Апельсины на окне

Лысый повертел головой и принялся рассматривать подкладку шляпы, он держал ее, словно поднос.

- Разрешите пригласить вас выпить стаканчик? - обратился он наконец к консьержу. Тот пожал плечами и посмотрел на оставшиеся полбутылки вина.

- Как вам угодно. Где? Вот там?

Свет на заднем дворе погас, и стекла в кухне почернели.

Они пересекли маслянистые лужи, отливавшие всеми цветами радуги в отблеске уличных фонарей, и консьерж открыл дверь в бистро. Они направились к стойке, за которой сидел мужчина, причесанный на пробор, и махал им рукой.

- Мсье Шарль!

- Привет, Морис! - сказал консьерж. Он заказал по рюмке fine a l'eau [* Разбавленная водка (франц.)], повернулся спиной к стойке и облокотился о ее край.

- Здесь он бывал часто.

- Великан?

- Великан.

Старик кивнул головой, показывая за стойку, и понизил голос.

- Когда его взяли, я сразу же подумал на Мориса. За одну сигарету он выдал бы кого угодно. Дезертира тоже. Нет, в первую очередь дезертира. Но в те времена Морис всех боялся...

Морис бойко расставил на стойке рюмки у них за спиной, подождал с минуту и уселся опять на высокий табурет. Его напомаженная голова склонилась над кучкой монет, которые он складывал в столбики.

В бистро никого не было.

Лысый положил шляпу позади себя и растерянно поглядел на дверь.

- Что же было дальше?

- С кем?

- С великаном.

Да, так вот, мы с женой вытащили его из соседнего подвала. Мы думали, что они забыли про него. Он был почти без сознания. А через четыре часа после того, как мы его взяли, пришли опять те трое и с ними еще двое вишисты. Один из немцев, офицер, хорошо ориентировался в доме. Он не поздоровался, не задал никаких вопросов, сразу же назвал имя великана. Мы ничего не могли поделать. Двое из них вытащили дезертира из подвала. Все это время немецкий офицер не отрывал взгляда от лестницы. Наконец он спросил, где девушка. Я сказал ему все, что знал, но он, по-моему, не слушал. В тот момент я почувствовал, что нмкогда не забуду его лица. Он был еще молод, с белесыми ресницами и бровями и почти лысый. Он произвел впечатление человека незлого, даже, пожалуй, вежливого. Впрочем, точно этого никогда не знаешь.

- Подобные истории рассказывают обычно у нас, - проговорил мужчина в плаще, - в Германии. Но они уже давно всем приелись. Так что же было дальше? - Он потер костяшками пальцев зубы и уставился в треснувшее зеркало, висевшее над рекламой фирмы "Берр".

- Они выволокли его на задний двор, - сказал консьерж, - а потом потащили по ступенькам в бельэтаж. Он обмяк и неподвижно повис на перилах. Тогда один из них обвязал ему шею веревкой, она была почти в два раза длиннее, чем нужно. Все произошло очень быстро. Они швырнули его, словно чучело, через ограду и вдогонку еще расстреляли.

Все было так бессмысленно. Я хочу сказать, как они его прикончили. Они могли его расстрелять, или повесить, или просто бросить через ограду, с него было бы предостаточно. А они действовали так, словно одной смерти ему было мало, словно одна смерть давала ему шанс остаться в живых. Это было чудовищно. В конце концов оказалось, что ограда недостаточно высока, а веревка слишком длинна, да и стреляли они не целясь. Когда он шлепнулся на асфальт, он жил еще несколько мгновнеий. Но они не стали проверять, сели в машину и укатили. Еще бы - ведь это были их последние денечки. Скорая расправа. Последняя. А через три дня люди словно обезумели, плясали вокруг танков, входивших в город...

Мужчина в плаще отвернулся от осколков зеркала, казалось, поняв, что попытки разглядеть себя в них напарсны; он резко повернулся к стойке.

- Все война, - как бы между прочим заметил консьерж. - Вот теперь, теперь снова пьют аперитивы, ведь ужас хранится в памяти не дольше, чем скорбь об умерших, а умерших забывают очень быстро...

- A propos fine [* Кстати о водке (франц.)], - проговорил Лысый и пошарил в карманах своего видавшего виды плаща, так не гармонирующего с его элегантным котелком. - A propos fine, - он вытащил трубочку с таблетками и положил несколько штук в рот. - Мне, собственно, врач запретил спиртное желудок и все такое. - Он засмеялся и посмотрел на часы. - Пожалуй, пора. Жена ждет. Что касается комнаты, я зайду еще завтра. Она, собственно, не для меня, а для моей жены. Ей хочется снова пожить здесь. Хоть некоторое время. Лично я, к сожалению, не могу оставаться. Из-за работы.

- Ну конечно, - поддакнул консьерж. - Да вы не торопитесь, успеете.

Грузный мужчина встал, нахлобучил на лысый череп котелок и в нерешительности потоптался на месте.

- Я заплачу вам за месяц вперед, a fonds perdu, как договорились.

Он пошарил на ощупь в бумажнике и бросил на стойку несколько купюр.

- Здесь слишком много, - почти не глядя на деньги, сказал старик. Посчитайте еще раз. Слишком много, достаточно и двенадцати тысяч.

Хлопнула дверь, и силуэт мужчины растаял за матовым стеклом. Консьерж бросил несколько монет на оцинкованную стойку.

- Кто это был? - раздался зычный голос Мориса.

- Мертвец, - пробормотал старик. И направился к двери.

Жемчужные капли дождя блестели на бархатных отворотах его куртки. В нескольких шагах от него из кино выходила толпа, только что кончился последний сеанс. Передних, к их неудовольствию, подталкивали идущие сзади. Свет, падавший из фойе, казалось, гнал людей на дождь, словно темное стадо.

Некоторые подняли воротники и, прижавшись к стенке, решили, очевидно, переждать.

- Мертвецы, - пробормотал консьерж. - Мертвецы. Уж несколько мертвецов найдется и среди них. В бесконечные дни и ночи выходят они на свет из безвестной тьмы, выходят, чтобы снова исчезнуть в ней. Может быть, кто-то из них был сегодня в кино.

Старик решил этим же вечером положить на окно апельсины. Может быть... Точно никогда ничего не знаешь. Трубка его дымилась, несмотря на дождь.

Да и не все ли равно, кто жив, кто нет. Он-то уж во всяком случае жив.

Мимо мчались машины, пахло сиренью.