Страница 25 из 115
— А где ты сейчас живёшь? Как ты сюда попал?
— Да я каждую осень в этот день сюда приезжаю. А живу в Верее, — специально там поселился, чтобы поближе быть к родному полю. Здесь ведь и Багратион лежит, поблизости от этой несуразицы, — кивнул Олег в сторону Батареи Раевского и обернулся назад.
Он обернулся и встретился глазами с двумя спортивными парнями. Он никак на них не отреагировал. Но потускнел. Что-то потухло в лице его. Он сделал несколько шагов, остановился и зачем-то полез во внутренний карман пиджака. В тот самый, где у него лежал прежде Архангельский собор. Он вынул записную книжку, маленькую, чёрную и затасканную. И карандаш он вынул оттуда же. Он принялся что-то записывать в книжку, остановившись. Я остановился тоже. А те двое парней обогнули нас с двух сторон и очень медленно, совсем лениво пошли вперёд.
Олег что-то вписал в свою записную книжку, размашисто в ней расписался, вырвал исписанный листок и протянул мне.
— Это, видимо, за мной, — сказал он, кивнув по направлению парней. — Но я думаю, это ненадолго: всё же сейчас не тридцать седьмой. Заглядывай через недельку, поговорим. Есть о чём погутарить да и вспомнить есть что.
Он застегнул пиджак, подтянулся и двумя-тремя шагами поравнялся с парнями.
— Вы ко мне? — спросил он деловито.
— Нет, — ответили два голоса. — Мы вот с вашим другом хотели б побеседовать.
— Не со мною? — растерянно пожал плечами Олег.
Он посмотрел в мою сторону. На лице его изобразилось растерянное удивление.
— Нам со спутником вашим пока что интересней побеседовать, — сказал один.
— А потом, может быть, и с вами, — сказал второй. — Вы же ему оставили свой адрес.
— Так что не заблудимся, — сказал первый, направился ко мне и полез в карман. Он полез в свой внутренний карман профессиональным движением человека, которому есть что показать.
3
Мой таксист сидел в кабинете милицейского следователя и обиженно жестикулировал. Он не был пьян, но личность его, как в таких случаях говорят, была помята. Увидев меня в дверях, он яростно блеснул своим золотым зубом и воскликнул:
— Это он. Это он, тот самый.
Таксист даже приподнялся с места от вожделения. Следователь смотрел на меня внимательно. На таксиста не смотрел. Следователь смотрел на меня внимательно и с интересом, но «снимать допрос», как говорили в нашей молодости уголовники, не торопился. Потом он посмотрел на таксиста, посмотрел снисходительно, и сказал:
— Ну, теперь повторите, как всё случилось.
— Так и случилось, как я сказал, — ответил таксист, не глядя в мою сторону.
— Впрочем, — побарабанил следователь по столу, — впрочем, расскажите, как здесь оказались.
Следователь сидел в мундире с лейтенантскими погонами, он барабанил по столу задумчиво и как-то отрешённо, словно то, что он услышит, его не интересовало. Это был один из двух, что следовали за нами некоторое время по Бородинскому полю. Так что следователем он был в полном смысле этого слова и тогда и теперь.
— Вы понимаете, гражданин начальник, — начал таксист, приняв неприступный вид.
— Вы ведь ещё не осуждённый, — поправил таксиста следователь, — вы всего лишь потерпевший...
— Так оно и есть, так оно и есть, — засеменил словечками таксист, — но всё же вроде как-то бы так привычней. Как это в кино обыкновенно к вам обращаются.
— Так в кино к нам обращаются только бывалые уголовники, — усмехнулся следователь, — обыкновенные же законопослушные граждане обращаются к нам иначе.
И лейтенант опять побарабанил пальцами по крышке своего стола, обыкновенного, плохо склеенного, обшарпанного и следователю изрядно надоевшего. И было ещё ощущение, что лейтенант куда-то торопится, думает о чём-то своём, о другом.
— Значит быть, товарищ гражданин лейтенант, — начал таксист задумчиво, — вызвали меня из парка до Можайска...
— До Бородинского поля, — поправил следователь.
