Страница 28 из 42
Мой телефон снова гудит. Я хватаю его, и от прочитанного мои плечи опускаются.
Офферманы тоже будут там
Повернувшись к Шарлотте, я говорю:
— Это была засада, — а затем делюсь подробностями.
Ее улыбка не уменьшается.
— Все нормально. Я не против пойти с ними, — она наклоняется чуть ближе и шепчет: — На самом деле, в последние дни мне стало проще играть твою невесту.
— Почему это?
Ее голос становится еще тише.
— Из-за того, как ты трахал меня всю ночь.
Похоть разливается во мне, и я почти готов затащить ее в офис, захлопнуть дверь и засадить ей прямо здесь, на работе.
Но Дженни снова зовет ее, и я возвращаюсь к компьютеру с крепким стояком.
Пока отвечаю на электронные письма поставщиков, до меня доходит, что комментарий Шарлотты о моей прелестности должен был как-то покоробить. Но этого не произошло, и мне интересно, почему.
Может быть, потому, что Шарлотта выглядела такой счастливой после приглашения на мюзикл. Черт, отвести ее на Бродвей — это самое маленькое из того, что я могу сделать для нее в благодарность за фантастическое исполнение роли моей невесты ради сделки моего отца.
Вот и отгадка. Мне нравится делать Шарлотту счастливой, потому что она моя подруга, а друзья помогают друг другу.
Вот так. Я оступился, но избежал нарушения второго правила.
Глава 19
В «Сарди» к нам присоединяется репортер по имени Эйб. Его лицо напоминает лошадиную морду, а мешковатая одежда велика на пару размеров, словно с чужого плеча. Сомневаюсь, бреется ли он и дорос ли хотя бы до получения водительских прав.
Он делает фото двух семей, поднимающих тосты и поглощающих закуски, и я действительно поражен, насколько показушной будет эта заказная статья.
Должно быть, именно поэтому журнал прислал репортера-сопляка. К тому же, Metropolis Life and Times — лучший минетчик в мире журналистики. Проглотит все и не подавится.
Технически фотографии выглядят естественно, но все мы прекрасно помним об объективах фотокамер, когда делаем заказ, общаемся и поднимаем наши бокалы, как черно-белые изображения звезд театра и кино, украшающие стены этого бродвейского здания. В этот раз встречаются только пары — мистер Офферман с женой, мои мама и отец, Шарлотта и я. В любой другой день я бы поиздевался над Харпер, что ее не взяли на сегодняшний вечер, но она, скорее всего, переживает, что отсутствует на этом нужном событии и пропускает фальшивый «мы понятия не имеем, что репортер здесь» разговор.
Однако, мне понятна политика мистера Оффермана. Представления, вроде этого, помогают в ведении бизнеса, а демонстрация дружеской передачи ювелирного могущества всем известной «Катарин» привлекает клиентов. Мы уверены, что выглядим блестяще и достаточно глянцево для обложки журнала. На мне светло-зеленая рубашка и бледно-желтый галстук с мультяшными пандами, а Шарлотта потрясающе выглядит в черном платье с короткими рукавами и розовой лентой вместо пояса, протянутой сквозь тонкие петли.
— Вы не взяли своих дочерей сегодня, — обращаюсь я к мистеру Офферману, доедая оливки. — Полагаю, напряженное окончание учебного года? Или они не большие любители театра?
Он пренебрежительно машет рукой.
— У нас было всего шесть билетов, и мне важно правильно подать это людям.
Я чуть не давлюсь оливковой косточкой.
— Что, простите?
— Мои девочки не имеют отношения к бизнесу, — говорит он, допивая свой скотч и подавая сигнал официанту принести еще.
— Я не имею отношения к бизнесу отца, но меня вы пригласили, — говорю я, указывая на неубедительность его логики.
— Верно, но я уверен, что твое мнение более важно, чем, скажем, твое…
Его реплику прерывает репортер, тронувший меня за плечо.
— Ваше фото с Шарлоттой возле бара? Читатели нашей страницы любят счастливые пары.
