Сайт фараона

— А нынче я кино смотреть люблю, — сообщила милая Наташенька так, словно доверяла Никите самую большую тайну своей жизни. — И рекламу обожаю. Вот эту особенно: если хочешь торговать в Москве — включи сто два и четыре, и будет два в одном — тут тебе сразу и газ, и вода, и шампунь, и кондиционер!

Елизавета Вторая захохотала, как сумасшедшая, вскочила и умчалась с кухни во двор. Никита тоже едва не лопнул со смеху. А милая Наташенька, набычившись, уставилась на него и язвительно поинтересовалась:

— И чего это вы заржали оба?

— Да ничего, ничего… — сквозь смех пробормотал Никита. — Хорошая реклама, веселая.

— А… ну, это верно, — согласилась Наташенька. — Ну, я пойду, пожалуй. Вы с Лизаветой надолго к нам?

— Не знаю пока, — ответил Никита. — Там видно будет.

— А…

Милая Наташенька встала и величаво выплыла в дверь, слегка задев о косяк необъятной попой.

Глава четвертая

Лиза— дубль куда-то ушла, не сказав ни слова, а Никита уселся на скамью, стоявшую рядом со врытым в землю посреди сада-огорода трехногим деревянным столом -древним, потемневшим, с растрескавшейся от смены сезонов столешницей, — и принялся размышлять о сущем. По столу вокруг синей керамической пепельницы суетливо бегали жуки-солдатики — красные, с черными физиономиями, нарисованными на спинках, — и Никита вспомнил, как в детстве, приезжая на лето к бабушке в Панелово, он собирал солдатиков в спичечные коробки и уносил на луг, — потому что бабушка их недолюбливала. А ему солдатики очень нравились… Бабушкин дом сгорел. Вещи бабушки… ну, наверное, кое-что оставалось в доме, а что-то разошлось по разным рукам… и где теперь искать скарабея с магической формулой на спине? Кстати, он что-то и не замечал, чтобы на ониксе была какая-то формула… впрочем, всякие извилистые линии и кружочки-черточки там действительно изображены, возможно, это и есть формула — на каком-нибудь арамейском или шумерском языке? Или на языке голодных духов.

Неужели фараон, затаившийся в раскинувшейся по всей планете информационной паутине, и в самом деле рассчитывает обрести новое тело? Как? Захватить чужое? Но это же чушь, мистика из мистик… однако сумел же он отправить тебя за этой ониксовой безделушкой, напомнил себе Никита, еще утром в силу полного беспамятства носивший временное имя Максим, подаренное ему фантастической Лизой… фантастическая малышка Лиза… воспоминания о ней время от времени начинали одолевать Никиту, почему-то причиняя тягучую боль… но сейчас он задумался о другом. Почему вообще мы зачастую так цепляемся за воспоминания… за ерундовые, никчемные события прошлого, которые куда разумнее было бы просто выбросить из головы, похоронить… почему иной раз завязнет в уме какая-нибудь чушь, и ни за что ее не выковырнуть, или начинаешь до бесконечности повторять чьи-то слова, задевшие, обидевшие тебя, и постепенно (или мгновенно) раскаляешься гневом… или просто повторяется фраза, мелодия… кружится, кружится в сознании, рассыпая вокруг себя мутный сор ненужности… может быть, это из-за того, что все энергии всегда текут по кругу, и именно потому всей материальной природе свойственен круговорот… и колесо сансары вращается по той же причине… интересно, а что будет, когда все потоки энергии — и живых существ, и материальных предметов, — сольются воедино? Впрочем, возможно ли такое?…

Мадам Софья Львовна мягко вспрыгнула на стол, спугнув его мысли и перепугав жуков-солдатиков, и уселась перед Никитой.

— Вам что-то нужно, мадам? — спросил он.

Мадам в ответ фыркнула и принялась тщательно мыть мордочку. Никита наблюдал за изящными движениями лапки Софьи Львовны, думая о красоте всего племени кошачьих… а потом почему-то его мысли съехали на личностную и социальную обусловленность эстетических канонов. То, что кажется красивым, например, африканцу, живущему в глубине джунглей, в глазах рафинированного европейца может выглядеть уродливым… ну, а если папуас вдруг задумается об окружающей его природе — сочтет ли он прекрасными водопад, море на закате… или посмотрит на них строго утилитарно? И существует ли вообще хотя бы одна-единственная общечеловеческая эстетическая константа? Что-нибудь такое, что все, абсолютно все до единого мыслящие существа сочли бы красивым? Константа… константы характера…

Зеркало.

