Край непрощенных

  - Но вы так хорошо говорите на идиш... Что я принял вас...

  - Да я на многих языках говорю, - ответил он.

  Макс, лежа на нарах спиной к нему, негромко хмыкнул:

  - Выкрутился, рус...

  - Русские - очень находчивый и умный народ, - небрежно ответил Кирсан.

  В этот раз он снова попытался нащупать хотя бы возможность контакта, но оборванцы-уборщики на него взгляд не поднимали, а женщина старательно отводила глаза, стараясь не смотреть ни на кого из заключенных.

  - Я не спец по формам - но ее китель кажется знакомым, - заметил Кирсан, когда процессия проследовала к дальним камерам.

  - Кригсхельфериннен СС, - пояснил Макс, - женские специальные подразделения. Надзирательницы в женских бараках концлагерей.

  - Знаешь, что мне в голову пришло? Если это ад - тут должно быть тесновато. Где миллиарды умерших грешников? Вместо этого я встретил не так уж и много людей, и куда ни кинь - сплошные нацисты. Солдаты с огнеметами на страже, эсэсовец в камере, надзирательница на кормежке... Чем ты это объяснишь?

  - За объяснениями - к богу или дьяволу, - отрезал Вогель, распечатывая упаковку печенья, съел одну галету и добавил: - но если ты немного подумаешь, то вспомнишь, что я раньше говорил. Тут не бывает случайностей.

  Так прошло еще некоторое время, в котором можно было ориентироваться только по кормежкам. Снаружи - вечные и неизменные сумерки. К радости Кирсана, еврей из камеры напротив хорошо играл в шахматы, они разыграли несколько партий по памяти, но развлечения хватило ненадолго: оппонент оказался слишком силен. Тогда к делу подключился Макс: выяснилось, что у обоих примерно одинаковый разряд по шахматам.

  - Ты, главное, не брякни ему, что я немец, - предупредил он, - а то жид откажется со мной играть... если поверит, конечно.

  - Забавные тут вещи происходят. Чистокровный ариец играет в шахматы с ненавистным евреем.

  - Ненавистным? Ты знаешь, с моей семьей по соседству жили два жида со своими семьями. Один булочник, второй молочник. Приличные люди, я дружил с сыном булочника в детстве. Я их много в газовых камерах после уморил. Фюрер сказал - так надо. Они недолюди, их надо ненавидеть... Я так и делал, и не задумывался, почему я это делаю? Что ж, потом у меня было много-много веков на то, чтобы понять, что никаких причин ненавидеть жидов, ничего плохого мне не сделавших, у меня не было. Вот только понять это и то, что заповедь 'не убий' распространяется и на унтерменшей тоже, я смог лишь после того, как оказался в аду. Но исправить уже ничего нельзя - остается смиренно принять последствия своих поступков. Смиренно - потому что ничего другого не остается.

  Налет

  Больше всего Кирсану осточертела скука. Есть, спать, видеть один и тот же кошмар: залитая солнцем дорога и бульдозерный нож. К пятнадцатой кормежке он уже был готов грызть прутья или броситься с кулаками на охрану, но понимал, что номер не пройдет: у голых рук нет шансов против пары автоматов. Он должен как-то выбраться, если не хочет сойти с ума.

  - И давно ты тут сидишь? - спросил он сокамерника, когда их клетку снова заперли.

  - Кормежек сто.

  - Уму не приложу, как ты тут еще не свихнулся. Это получается около тысячи часов. Так почему нас тут держат?

  Макс кивнул в сторону ящиков, расставленных по всей длине прохода.

  - Из-за них.

  - Что внутри? Блин, да что ж мне приходится каждое слово из тебя вытягивать.

  - Еда внутри. И выпивка. Видишь ли, все здесь подвержено тлену и разложению. Все портится, гниет, ржавеет - и очень-очень быстро. Но дело в том, что каждый человек распространяет вокруг себя ауру, которая этому разложению препятствует. В местах, где людей много, все иначе. Если ты построишь себе землянку где-нибудь - ты можешь жить в ней долго. Но стоит тебе отлучиться на несколько часов - и она обвалится, вся утварь сгниет и придет в негодность. Потому люди, которые пытаются как-то тут устроиться, вынуждены собираться большими группами. Вот как эти, которые нас здесь заперли.

  - А при чем тут еда?

  - Если ты будешь очень долго - месяцы или больше - носить при себе, скажем, плитку шоколада - она станет нормальной. Как в мире живых, понимаешь? Вкусной. Такая еда - единственное, что имеет ценность. То же самое - водка, пиво, шнапс. Они становятся нормальными. Пьянят. Нет ничего дороже, чем возможность напиться и ненадолго забыть, что ты в аду.

  Кирсан понимающе кивнул.

