И все же…

Трудности возникают именно при переходе от байронического к ироническому. Публикация романа в 1840 году вызвала критические нападки из-за самого названия. Как можно было представлять героем столь дурного, аморального молодого человека, как Печорин? В вялом предисловии ко второму изданию Лермонтов писал: «Наша публика так еще молода и простодушна, что не понимает басни, если в конце ее не находит нравоучения. Она не угадывает шутки, не чувствует иронии; она просто дурно воспитана». Но где в названии ирония? И снова надо набраться смелости не согласиться с Набоковым. Абсолютно ясно, Печорин никоим образом не выведен «героем». Даже в глазах восхищающегося им верного старого солдата Максим Максимыча (один из рассказчиков, которым все меньше доверяешь) Печорин предстает пусть и харизматичным, но равнодушным и безответственным человеком. Он скучает, отрешен от происходящего и полон смутного внутреннего недовольства. Объективному читателю, если таковые есть, Печорин кажется черствым, а порой садистом. В самом конце последней истории он демонстрирует немного инициативы и порыва при захвате казака-убийцы, но при подавлении кавказцев на войне действует преимущественно по приказу. Если это и байронизм, то байронизм «Корсара» – законченный индивидуализм. Ни намека – или делается вид, что ни намека, – на идеализм или принципы.

Нет, ирония неизбежно обращена именно ко «времени». Печорин и Лермонтов расплачиваются с обществом и военными их же монетой. Раболепие и апатия России принимается как должное: прозаично говорится о плети, а потом о приданом в пятьдесят душ. Пьянство в армии носит характер эпидемии, снобизм и фаворитизм – правило на аристократических курортах, которыми изобилует Кавказ. Славная русская война, призванная цивилизовать мусульманские племена, жалка и жестока с обеих сторон. С какой стати Печорину в этих условиях принимать что бы то ни было так близко к сердцу? Во время случайной встречи со старым Максим Максимычем – самая трагическая сцена в романе для меня – Печорин отталкивает его, как принц Хэл Фальстафа. Женщины – существа, чье влияние на мужчин следует презирать, при возможности за это можно и должно мстить. Таким образом, роман вызвал скандал, представив молодого офицера из хорошей семьи как зеркало общества. Посмотритесь в него, если так уж хочется, но не лицемерьте по поводу увиденного.

Возможно, полезнее проследить не сравнительно самоочевидное влияние Байрона, а скрытое – Пушкина. Незадолго до бессмысленной гибели Пушкин, к бесконечному отвращению Лермонтова, пошел на компромисс с царем и правящими кругами. Даже в стихотворении «Смерть Поэта» Лермонтов сокрушенно упрекнул в этом своего героя, вопрошая: «Зачем он руку дал клеветникам ничтожным, / Зачем поверил он словам и ласкам ложным, / Он, с юных лет постигнувший людей?..»

Фамилия героя пушкинского «Евгения Онегина» происходит от названия северной русской реки Онеги. «Герой» лермонтовского «Героя нашего времени», Григорий Печорин, назван в честь Печоры, реки, текущей немного севернее. Один русский критик отметил, что если Онега течет к морю спокойно и ровно, Печора – бурна и необузданна. Очевидно, частью замысла Лермонтова было пойти дальше и заострить ситуацию еще сильнее, чем у предшественника. Это становится ясно, когда в результате фантастического совпадения Печорин узнает, что дуэль, на которую его спровоцируют, задумана как его убийство. В качестве ответного удара он разрабатывает стратегию, позволившую ему убить своего противника Грушницкого, испытывая к нему не больше жалости, чем к раздавленному таракану. Когда мертвый Грушницкий рухнул в ущелье, вырвавшееся у Печорина и обращенное к доктору Вернеру и к природе восклицание – «Finita la commedia!»[74] – шедевр лаконизма.

Более чем соблазнительно предположить, что Лермонтов заставил Печорина сделать то, что не смог Пушкин: раскрыть заговор с покушением на свою жизнь, а потом действовать беспощадно и с холодной решимостью, покарав убийцу неотвратимой смертью. Предположение тем более пугающее, что в собственной жизни и смерти подобной решимости он проявить не смог. Царь Николай I в нескладном письме жене осудил «Героя нашего времени». (Превосходный мастер расшифровки литературных и общественных совпадений Энтони Поуэлл однажды выразился так: «Несмотря на большие размеры России, число людей, действительно способных оказать влияние на ее политическую, общественную, культурную жизнь, было очень невелико. Поэтому стихи младшего офицера могли стать настоящим бельмом на глазу самого царя».) Прибыв на поле чести, Лермонтов, похоже, отказался стрелять в спровоцировавшего дуэль идиота. Убитый на месте, он так и не услышал царского комментария: «Собаке собачья смерть». Однако его непоколебимое равнодушие к случаю восходит к двум хорошо отработанным сценариям XIX века: презрению аристократа на эшафоте и стоицизму революционера перед расстрелом. Декабристы, по-своему восхищаясь обоими, ставили их в пример.

