Страница 3 из 7
Захлопотала вокруг дочери: умыть, над горшком подержать, накормить кашей из перезимовавших на дне озера корней. Мучнистых, сладостно-сытных, с запасом жизненной силы на всю весеннюю бескормицу.
Зачем ей какие-то сказки про богов и о том, как жили люди раньше, если есть муж Рустам — сильный, выносливый, удачливый: и дом подправит, и зверя добудет, и землю вспашет, и рыбы наловит, нагребёт багром корней со дна. Да всё сделает, чтобы его семья благоденствовала!
И вот… Рустам избран.
***
Лиза вымесила пышное тесто на диком хмелю, сдобрила его сушёными травами — хороши будут лепёшки сегодня на ужин! Сытный острый запах далеко разнесётся, и каждый подумает: Рустамова жена — одна из лучших хозяек общины.
Сколько ни переживай и ни плачь, а заботы по дому — главное для женщины. И даже когда не станет Рустама, она всё равно будет готовить, мыть, стирать, мести, а потом скоблить настоящий — не глиняный, а деревянный! — пол, настеленный мужем. Пока не уйдёт отсюда прочь…
Что ты будешь делать: слезищи снова закапали в плошку на желтоватое тесто.
— Лиза! — раздалось под окнами.
Она отодвинула занавеску, искусно плетённую из волокон лозы.
Это подруга Кати пришла, наплевав на правило: когда в доме творится еда для семьи, посторонних быть не должно. Кто придумал его и зачем, никто не знает. Но соблюдают все, и Кати об этом известно. Вот Лиза возьмёт да и не впустит подругу!
Но всё же открыла ей дверь.
Стоя на пороге, Кати обшарила глазами дом и попросила:
— Лиза, одолжи соли и сала, я на той седмице верну. А это для Нелли.
И она протянула две коричневые палочки из жжёного сахара, любимое лакомство всей детворы. У самой Кати трое мальчишек, и она души не чаяла в маленькой Нелли.
Лиза едва сдержала рыданье: началось!
Рустам ещё не ушёл, а из его дома всё растаскивают. Сначала, как это бывало не раз с другими, приходят с просьбами, но одолженного не возвращают, потом берут тайно, затем — не скрываясь. И вот уже дом занимает новая семья с мужчиной. А прежняя хозяйка, если ей не удалось пристроиться где-либо, освобождает своё насиженное гнездо, скитается и…
— Лиза, ты что? — удивилась Кати. — Не сомневайся, я в самом деле верну. Инвар на четыре дня в лес ушёл — отгонять иных. А то, как в прошлом году, снова посаженное разроют. Я все остатки сала с сушёными ягодами перетолкла и отдала ему.
Лиза не выдержала и взвыла в голос.
Их поля рядышком, у самого леса. Только Рустаму и дела нет до будущего урожая.
Кати через порог — её ведь не пригласили войти — протянула руки к подруге, попыталась утешить:
— Подружка… день мой ясный… Лизонька! Так заведено не нами. Нужно смириться, вытерпеть. Как мы боль терпим, рожая детей. Как голод переносим в бескормицу…
Вытерпеть?! Нет уж! Пусть Кати сама терпит — она же из таких, потерявших в детстве отца. И выросла в чужом доме, спала на откидной лежанке у самой двери, а играла щепками и камешками во дворе. Да ещё у подруги Лизы, которая не чуралась бездомных. И замуж не то что пошла — убежала! — за беспалого Инвара, на которого другие девки-выданки смотреть не хотели.
— Не смирюсь, — с тихой яростью в голосе, от которой испуганно отшатнулась подруга, ответила Лиза. — А сала и соли дам. Входи.
Она спустилась в подпол. Там, в нижней нише, хранились шматки жёлтого сала водяных коров. Так посёлке называли иных, которые жили в тёплом незамерзавшем озере. Огромные туши, покрытые толстенной шкурой — особенно хороши из неё подмётки сапог — были источником мяса и жира на зиму для двух-трёх семей. А эту Рустам добыл в одиночку!
Лодыжки озябли, и Лиза, не раздумывая и не выбирая, взяла первый попавшийся кусок.
Наверху она завернула сало в тряпицу, отсыпала в бумажку соли.
Кати с тревогой наблюдала за ней.
А потом вдруг сказала:
— Я могу взять Нелли на любое время. Если тебе будет нужно, конечно.
Лиза даже замерла на миг. Стало слышно, как пощёлкивают стрелки часов, отсчитывая время. Этот механизм работал пять столетий и был самой главной ценностью общины. А хранился в доме Рустама, потому что только он однажды смог починить его. Кто заберёт часы после того, как её муж покинет дом навсегда?..
Облик Рустама постоянно вставал перед глазами. А сердце гнало по жилам не кровь, а сплошную боль.
— Знаешь что, Кати? — ответила Лиза. — Роди себе дочку. А моя всегда будет при мне.
Кати пожала плечами и угрюмо задумалась: на общинном совете ей не разрешили больше рожать, потому что беспалый Инвар с трудом добывал пищу для и без того огромного семейства. В другое время, не столь благодатное, как сейчас, у неё был бы всего один ребёнок. Но после ухода Рустама, возможно, её семья пополнится. Не крохой Нелли, нет. Своей малюткой…
Она очнулась, когда Лиза, протягивая свёрточки, спросила:
— Жива ли ещё твоя бабка, Кати?
— Не знаю…
Родители Кати погибли на озере в бурю. Бабка жила наособицу, общинный совет не отдал ей ребёнка. И в самом деле, где престарелая сейчас? Может, давно лежит в землях упокоища.
— А зачем она тебе? — поинтересовалась Кати.
— Говорили, она многое знает, — уклончиво ответила Лиза.
Выпроводив подругу, Лиза напекла лепёшек без привычного удовольствия от сотворения пищи. И вот что произошло: масло потемнело, запахло горелым, а поджаренное тесто потеряло привычный аромат.
Лиза подхватила свою послушную дочку, которая молча перебирала на лавке лоскутки, и вышла из дома.
Улица образовывала гигантский круг. По его обеим сторонам выстроились дома членов общины. Она была пустынна — семьи готовились встречать хозяев после работы.
Лизино сердце снова ворохнулось: Рустаму уже не дорог дом. Он у Вадима. Питается мечтой о богах, наслаждается избранничеством, готов жизнь отдать за бредни. И вместе со своей – жизнь жены и дочки.
И она зашагала за круг. По той тропинке, которой ушёл муж. Но через какое-то время свернула обочь, продралась через кусты черники, которые возмущённо замахали над её головой тёмно-зелёной листвой, словно покрытой лаком.
Поскользнулась, упала на колено, оберегая Нелли. Захромала дальше, но взгляд зацепился за уцелевшую ягоду величиной с головёнку новорожденного.
Надо же, перезимовала! Только шкурка потеряла сизый налёт и чуть сморщилась. Не удержалась, сорвала её, дала дочке.
А через некоторое время и девчушка, и материнское платье от груди до пояса стали фиолетово-чёрными и липкими.