Мигранты

Жаль, что мы встречаемся так редко, лишь однажды в год, но у меня свои привязанности. Каждый год с наступлением зимы я перемещаюсь в летний пояс, где с компанией себе подобных коротаю время до разгула летних дней в наших широтах.

ДОМ СВИДАНИЙ

Еще о любви, или о том, какой вид принимает порой это неистребимое чувство. Фаина, любовь Смирина - ладная шатенка с очаровательным бледным личиком. Сначала он даже не верил, что такая женщина может обратить на него, во всех отношениях заурядного мужика, какое-то внимание, и первые дни их связи были омрачены именно этим его скепсисом, подозрительностью и высматриванием скрытых целей. В дальнейшем все растворилось в чувстве. Фаина звонит Смирину:

- Привет. Ты сегодня как обычно?

- Да, белка.

- Тогда я тебя жду. Записалась заранее - восемнадцатая.

- Ого! Умница, как тебе удалось? Ведь открывают в десять.

- Была рядом, вот и заглянула по пути... Так придешь?

- Считай, что я уже там.

- Ну, пока. Целую.

Остаток дня у Смирина как в тумане - Фаина застит ему взор, он видит ее короткую прическу, ее брови, ее рот - крупноватый, пожалуй, но чудесной формы, - вырез блузки, мочку уха с сережкой, словом, все, что удается увидеть сквозь захватанное пальцами, толстенное стекло в комнате свиданий. Может показаться, что основное неудобство Дома свиданий - это присутствие множества других пар по обеим сторонам перегородки, но влюбленных тяготит другое - микрофонная связь, она сделана уж очень по-дурацки. То, что предназначается собеседнику, воспроизводится громкоговорителем по эту сторону, причем, чем тише сказанное, тем громче звук, и самые нежные перешептывания огромные динамики превращают в грохот обвала. Напротив, то, что говорит Фаина, еле доносится сюда, и Смирин, словно глухонемой, пытается разобрать слова по движениям губ.

- Соскучилась, - говорит Фаина.

- Что? - переспрашивает он (Что? Что? Что? - вопят динамики, и люди поглядывают недовольно в их сторону).

- Соскучилась по тебе! Я не могу без тебя больше, - кричит Фаина.

- Прелесть моя! Я тебя обожаю! - надсаживается Смирин, но из-за гнусной этой акустики, слова его не доходят до любимой.

- Что ты говоришь? - переспрашивает она в свою очередь.

Стоит гвалт. Вдоль строя влюбленных похаживает служащая в форме, она засекает время и урезонивает чересчур раскричавшихся - сейчас она вежливо теснит к выходу заплаканную девушку. Проходя мимо Смирина, басит:

- Закругляйтесь, мужчина.

- Ну, мне пора, любимая - (Любимая!! ...бимая! ...бимая!) - До завтра! - орет Смирин на прощанье. Фаина молча машет рукой, они оглядываются, идя к выходу, каждый на своей стороне.

Едучи к себе, Смирин в который уже раз отмечает эту невероятную удачу - ведь Дом свиданий расположен как раз на полпути по дороге домой, в точке пересечения их ежедневных маршрутов, и, значит, эти свидания, эта любовь могут продлиться вечно. Вечно, - шепчет Смирин, глядя в запыленное окно рейсового автобуса.

ШОССЕ

Неподалеку от моего жилья проложили дорогу, шоссе - удивительную дорогу. Она настолько широка, что никому и в голову не придет двигаться вдоль по ней, разве что перейти ее поперек, но это практически невозможно: во всю ширину трассы движется транспорт, и оттуда холодно поглядывают на нас - столпившихся у перехода - обитатели машин. Конечно же, здесь есть светофор с кнопкой, как и во всех подобных местах, однако он не действует - то ли неисправен, то ли никто не догадывается включить - и вот мы простаиваем здесь часами, да и на противоположной стороне, отсюда видно сквозь дымку выхлопных газов, тоже собралась толпа. Я уже давно приметил там молоденькую блондинку в темных очках и несколько раз делал ей знаки; она, вроде, мне тоже симпатизирует, но плохо то, что начинает смеркаться, а в темноте вряд ли кто рискнет форсировать этот ад. Другой бы уже давно плюнул и вернулся домой, но - странное дело - то ли блондинка, то ли азарт удерживают меня у бровки ревущей трассы - а вдруг перейду?

И так, наверное, думает каждый, пока мы стоим здесь, у мчащегося шоссе, в густеющих сумерках, под черной покосившейся крестовиной неисправного светофора...

