Мигранты

Именно эта сборщица посуды волею судеб наткнулась на редкостное место, на фокусировку исполнителя желаний - в довольно глухом углу парка, под одичалым разросшимся кустом сирени. Подобно Кювье, мы можем воссоздать канву событий, пользуясь сущими пустяками - ибо сборщицы уже нет, волшебное место недоступно (об этом ниже), - и домыслами, каковые иногда бывают весомее улик. Словом, сборщица давно отметила этот угрюмый уголок, как особо удачный, где всегда, в любую пору года, в любой день найдутся три-четыре бутылки. Надо думать, она ревниво охраняла эту свою тайну от конкурентов, подобно заядлому грибнику, держащему грибное место в секрете ото всех и подсознательно жаждущему затереть все тропинки, ведущие туда. Можно предположить также, что долгое время, скажем, несколько лет, исключительные свойства сиреневого куста только и проявлялись, что в производстве пустых бутылок разной емкости; думаю, целевая установка сборщиков посуды довольно узка. Можно предположить, что время от времени сборщице случалось поднимать с утоптанного пятачка возле куста помимо бутылок еще и смятые купюры (до десятки, выше ее устремления не поднимались), а то и тощенькие портмоне с мелочью. Так или иначе, симпатия и признательность сборщицы к заветному месту росли, а это, как мы теперь понимаем, способствовало установлению обратной связи (проще всего назвать это так), то-есть, исполнитель желаний вошел в резонанс со сборщицей. То, для чего Фаусту пришлось заложить душу и разум, теперь давалось убогой женщине "на дурняк", а она этого все еще не понимала. Хотя к тому времени она уже не обшаривала все зловонные закутки, а прямиком шла со своей тележкой (мечтой сборщицы была тележка из старой детской коляски, какую она и получила от исполнителя в один прекрасный день) к своей куче бутылок под кустом. По-видимому, исполнитель желаний, руководствуясь подсознанием сборщицы, отпугивал других собирателей тары: все прочие - дети, пенсионеры, пьяницы и проститутки - беспрепятственно обретались возле благословенного места и, возможно, получили свою дозу утоления желаний, не связывая это никоим образом с кустом.

Так вот - на самом пике продуктивности исполнителя, сборщица пропала.

Можно предположить всякое. Наиболее реально - мужчина, не принц, разумеется, но зрелый осанистый дядька, малопьющий, с халупой в пригороде, "можно с небольшим физическим недостатком", как это пишут в объявлениях отчаявшиеся вдовы, - вот такой мужчина возник перед нею однажды под кустом, и - о диво, - он отвечал всем ее скромным требованиям. Возможно, после первого знакомства он попросил ее бросить это малопочтенное занятие? Кто знает... Тайна ее исчезновения, быть может, вообще не связана с исполнителем желаний; скажем, следуя к пункту сдачи посуды, сборщица переходила со своей коляской (наобум Лазаря, как у нас принято) проспект Пятидесятилетия, в результате чего попала под автобус. Горка битого стекла на асфальте да ворох окровавленного тряпья - вот и все, что осталось в результате редкостного взаимодействия.

Но - и не следует это сбрасывать со счетов - итог может быть совсем другим. Откуда нам знать, что скрывалось за плоским лобиком сборщицы. Что мы вообще знаем о внутреннем мире сборщиков посуды, этих санитаров леса? Почему предполагаем высокие устремления свойственными лишь себе, а за малыми сими числим лишь поползновения (не желания даже). Во всяком случае, у новоявленного пункта стеклотары (некто предприимчивый соорудил уже возле куста ларек, ибо стеклянная гора росла день ото дня), так вот, возле этого ларька время от времени появляется этакая парковая пичуга, девушка лет пятнадцати, веселое нескладное созданье, она стрекочет с подружками, взглядывая иногда на ободранную будку, словно пытаясь вспомнить что-то. Она? Кто знает, кто знает...

ПЕВЕЦ ИЗ ГОМЕЛЯ

Теперь, наверное, уже мало кто помнит оперного певца Петра Дунаева (сценический псевдоним, настоящая фамилия Скиба), и не только потому, что любители оперы того времени, да и вообще любители оперы, изрядно повымерли с тех пор, а и по той еще причине, что в пору повального интереса к уходящему жанру Дунаев-Скиба вовсе не был фаворитом. Звезда его блуждала по периферийным, губернским и уездным городкам и ни разу не озарила столичные подмостки - разве что где-нибудь в окраинном театрике, да об этом никаких упоминаний в тогдашней прессе... Фотография поры бенефиса дает представление о певце Дунаеве: это рослый стареющий дурак в костюме Пьеро, который подчеркивает начинающиеся изменения в фигуре; пышное жабо оттеняет мятую алкогольную физиономию с мало подходящим ей выражением аристократической спеси. Несмотря на всю эту напыщенность и декоративное величие, снимок оставляет печальный осадок.

