Страница 15 из 20
Течение несло его на юг.
Он – а может, она или оно – никогда не видел себе подобных. Да это и к лучшему – два таких существа не смогли бы мирно разойтись даже в открытом море.
В безбрежном, но бедном жизнью Тихом океане они неизбежно увидели бы друг в друге только добычу, и встреча закончилась бы кровавой битвой до полного истощения сил одного из них. А потом последовало бы долгое терзание и пожирание победителем своей жертвы – маленькая голова и узкое горло не позволили бы это сделать быстро. Да и зубы его были сравнительно невелики, хотя по мощности челюсти могли бы соперничать с промышленным прессом.
Но не было другого такого.
О своем прошлом он ничего не знал. Для этого его разум был слишком прост и примитивен. Он ощущал свое тело – и на этом все.
Был ли он рожден уже таким, но меньшего размера, или же вылупился из икринки, а потом прошел ряд метаморфоз? Или уже во взрослом состоянии изменил форму и превратился в то, чем являлся сейчас? А может, он не родился на воле, а являлся продуктом экспериментов злого человеческого гения и ускользнул в океан из залитого водой лабораторного комплекса. Who knows?
Память левиафана была короткой – в ней держались считаные часы, а может, даже и минуты, как у большинства рыб. Хотя в его строении прослеживались черты рептилий и амфибий.
Но даже если бы его память могла хранить события за годы, он помнил бы только одиночное плаванье под серым небом, изредка освещаемым призраками луны и солнца.
Бесконечный вояж длиной в десятки тысяч миль.
Чаще всего он плыл у самой поверхности, высунув голову, как перископ.
Иногда чудовищные вихри поднимались над пучиной океана, втягивая в себя десятки тонн воды. Ветер тогда хлестал особенно сильно, и морское чудище погружалось, потому что даже ему были неприятны эти удары воздушных потоков по его чувствительным глазам.
Иногда длинные молнии прорезали небо и били в самые высокие волны. Порой по поверхности океана, названного по недоразумению Тихим, перекатывались высокие валы, похожие на бетонные дамбы. Но левиафану они были не страшны – он легко нырял на любую глубину, где никакой шторм его не доставал.
Среди пустынных песчаных и каменистых островов, возле покрытого сопками берега он чувствовал себя как дома. Впрочем, последние десять лет это и был его дом. Раньше монстр обитал у самой границы льдов, на севере. А еще раньше – у побережья совсем другого континента. Там морской зверь часто проплывал под разрушенными мостами, мимо огромных погибших кораблей в гаванях и в заливах, где на воду ложились тени остовов гигантских небоскребов. На вымерших берегах не было никакого движения. Лишь летучие существа, похожие на ящериц, изредка проносились среди обезображенных бетонных зданий.
Потом что-то позвало его в дорогу – сбой инстинкта или причуда геомагнетизма сошедшей с ума планеты. Он долго плыл среди некогда райских местечек – под падающим сверху косым дождем или серым снегом. Холод был ему не страшен, а океан не замерзал в этих широтах даже в самые суровые зимы. Его серая спина была похожа на плавучий остров или на надводную часть всплывшей субмарины.
По ночам его белесая туша слабо светилась в абсолютной темноте, в которой он легко мог ориентироваться, потому что ощущал магнитное поле Земли, как точный прибор.
Покрытое целым лесом наростов сизое брюхо колыхалось, и, когда существо погружалось в воду, маленькие ракообразные, питавшиеся на дне падалью, зарывались в песок, парализованные страхом. Где-то там лежали в песке и прогулочные катамараны, и яхты миллионеров, а порой и огромные подводные лодки.
В атоллы и на мелководье тварь не заходила – какое-то чутье ей подсказывало, что выбраться оттуда она уже не сможет. Но ей хватало глубин и морских просторов.
Наверно, от начала времен не было никого в мире более одинокого и более свободного.
Но крохотный мозг зверя был далек от философского созерцания и полон лишь простыми мыслями – о еде, еде, еде, еде…
Монстр постоянно рос, и чем тяжелее становился, тем больше ему требовалось пищи.