Остается вопрос, который, по-видимому, не удастся прояснить никогда и на который в своем предисловии к переводу Аплина лукаво намекает Дорис Лессинг. «Я часто себя спрашиваю, – пишет Печорин, – зачем я так упорно добиваюсь любви молоденькой девочки, которую обольстить я не хочу и на которой никогда не женюсь? К чему это женское кокетство?» «Женское кокетство» не в женщине. О том же, только по-другому, пишет Набоков, замечая:

«Вообще женские образы не удавались Лермонтову. Мери – типичная барышня из романов, напрочь лишенная индивидуальных черт, если не считать ее «бархатных» глаз, которые, впрочем, к концу романа забываются. Вера совсем уже придуманная со столь же придуманной родинкой на щеке; Бэла – восточная красавица с коробки рахат-лукума»[75].

Комплекс Казановы – неугомонное и неразборчивое ухаживание за фактически нежеланными женщинами – нередко выступает прикрытием симптомов подавляемой гомосексуальности. Бурная деятельность Байрона в этой сфере (или лучше сказать сферах?) уже давно общепризнанна. Поуэлл отмечает, что, хотя дуэль Пушкина формально спровоцирована мнимым прелюбодеянием жены, «в нее также тайно вовлечены гомосексуальные круги».

В романе Печорин дан от лица нескольких рассказчиков: друга, первого лица и автора, замечающего о нем: «Его кожа имела какую-то женскую нежность». В самом Лермонтове, по словам Тургенева, было немало детскости, придававшей его облику – как минимум, в юности – характер скорее привлекательный, нежели отталкивающий. Кажется, у женственного литературного персонажа преобладала воля к жизни, тогда как у мужественного автора романа – стремление с нею расстаться.

Салман Рушди: Гоббс в Гималаях[76]

Возьмите публицистическую статью комнатной температуры из недавно прочитанных или ту, которую вы, возможно, читаете сейчас или собираетесь пробежать глазами в будущем. Найдите в ней место, где говорится, что мусульманскому недовольству не будет конца, пока не решена проблема Палестины. Возьмите первую попавшую под руку пишущую принадлежность, вычеркните слово «Палестина» и подставьте «Кашмир». Затем уделите уяснению вопроса столько времени, сколько сможете позволить. А потом… Я собирался сказать «прочтите этот роман», но понял, что его вместо этого следует в первую очередь рекомендовать как стимул для разъяснения.

Подобное представление сложного и запутанного произведения художественной литературы может показаться банальным и прямолинейным, но я за него не извиняюсь. Как и Палестина, Кашмир был частью Британской империи (и служит фоном, на котором разворачивается действие отдельных эпизодов «Раджийского квартета» Пола Скотта[77]). Как и Палестина, он одновременно обрел независимость и раскололся в ходе стремительного британского бегства в 1947–1948 годах. Это единственный штат Индии с большинством мусульман, и давний объект притязаний Исламской Республики Пакистан. За него вели несколько «конвенциональных» войн и десятилетиями шли «неконвенциональные» партизанские и антипартизанские боевые действия, и из-за него мир не раз оказывался на грани ядерной конфронтации. И если в ближайшие годы и суждена губительная термоядерная случайность, то ее спусковым механизмом, скорее всего, станет Кашмир. Кроме того, именно озера, долины и горы Кашмира и были тем горном, в котором выплавился «основанный на вере» альянс Пакистан – Талибан – Аль-Каида. Самую ожесточенную и долгую схватку исламский джихад ведет не с Западом или евреями, а с индуистской/светской Индией. Это война не Востока против Запада, а Востока против Востока.

74

Комедия окончена! – Прим. ред.

75

Перевод С. В. Таска. – Прим. перев.

76

Рецензия на книгу Салмана Рушди «Клоун Шалимар».

77

Скотт Пол (1920–1978) – английский прозаик. В годы Второй мировой войны служил в разведке, был в Индии, Бирме, Малайе – жизненный опыт, во многом определивший его творчество. Главная и, в сущности, единственная, тема романов Скотта – осмысление феномена Британской империи, особенно в период «краха и разрушения». – Прим. ред.