  - И нас тут держат, чтобы мы своим присутствием превращали вот эту мерзость в нормальную пищу.

  - Именно.

  - Почему они сами этого не делают?

  - У любой группы, обосновавшейся где-либо, масса проблем и занятий. Сам все поймешь, когда выберешься отсюда и к кому-то примкнешь. А нас сюда посадили, потому что другой пользы с нас нет все равно. И мы не будем претендовать на часть превращенной еды, когда дойдет до дележа.

  - Вот же сволочизм... Прямо рабовладение.

  - Взгляни на это с другой стороны. За то время, которое ты провел за решеткой в тепле, сухости и умеренной вони, на иллюзорной свободе, можно было бы умереть в муках несколько раз. Поят, кормят...

  - Дерьмом несъедобным.

  - Привыкай. На свободе ли, в клетке ли - еда-то везде одна и та же. Мне за века здесь удалось поесть вкусно... может, раз двадцать. Не считая всякого по мелочам. Так-то я предпочитаю водку. Или спирт. Врезал стакан - и тебя уже не тревожит, что ты в бесконечном заточении. На короткое время забываешь о беспросветной тоске и безысходности.

  - А еда откуда берется?

  - Из городов. Там в магазинах ее много.

  - Ну а в магазинах откуда берется?

  - Из ниоткуда. Сегодня отправилась команда мародеров, вычистила все до крошки - вскоре снова полки полны. Бери, сколько хочешь.

  В этот момент снаружи донеслись крики, топот ног, отрывистые команды и бряцанье оружия. Некоторые узники встревожились, но большинство осталось равнодушным.

  - Что происходит? - громким шепотом спросил шахматист из противоположной камеры.

  - Нападение, - прокомментировал Макс.

  Несколько минут издалека доносились только отдельные выстрелы, но затем началось форменное светопреставление, которое Кирсан, будучи разведчиком, однажды уже видел. Война везде одинакова. Вопли, крики, стрельба из множества - не меньше пары сотен - стволов. А затем сквозь все это прорвался дьявольский вой хора множества глоток.

  Макс сразу же стряхнул с себя флегматичность и бросился к зарешеченному оконцу, пытаясь увидеть хоть что-то. Охранники - на этот раз американец с огнеметом и байкерской наружности громила с дробовиком - забеспокоились теперь уже всерьез.

  - Что это? Демоны?!

  - Хуже... Людоеды.

  - ?!!

  - Единственная пища в этом мире, которая всегда имеет вкус - человеческая плоть, - мрачно прокомментировал Вогель.

  - Твою ж мать! Слушай, сейчас или никогда. Решетка тут не очень прочная, если мы налетим плечом одновременно - выбьем!

  - Ты забываешь про охрану.

  - Внезапность - наше преимущество. Они отвлекутся - и тогда...

  - Нет. Тут огнеметчик. Извини, но я пас.

  Кирсан заиграл желваками:

  - Ах, я же забыл, ты привык быть с другого конца огнемета, эсэсовское дерьмо. Вставай, мать твою, огнеметчика я возьму на себя, а ты отбери у второго дробовик и...

  Макс покачал головой:

  - Огнеметчик выглядит крупнее и сильнее тебя. Ты не справишься. Если он помнящий - у тебя шансы и вовсе нулевые

  - Вот же размазня... Я продержу его достаточно долго, чтобы ты смог отнять дробовик, и тогда...

  - Ты ничего не понимаешь, русский. Я беспомощен в присутствии огнеметчика. Дробовик мне не поможет - его заклинит. А ты сам не справишься. Давай просто посидим и посмотрим, что будет.

  - Почему ты решил, что обязательно заклинит?!

  - Я не решил, я знаю, - вздохнул Макс, - видишь ли, когда я попал на восточный фронт, то много работал в карательных командах. Мы не раз загоняли людей в какое-нибудь здание и поджигали его. Так эффективнее и проще, понимаешь? И вот теперь я пожинаю, что посеял. За тобой гонятся мертвецы - твои грехи не так тяжки, как мои. За свою жестокость я обречен гибнуть так же, как мои жертвы - в огне. Каждый раз, когда у моего врага огнемет, я бессилен что-либо поделать. У меня клинит оружие, я не могу спрятаться, не могу убежать. Нет случайностей - это система. Индивидуальный подход. Я настолько же беззащитен, как были беззащитны мои жертвы. У меня прозвище здесь - Горелый. За все мое время тут я сгорал заживо куда больше раз, чем число всех моих жертв - тысячи смертей в огне. Потому - нет. Я буду сидеть в клетке. Убьют людоеды - ну и ладно, не впервой же. Когда сгоришь заживо множество раз - поймешь, что смерть от клинка или пули - милосердие.