Я встаю, и мои внутренности скручивает узлом от понимания, что это фото — обман. Вероятно, оно появится в сети уже завтра, а через несколько дней, когда мы, согласно плану, расстанемся, станет неактуальным. Или вообще не выйдет в тираж, потому что…ну, потому что мы больше не будем «счастливой парой».
Когда мы отходим от стола, во взгляде Шарлотты я вижу, что она думает о том же.
Мы ходим по лезвию ножа. Наше представление вначале казалось забавным — достаточно правдоподобным, чтобы скрыть мои романтические похождения и не сорвать сделку отца — пусть даже я и врал своей семье.
Теперь же это граничит с наглой манипуляцией, потому что я лгу, ну, в общем … всем, и от этого на душе скребут кошки.
Но цель оправдывает средства, и я напоминаю себе об этом, когда мы приближаемся к бару. Утром я разговаривал с отцом, и он сказал, что сделка завершится до конца недели, как только банк оформит основные документы. Мне ненавистна мысль, что Офферман мог бы отказаться, если бы я не соответствовал его требованиям.
Тем не менее, чувствую себя шарлатаном, продающим яд под видом панацеи, и сам себе противен.
Хорошо то, что врать мне осталось всего несколько дней.
Плохо — мне осталось всего несколько дней притворства.
— Улыбаемся, — говорит Эйб, когда мы встаем возле бара на фоне фотографий Тома Хэнкса и Эд Аснер.
Я обнимаю Шарлотту и ослепительно улыбаюсь, незаметно вдыхая аромат у ее шеи. Она пахнет персиками. Быстрый поцелуй в щеку, и Шарлотта задерживает дыхание. Она прижимается теснее — и, да — то, что было притворством, снова стало реальностью, а грызущая совесть уходит прочь. Между нами есть тепло. Даже огонь. Объектив камеры должен был воспламениться от него.
Я отпускаю ее и сконфуженно усмехаюсь репортеру.
— Простите, ничего не могу с собой поделать. Она слишком красива.
— Совершенно ясно, что вы любите ее, — говорит он, опускает камеру и достает из кармана блокнот. — Не могу не задать вопрос, когда же она стала единственной?
— Простите? — спрашиваю я, морща лоб.
— Это все в новинку, не так ли? Верность в ваших отношениях?
— Конечно, мы верны друг другу. Мы же помолвлены, — отвечает Шарлотта, собственническим жестом обнимая меня, чтобы прекратить дальнейшие вопросы.
— Не сомневаюсь, — говорит репортер, указывая на камень Шарлотты, — но я спросил, когда она стала той самой единственной.
Щеки Шарлотты заливаются румянцем, и я беру инициативу на себя.
— Мы помолвлены совсем недавно, если вы это имели в виду.
— Ну, это и должно было случиться недавно, — говорит Эйб, словно собака, вцепившаяся в кость и отказывающаяся выпустить ее, — я видел вас в прошлом месяце в журнале South Beach с поваром из Майами, а всего несколько недель назад, кажется, со знаменитым тренером.
Будь проклят я и мое плейбойство. Я напрягаюсь, мышцы каменеют. Вот оно — ситуация, которой мой отец отчаянно пытался избежать.
— Это досужие сплетни, — говорю я, сохраняя улыбку, — вы же знаете, как это бывает.
— Вы имеете в виду с Кэссиди? С Кэссиди Уинтерс все произошло случайно? — спрашивает он, ненавязчиво вставляя слово «случайно», словно пытается заставить меня повторить его.
— Нет, я не говорил, что это было случайностью. Я сказал, что это сплетни. И это означает, что ничего не было, — говорю я решительно, ставя на место маленького смелого ублюдка.
Он кивает и поглаживает подбородок.
— Понятно. Но не в случае с поваром. Потому что в прошлом месяце в Майами вы отметились в «Фейсбуке» фотографией, где целуете ее в щеку.
Эйб берет телефон, скользит своим толстым пальцем по экрану и показывает мне фотографию. Он наготове и ожидает. Спланировал все заранее и готов к атаке. Я пожимаю плечами, а мой мозг быстро разыгрывает сценарии. А затем я делаю это. Быстро подскакиваю к Эйбу и целую его в щеку. Подавляю инстинктивное желание съежиться, когда мои губы проходят в миллиметре от его детского личика, но я должен это провернуть.