вели Россию к гибели. Бесконечных нравственных, естественных и экономических дарований этой страны хватило до февраля 1917 года, когда дворяне совершили то, что хотели совершить в декабре 1825 года. Эго был логический конец всего общества, промотанного выродившимся дворянством, и многие этот конец предвидели. Одни предвидели и пользовались ситуацией, сибаритствуя лукаво, как Кутузов. Другие страдали, понимая, что надо что-то делать, но сделать было ничего невозможно, поскольку они зажаты были, с одной стороны, отменно изворотливым петербургским чиновничеством всех уровней и авантюрным дворянством типа декабристов, с другой стороны, привыкшим к варварским методам взаимодействия внутри русского общества. Наиболее агрессивные из них призывали даже к террору. Что касается декабристов, то истинными творцами этого движения были злобно-дальновидные петербургские чиновники, искусственно создавшие в империи такие условия, при которых наиболее талантливые молодые офицеры, умудрённые и быстро созревшие в условиях войны с Наполеоном и отторгнутые от серьёзной государственной деятельности, не могли не образовать того или иного антиправительственного общества. Тайная полиция, уже тогда пронзавшая всё русское общество, подталкивала их к этому. И ждала. Александр Первый был осведомлён о каждом шаге и Северного и Южного общества. Петербург просто ждал, когда же они созреют и проявят себя, чтобы можно было их одним махом прихлопнуть. Тогда нельзя было человека просто так взять и посадить, нужны были основания для этого. Все истинные патриоты, настоящие герои войны с Наполеоном, были искуснейшим образом отстранены от государственной машины. Я имею в виду Дохтурова, который подал рапорт об отставке, и с 1 января 1816 года Александр убрал его из армии, одного из талантливейших учеников Суворова. Дохтуров не выдержал издевательств «экзер-цицмейстеров», прибывших из северной столицы обучать освободителей России и Европы балетным тонкостям парадов. Последние дни свои Дохтуров провёл на Пречистенке в Москве. А ведь именно Дохтуров и Раевский остановили Наполеона перед Малоярославцем, несмотря на приказ Кутузова сдать город. Был отстранён от армии и принуждён эмигрировать талантливейший и честнейший патриот Остерман-Толстой, которому 19 декабря 1825 года Николай Первый внезапно приказал сдать шефство над Павловским гренадерским полком своему семилетнему сыну.