Его жизнь была однообразной: процеживание воды через огромную пасть в поисках водорослей и крохотных рачков и очень редкая охота на крупную дичь, которую он ловил пастью и с хрустом пережевывал.
Ковер светящихся в темноте водорослей, похожих на ламинарию (проще говоря – «морскую капусту»), мог обеспечить гиганта едой почти на сутки. Съеденная рыба, похожая на акулу, – на столько же.
Редкие погружения на глубину, где добычи было еще меньше, чем в приповерхностном слое, не давали ничего, кроме понимания, что там внизу есть и другие хищники, – без твердых костей, но со щупальцами и больно жалящими стрекалами. Иногда даже более крупные. Но тварь всегда успевала уйти наверх при их приближении, не рискуя сталкиваться с ними на их территории.
О том, что такое размножение, порожденная мутациями бесполая химера даже не догадывалась. Люди ей тоже не встречались. Лишь один раз на заре юности ее добычей стал труп человека в гидрокостюме, зацепившийся за плавающий на поверхности купол парашюта.
Последние годы тварь обитала в этих водах, которые раньше считались экономической зоной России, и вроде бы никуда не собиралась уплывать. Охотское море, ставшее после затопления Японских островов чуть больше, давало ей достаточно пищи.
Но вот в один из дней, когда существо двигалось с севера на юг, в нескольких километрах от берега его чувствительные нейроны, отвечающие за обоняние, уловили изменение химического состава воды. Редуцированные лапы-плавники начали делать гребные движения, меняя направление, но только минут через пять огромная туша, преодолевая инерцию, выполнила разворот на пятьдесят-шестьдесят градусов. И только спустя полчаса подслеповатые глазки, расположенные по бокам вытянутой головы, увидели впереди округлый предмет тускло-зеленого цвета.
Облепленный водорослями и какими-то ракушками, предмет этот был похож на камень, но почему-то он не тонул, а плавал у самой поверхности воды.
Размышлять о свойствах материи существо было неспособно, поэтому со всей скоростью, какую оно могло развивать, бросилось к большому скоплению съедобных растений и моллюсков. А для него съедобным было все, что водилось и росло в океане.
И вот огромная морда ударилась о предмет, зубы клацнули по нему, сдирая кору из водорослей, но не удержали – металл только жалобно скрипнул. На секунду ободранная и ржавая поверхность объекта вынырнула из-под воды, как надувная игрушка. Тварь бросилась за ней, вытянув голову, как собака или, скорее, как тюлень за мячиком.
Взрыв прогремел в тот момент, когда до плавучего объекта левиафану оставалось проплыть метров десять. Если бы этот предмет взорвался совсем рядом, то просто разнес бы голову монстра в клочья. А так, «подарок» от людей – мина или неразорвавшаяся глубинная бомба – лишь нанес ему чувствительную рану, оглушив и порвав в куски один из плавников.
Поднялся фонтан воды, окрашенной кровью.
Тварь завыла и заревела так, что в радиусе десяти километров все живое под водой и над водой пробрал до костей леденящий страх, и начала биться и метаться, поднимая пену. Вокруг крутились водовороты и целые мальстремы, засасывая плавучий мусор, куски дерева и даже уродливую мелкую рыбешку.
Наконец, животное выбилось из сил и отдалось на волю течения. Его масса сыграла с ним злую шутку. Оно не могло плыть, не прилагая усилий, так как было тяжелее воды. А сил ему хватало лишь на то, чтобы держаться на поверхности воды. У него не было жабр, и, хотя его легкие могли сберегать гигантский запас кислорода, всплывать для дыхания ему было необходимо. А течение тут было сильным. Оно неумолимо влекло левиафана на юго-восток, в сторону Курильских островов.
Тратя все силы на то, чтобы не утонуть, гигант не замечал, что его уносит все дальше, в квадрат моря, куда он сам еще никогда не заплывал, – не из-за того, что чувствовал исходящую оттуда угрозу. А потому, что океан там был еще бесплоднее и не мог обеспечить его кормом.