Страница 12 из 115
Участник небывалой схватки, дежурный по Второй армии генерал Маевский писал позднее: «26 августа развернулся весь ад! Бедный наш угол, или левый фланг, составивший треугольник позиции, сосредоточил на себе все выстрелы французской армии. Багратион правду сказал, что здесь... трусу места бы не было».
С рассвета до одиннадцати часов тридцати минут французы предприняли на Багратионовы флеши семь неистовых атак. В это время батарея Раевского уже два часа поливалась кровью народов Европы.
А здесь более сорока пяти тысяч солдат Нея, Даву, Жюно и Мюрата при поддержке более четырёхсот пушек готовились к последнему штурму. Видя, что просто огонь артиллерии не может остановить такую массу, такое отборное войско, Багратион, имея едва ли двадцать тысяч солдат, решается на контратаку. И вся линия левого крыла по всей длине его пошла скорым шагом навстречу атакующим. В это время, никем не атакуемый, Кутузов сидел под прикрытием девяноста орудий.
Больше часа длился ужасающий рукопашный бой, который описать никогда не доставало сил у его современников и даже участников. Один из его участников пишет: «Воспоследовала ужасная сеча, в коей и с той и с другой стороны истощены были чудеса сверхъестественной храбрости. Пешие, конные и артиллеристы обеих сторон, вместе перемешавшись, представляли ужасное зрелище неправильной громады воинов, препирающихся один на один с бешенством отчаяния...»
Даже когда не видишь этого, но читаешь или слушаешь о таком, охватывает чувство ужасающего изумления: откуда у людей, никогда до того не видевших друг друга и не имеющих лично друг к другу никаких претензий, берётся столько злобы, по сравнению с которой пресловутая звериная злоба не более чем обычная драка? И как сверхзвероподобны те отвратительные особи, носящие к тому же многие напыщенные имена и звания, которые готовят, разжигают и вздувают эти безмерности. Где источник этой поистине дьявольской дикости?
8
Кто же был тот солдат, заносивший ногу на бруствер окопа у села Семёновское и сметённый свинцом с этого бруствера за мгновение до того, как был смертельно поражён потомок Багратидов, русский генерал от инфантерии, что значит пехоты?
Всё это утро находился при Багратионе, не отходя более чем на шаг, главный медик Второй Западной армии Гангарт. Всего за две-три минуты до трагедии на Багратионовых флешах прямо в грудь лошади медика ударило ядро и вышвырнуло его из седла. Весь в лошадиной крови, контуженый Гангарт оказался на земле.
— Брежинский! — громко приказал Багратион старшему адъютанту. — Спаси Гангарта!
Генерал решил, что медик обливается собственной кровью. И тут же сам оказался снесённым с коня. Место было пристреляно. Французы охотились за прославленным грузином, понимая, что судьба русской армии сейчас зависит от него более, чем от кого бы то ни было в России. Два ординарца подняли генерала с земли и несказанно бережно, как что-то драгоценное и хрупкое, унесли его. Слова о смерти любимца и буквальной надежды армии мгновенно пронеслись по всему полю. И чувство отчаяния подступило ко всё повидавшим сердцам, не раз встречавшим смерть лицом к лицу. На флешах произошло замешательство. Французы ободрились.
Багратион лежал у основания Семёновской высоты, смуглое лицо его побелело. Кто-то сзади в несколько рук поддерживал генерала, всё платье и всё нижнее бельё алело кровью. Нога выше колена была разворочена, тёмно-синий мундир расстегнут, золотые пуговицы на нём и эполеты мглисто закопчены пороховым дымом. Золотой крест на груди его густо сиял, и капля крови стекала по золоту, как огненный рубин.
Подбежал к носилкам ординарец генерала кирасир Андрианов:
— Ваше сиятельство! Вас везут лечить, во мне вам нет уже надобности.
И Багратион в это великое мгновение был действительно сиятельством, в полном смысле этого слова. А кирасир Андрианов, какой-то неистовой силой подхваченный, бросился в самую гущу кровопролитной сумятицы, нападая и отбиваясь во все стороны, и меч его сверкал над ним как молния, пока сам не рухнул он, сражённый.