КОРНЕТ ТРОЕКУРОВ

Как там у вашего крестьянского гения:

Друзья, друзья! Какой раскол в стране!

Какая грусть в кипении веселом!!

Да, именно так, разве что кипение не веселое, а, скорее, неизбывно мрачное, безысходное клокотание черной вселенской хляби... А потому перевернем страницу, сменим тембр. Побудем в ином звуковом ряду, нынче, пожалуй, нам уже недоступном. У другого светоча:

"В 179* году возвращался я в Лифляндию с веселою мыслию обнять мою старушку-мать после четырехлетней разлуки. Чем более приближался я к нашей мызе, тем сильнее волновало меня нетерпение. Я погонял почтаря, хладнокровного моего единоземца, и душевно жалел о русских ямщиках и об удалой русской езде. К умножению досады, бричка моя сломалась. Я принужден был остановиться".

И тут же - наждачная шершавость, обкатанная в валуны недавняя словесность наших свежезамороженных лидеров:

"Чего хотят здоровые силы Маврикия, так это насущных, глубинных перемен во всем полуколониальном укладе страны, над которой опять, в который уже раз, повисла когтистая лапа транснациональных корпораций. Но стяг Фронта освобождения, уверенно развевающийся..." И т.д.

По контрасту - арабские сладкоречивые нашептывания-сказки, где на каждом шагу из-за тугого стана одалиски, подобный змеиному язычку, может вымелькнуть кинжал! Эти плаксиво-страстные стоны, замешанные на вожделении, вероломстве и гашише: "Клянусь Аллахом, госпожа моя Мириам, записал Калам то, что судил Аллах, и люди сделали со мной хитрость, чтобы я тебя продал, и хитрость вошла ко мне, и я продал тебя".

Еще, как бы искаженная расстоянием в тысячелетие, родная речь:

"В лето 6454. Ольга с сыномъ Святославом събра вои многы и храбры, и иде на Деревьскую землю. И изыдоша Древляне противу; и снемъшемася обьма полкома на купь, суну копьемъ Святославъ на Деревляны, и копье летъ въсквози уши коневи и удари в ногы коневи: бъ бо въльми дътеск. И рече Свенгельдьи Асмудъ: "князь уже почалъ; потягнемъ, дружино по князи". И победиша Деревляны". Малолетний Святослав не смог толком бросить копье, но победил. Это как-то ободряет даже теперь. А может, именно теперь.

И вот так, по методу контрастной бани, окунаясь то в один, то в другой речевой поток, возможно, мы и сами не заметим, как окажемся вовсе не там, где есть, вовсе не с теми, кто рядом, а может и вовсе не в тех местах, где б нам хотелось быть. Ибо, ведь теперь-то, надеюсь, ясно стало, что речь, рассказ, повествование - это неуправляемая стихия, и куда стихия выносит - заранее неизвестно...

ПРОГНОЗ ПО КИЕВУ

Запад фонит 0,03-0,04, пик на вечерние часы. Видимость в тоннелях метро нулевая. Тем, кому необходимо выйти на улицу, советуем держаться теневой стороны.

Возможны налеты татаро-монголов из Керчи, которой возвращено древнее название Тмутарахань. Горение поверхностных вод Днепра, благодаря северо-западному ветру, перекинулось на левобережные районы, где, к счастью, почти не осталось жителей.

Назначенный на четверг традиционный ход мучеников по Крещатику под сомнением в связи с приближающейся пыльной бурей.

РЕМИНИСЦЕНЦИЯ

Любой мало-мальски наделенный воображением человек, полагаю, в тот или другой момент жизни своей мог представить себя этаким губителем Вселенной, на худой конец пилотом, что ли, "Энолы Гей", взявшимся за рычаг бомбосброса и глядящим с непостижимым чувством на четкие кварталы приморского города сквозь легкую августовскую дымку. Тут закрутка такая, что самому Достоевскому не снилась: нормальному человеку, не фанату, не истерику, потенциально образцовому семьянину и честному работнику вдруг дано право и подтверждено всячески разными уставами и представлениями убить одним махом, за секундную вспышку сотни тысяч таких же, как он! Ведь, небось, в машине едучи, пилот этот затормозит, юзом пойдет по дороге, спасая кошку на шоссе, ведь племянницу свою трехлетнюю с нежностью тетешкает у себя на коленях (а внизу таких племянниц - тысячи), и все же... И все же дергает рычаг!