Он встал и вернулся в дом.

Зеркало в овальной раме висело, само собой, на том же месте, однако Никите показалось, что угол наклона стекла изменился, уменьшился, зеркало как бы прижалось к стене… ерунда, строго сказал он себе, не выдумывай лишнего, в этих краях и без выдумок хватает всякой эквилибристики. Тщательно изучив собственное отражение и не обнаружив никаких констант характера, он вспомнил наконец, что увидеть их можно только ночью. И решил прогуляться до бабушкиного дома — точнее, до его развалин.

Немного поплутав между разбросанными как попало садами и огородами, он выбрался наконец к знакомому месту. И тут же пожалел о том, что пришел сюда. Лучше было бы оставить в памяти бабушкин дом таким, каким он видел его в последний раз — живым, нарядным, веселым… и совсем не литовским, а очень даже русским. А теперь, думая о бабушке, он будет всегда видеть перед собой пожарище… дом сгорел еще зимой, и за весну и лето черные руины наполовину скрылись под разнообразной сорной зеленью, огород затянуло мокрицей, яблони погрызли гусеницы, малину и смородину затянуло белой гнилью… Резко повернувшись, Никита пошел обратно.

Елизавета Вторая все не возвращалась, и день полз в никуда уныло и однообразно. Миновал обеденный час, и Никита, в одиночестве сидя на пустой кухне, начал подумывать о том, чтобы соорудить себе какой-нибудь бутерброд, — но тут во дворе раздались знакомые шлепающие шаги, дверь открылась без стука, на пороге возникла милая Наташенька.

— Никитушка, мне велено тебе обед сготовить, — деловито заявила она. — Лизавета задержится немножко, дела у нее.

— Какие дела? — оторопело спросил он, рассматривая принаряженную в нечто черно-малиновое Наташеньку.

— Ну, нас с тобой это не касается, — улыбнулась Наташенька, поправляя пышные малиновые рюши на пышной груди. — У меня забота одна — чтоб ты до ее прихода с голоду не помер. Давай-ка бери мисочку… — милая Наташенька явно хорошо знала положение вещей в кухне Елизаветы Второй. Она открыла настенный шкафчик и извлекла оттуда эмалированную посудину емкостью, наверное, в полведра. — И отправляйся полынь собирать. Верхушечки, молоденькие, понял? Полную набери.

— Где я ее наберу? — удивился он.

— А как со двора выйдешь, поверни направо, там в проулке ее сколько хочешь. Да поспеши. А я тут пока займусь… ну иди, иди, что уставился? — кокетливо хихикнула Наташенька.

Никита, схватив миску, испуганно выскочил за дверь, вспомнив, как в далекой юности милая Наташенька заигрывала с ним… не хватало еще, чтобы она снова ударилась в нежности!

Полыни в проулке и впрямь оказалось немеряно, и ее сбор не занял много времени. С благоухающей дымной горечью миской Никита вернулся в кухню — и замер на пороге.

Милая Наташенька куховарила, обвязавшись ядовито-зеленым фартуком с огненно красными оборками. Где она такой раздобыла, подумал Никита, надо же, я и не видывал такого цвета… как медный купорос! Наташенькин фартук, построенный по точно такому же замыслу, как красный фартук невероятной старухи, выглядел тем не менее пародией на блистающее великолепие оригинала, — главным образом из-за искаженного и смещенного сочетания цветов. На пышной черной юбке Наташеньки, густыми складками спадавшей с необъятной попы, светилось несколько крупных дыр. Малиновая в черных разводах блузка с рукавами до локтя лопнула по шву справа и расползлась подмышками… но милую Наташеньку ничуть не заботили подобные мелочи.

— Наташ, а чего ты дырки не зачинишь? — спросил он, ставя миску с полынью на стол. — Лень, что ли? Или уж так некогда?

— А и не лень, и не некогда, — весело ответила милая Наташенька. — Руки не доходят, вот как.