На перевязочном пункте оказался в тот момент адъютант Барклая-де-Толли Левернштен. Багратион его к себе подозвал и, тяжело переводя слабеющее дыхание, попросил:
— Скажите генералу Барклаю, что участь армии и её спасение зависят от него. Слава Богу, до сих пор всё идёт хорошо...
Его увезли тройкой по осенним просёлкам. Берёзы шумели на пропахшем кровью и порохом ветру невесело. Они не шумели, а плакали. Вороной, гнедой и белый кони везли полководца резво, но не торопясь, бережно. Кони! О эти великие друзья человека, как они, безропотные и внимательные, чутко улавливают течение человеческой судьбы и удары сердца!
Так кто же был тот солдат, которого приветствовал русский генерал на флешах за его невозмутимое пребывание в храбрости?
Быть может, это был португальский пехотинец со смешным красным хвостом на кивере, с высоким стоящим козырьком и в белых полушироких брюках с двумя красными полосами внизу. Или это рядовой пехотинец из Вюртемберга в чёрном кивере с чёрным длинным козырьком, весь в чёрном и с пуговицами медными. Быть может, это рядовой из лёгкой французской пехоты — в чёрном кивере умеренной высоты и весь чёрный, под чёрными же солдатскими эполетами с красным верхом. Он с коротким, чуть гнутым клинком на левом бедре и с бакенбардами вдоль румяных щёк. Или же то гренадер итальянской пешей гвардии с высокой округлой и чёрно-зелёной конструкцией на голове, со светло-зелёными кисточками, в белых, балетно обтягивающих ноги рейтузах и также обтягивающих ногу чёрных голенищах.
Кто мог бы это быть? Не всё ли нам равно теперь, когда сотни и сотни тысяч, а может быть, и миллионы наших родных, друзей и родственников лежат по всем равнинам, лесам, полянам и взгорьям без всякого имени и памяти от Ледовитого океана до моря Чёрного, некогда Понта Эвксинского.
Багратиона увезли. Солдаты и офицеры, пешие и конные, глядели на него издали, махали ему вслед. Князь Пётр, поддерживаемый солдатскою рукою за плечо сзади, высоко поднял побелевшую правую руку и так держал её над собой в осеннем синем воздухе полдня. А издали этот жест ослабевающего генерала походил на благословение.
«Здесь суждено было ему окончить блистательное военное служение, — писал потом его современник Голицын Н. Б., — в продолжении которого он вышел невредимым из 50 баталий. Он скончался в имении моего отца, селе Симы Владимирской губернии, 12 сентября, в самое горькое время для сердца, пылавшего любовью к отечеству... Там ныне покоится его прах. Достойная его славы надгробная надпись может заключаться в следующих четырёх словах: «Здесь прах, повсюду слава».
Бородино было захвачено уже утром. Багратионовы флеши перешли к французам в полдень. Оставалась батарея Раевского со своими восемнадцатью пушками противу всей армии Наполеона лицом к лицу.
ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ
1
Генерал от кавалерии и член Государственного совета Раевский Николай Николаевич родился 14 сентября 1771 года в Петербурге. Дочь одного из первых, известных нам, предков его приходилась бабкой великой московской княгине Елене Васильевне Глинской. Она была женою Василия Третьего и прабабкой Ивана Грозного. Из того же рода, по материнской линии, Наталья Кирилловна Нарышкина, супруга царя Алексея Михайловича и мать того самого Петра, прозванного впоследствии Великим. Дед же будущего героя сего Бородинского сражения, Семён Артемьевич, на двадцатом году жизни в чине поручика участвовал в судьбоносной Полтавской баталии. Отец же командующего высотой, господствовавшей 26 августа над всеми позициями при селе Бородине, Николай Семёнович Раевский, был лично известен императрице Екатерине Второй. Он умер от ран в Яссах на тридцатом году жизни, когда сын его, Николай же, ещё не родился. А брат отца Александр Николаевич убит на стенах Измаила в чине подполковника при знаменитом суворовском штурме Измаила, заслужив от великого полководца название «храбрейший».