Как уже говорилось, не будучи ни Карузо, ни Шаляпиным, ни Собиновым, Дунаев-Скиба по всему должен был безымянно унавозить тощую почву отечественной культуры, как на это до него, да и во все времена обречены сотни посредственных дарований, фон для настоящих светил. Не тут-то было! Один биограф, весьма крупный музыкальный критик, ни с того, ни с сего заинтересовался давно почившим певцом. Что его толкнуло - неизвестно: возможно, он вырос как раз в том периферийном поясе, что попал в сферу культурного обслуживания труппы Дунаева, возможно, первые детские музыкальные впечатления сформировались у критика именно под его блеющий тенор, так или иначе, этот критик с чудовищной дотошностью и трудолюбием воссоздал жизненный путь певца. Была издана толстая монография с приложением - гибкой пластинкой с перезаписью не то трех, не то пяти Дунаевских партий в разных операх. Я их не слышал, да и сенсации эта перезапись, судя по всему, не произвела.

Но вот что прошло мимо внимания критика, увлеченного лишь вокалом личная жизнь Дунаева-Скибы. Перечень корреспонденции в конце книги дает слабое представление об интенсивности и обширности связей певца. Переписка почти не затрагивает сценическую жизнь маэстро, это исключительно любовные письма и записочки. Именно поэтому автор монографии с некоторым раздражением объединяет письма в пачки, например: "1911, август, Полтава, 1 - 2718, письма личного характера", и больше к ним не возвращается. А зря.

В основном это любовные признания, почти в каждом - предложение следовать за кумиром хоть на край света. Пылкие короткие записочки: "Завтра там же - Н.", "Видела вас сегодня во сне. Приходите, я сегодня одна. - Цецилия Фохт", "После этого ты мой навсегда. Соня", и т.п. Повторные послания от тех же корреспонденток настигают любвеобильного Скибу, как правило, в другом городе; обычно это смятенное, короткое, а то и на нескольких страницах сообщение о том, что роман их не остался без последствий.

Неизвестно, что отвечал Скиба, но огромный его архив (труппа в конце концов ради смеха отвела здоровенный сундук под корреспонденцию Скибы, этот сундук возили с декорациями и прочим реквизитом и он чудом уцелел во время всех пожаров и социальных переворотов), архив его дает такие вот ориентировочные цифры за тот же 1911 год:

Январь, Ревель - 1673.

Февраль, половина марта, Брест-Литовск - 1027.

Март - апрель, Могилев - 2114.

Май, упомянутая уже Полтава - 754.

Итого за половину сезона 4568 внебрачных детей Дунаева-Скибы. Сразу отметим - 1911 не был особо продуктивным для него годом. Предположим, что всю вторую половину сезона Дунаев вел абсолютно целомудренный образ жизни, отдаваясь лишь "божественному искусству" (тогда в ходу были такие выспренности, теперь-то мы знаем, что все это работа как работа). Более того, примем явно заниженную цифру в 6000 наследников Дунаева за любой год его, так сказать, сценической деятельности (а таких годов набралось без малого сорок). Отбросим случаи двойни и повторных набегов певца на уже опустошенные (вернее, заполненные) ареалы, а также последствия его контактов, не подтвержденных письменно - а ведь большая часть населения была неграмотна, - и все-равно цифра потрясает воображение - свыше двухсот тысяч прямого потомства!

В начале этой подборки сюжетов рассматривался похожий случай; возможно, что предания о немыслимой плодовитости библейских пращуров таки имеют под собой почву. А потому не станем особенно зацикливаться на результате, зададимся лишь извечным вопросом - как? Как удавалось ему управиться с таким объемом чисто технически, как он умудрялся избежать контактов и столкновений соперниц (по письмам, их набирались толпы, колонны, а ведь ни одна из них не упоминает о сопернице, нет даже обычных женских подозрений, каждая записка так и пышет уверенностью - мой, только мой! И почему нет неизбежных в таких случаях (уже постфактум) горьких упреков, или требований? Нет, и все тут. "Петичка здоров, уже есть зубки". "Серж наконец признал Машеньку. Она так похожа на тебя!", и т.д.