— До Бородинского поля, гражданин товарищ лейтенант, — поправился таксист, — я прибыл на вызов. По адресу. Жду, жду, жду... Никто не выходит. Пошёл по номеру квартиры. Поднялся на этаж. Позвонил. Мама родная! — таксист схватился за голову. — Дым коромыслом. Шумят. Кричат. Ругаются. Мат до потолка. Смотрю, двое в углу друг друга шахматной доской утюжат. Аж доска лопается. Я испугался, но спрашиваю: «Вы такси вызывали?» Они со мной и говорить не хотят. О каком-то маршале спорят или о принцессе какой-то. А сами всё матом, матом. Да друг друга за волосья. «Иди, — говорит хозяин, — отсюдова, пока душа жива. Я сам не знаю, жив ли сегодня останусь». А этого самого, гляжу, на диване какой-то мужик в галстуке форменным манером — душит за самую глотку, аж пена у него изо рта течёт. Ну, думаю, он ему здеся карачун сделает. — Таксист всё более и более входил в раж, из него неслось всё это как бы без усилия. Он говорил и явно верил во все свои слова. — Я этак из-за спины хозяина вывернулся, в комнату проскользнул и — к дивану. Схватил его за ноги да из-под удушителя тащу, вытаскиваю за ноги. А сам думаю: хучь бы он не задохнулся, хучь бы жив остался в берлоге этой дикой. Как в лесу каком.
Таксист говорил, нет, даже он не говорил, а пел, пел как петух, вдруг ставший соловьём и влюбившийся в это новое своё состояние. Лейтенант с явным вниманием смотрел на таксиста и всё более и более приходил в изумление.
— Я ему кричу: «Беги, спасайся из этой могилы!» — всё громче и громче возглашал таксист. — А сам за ноги с дивана стаскиваю. А он, бедолага, пьяный весь, только и шепчет мне, обессилевший: «Утащи меня отсюда, дорогой товарищ. Век помнить буду. Всего озолочу. Только высвободи меня от етого Кучума — императора Наполеона етова.
«Почему же он, следователь, начинает с этого прохиндея? — подумал я. — Ведь показания должен давать я, и совершенно не в присутствии потерпевшего». Я сразу понял, что этот пройдоха что-то натворил или попал в какую-то нелепость. Если бы он попал в катастрофу, его не было бы сейчас в участке или же он был бы в больнице. Может быть, его, опившегося, ограбили, просто забрали все заработанные деньги. Но в этом случае он, будучи очень выпившим, в милицию обращаться не стал бы. Правда, тот факт, что его уже третьи сутки держат в предварительном заключении, говорит о чём-то более серьёзном, чем простое задержание. Показания предварительные, правда, я вчера дал и сообщил, в какой компании я был, кто вызывал такси, дал телефон и адрес места нашего собрания... Но что-то странное было в этом полуофициальном пребывании моем здесь, в милицейском участке, почти на самом Бородинском поле. Размышляя и плохо понимая, что происходит, я даже уклонился от слушания моего злосчастного таксиста, который выступал так браво и так сверкал своим золотым зубом, что всё это начинало походить на какое-то дикое представление. Мне даже стало казаться, что таксист снова пьян или же не выходил из этого состояния.
— Вы понимаете, дорогие товарищи, — почти кричал он, театрально размахивая руками, — ён ко мне из-за спины в полной темноте лезет и за волосья тянет. А потом прямо за горло ухватил и душит. Я ему кричу: «Ты штё ето, салатан проклятый, меня убить хочешь? Да я тебя самого в Могилёвскую губернию спроважу! Я тебе!» Короче говоря, я его ухватил за шиворот, дверца на ходу сама по себе приоткрылась — она слабая, подремонтировать не успел, — да и выкинул на дорогу етого гадёныша. Ну а машина, конечно, в етот момент у меня без рук была оставлена, ну и в берёзу-то и угодила на скорости. С дороги-то сошла. А у меня выбора не было. — Таксист как-то враз успокоился и вдруг насторожился за столом.
Дело в том, что резко зазвонил телефон. Следователь слушал молча, иногда кивал головой в такт размеренным словам, в чёрной трубке клокочущим. Лицо у следователя было совершенно спокойным.
— Гражданин начальник, вы сами посудите, что мне одному беззащитному было делать при грабеже на ночной дороге...