Страница 3 из 13
– Нет, подожди, – взмолилась Шевцова, – ты с подробностями. Ну, где, как он выглядит, как одет. И какой характер у него.
– Характер? – Ника вздохнула. – Давай по порядку. Он будет аспирантом, а я – еще студенткой. Мы встретимся на кафедре, и он со мной заговорит.
– А дальше? – мечтательно спросила Шевцова.
– А дальше мы пойдем погулять, будем разговаривать.
– О чем? О чем вы будете разговаривать?
– Не помню, – пожала плечами Ника.
– Что значит «не помню»?! – возмутилась Шевцова. – Ты придумай!
– Ах, да… – смутилась Ника, – мы будем разговаривать обо всем: о жизни, о прошлом, о родителях.
– А как ты поймешь, что ему нравишься?
– Он скажет, что влюбился в меня.
– А дальше?
– А дальше – его родители будут против. Я им не понравлюсь.
– Это понятно, – кивнула головой Шевцова, – ты извини, Вера, характер у тебя очень сложный. Иногда с тобой тяжело. Даже неприятно.
– Ну, ты даешь! – Ника рассмеялась.
Наконец-то впервые за весь этот удивительный день ей стало смешно. Взрослые девицы, а занимаются такой ерундой. Вот она, например, придумала какую-то историю с замужеством в Москве. Хотя, скорее всего, это чушь полная, и только Шевцова, с ее любовью к «свадебным историям» может в это поверить. А если серьезно, то Ника выйдет замуж за Егора. Они это уже решили, договорились обо всем, но знать об этом никому не надо. Ну, хотя бы чтобы не сглазили.
– Я – без всякого, я – честно. Знаю-то тебя давно! – теперь смутилась Шевцова.
– Понятно, – миролюбиво сказала Ника, – скажу тебе по секрету…
– Что? Что ты скажешь по секрету?!
У Шевцовой от возбуждения даже дыхание остановилось.
– Скажу, что мы – страшные дуры!
– Почему это?
– Как можно знать будущее?!
– Знать нельзя, – согласилась Шевцова, – но можно помечтать. Вот, например, дети…
– А что дети?
– Вот я хочу много детей. А ты?
– Откуда я знаю, Наташ? Я пока думаю об институте, о карьере. Все-таки важно встать на ноги.
– Во-о-от! – с удовлетворением протянула подруга. – Я же говорю, Одинцова, с тобой очень тяжело. Мужчине нужен ребенок.
– Шевцова, ты неисправима. Но, думаю, ты права, – с сарказмом ответила Ника. – Что-то у меня голова разболелась от всех этих разговоров.
– Это плохо. Сегодня контрольная, если ты помнишь. Ты готова?
– К контрольной? – переспросила Ника.
– Подруга, ты что это сегодня такая малохольная? Что-то случилось? – Наташа озабоченно взяла Нику под руку.
– Со мной?
– Да, с тобой. У тебя с Егором все хорошо? Волноваться ни о чем не надо? – Наташка со значением скосила глаза куда-то вниз.
– Ах, ты об этом?! Я же тебе говорила, между нами нет ничего такого!
– Рассказывай, два года ходите вместе – и «нет ничего такого».
– Ой, Шевцова, ты неисправима! Успокойся, все нормально. В смысле, все хорошо.
– Смотри, если что…
– Да все хорошо. Я же тебе все объяснила. Просто сегодня не выспалась. Не обращай внимания! Готовилась, читала. Мне дали конспекты на два дня. Понимаешь…
– Понимаю, – улыбнулась Шевцова, – вот почему я ничего никогда не зубрю. Либо – выплывешь, либо потонешь. Это – судьба.
Их городок назывался Славск. Свое имя он получил от названия реки Славки, которое происходило от названия маленьких серых птичек, во множестве обитавших в густых прибрежных кустах. В некоторых путеводителях город называли купеческим, но это неточность. В давние времена купцов здесь было немного, в основном город населяли инженеры, технологи и рабочие, потому что лет триста назад город вырос вокруг большой шелкопрядильной мануфактуры. В Славске изготавливали плотные, тонкие, узорчатые, гладкие шелка и экспортировали их во многие страны мира.
Архитектура в городе была старая, больница при всех властях располагалась в том здании, которое в старину для нее построили. Так обстояло дело и со школами, поликлиниками, банями и прочими зданиями. Ника Одинцова о своем городе знала все: ее мама всю свою жизнь проработала в Центральном городском музее и все истории улиц и домов Ника выслушивала на ночь вместо сказок.
Внезапно сзади налетела Анька:
– Где вы ходите?! Вы что, не знаете, что произошло?! Весь город уже знает! – Ее голос звучал взволнованно.
– А что произошло? Только половина девятого! Что в нашем Славске может произойти утром? Тут и днем, и вечером ничего не происходит, – рассмеялась Шевцова.
Аня строго посмотрела на нее и перевела взгляд на Нику.
– Ника, ты действительно ничего не знаешь?
– А что я должна знать? – спросила Ника и тут тревога, которая совсем недавно исчезла, снова охватила ее. – Что такое стряслось?
– Убили Петра Николаевича, отца Егора…
– Господи! – воскликнула Ника. Она вдруг испугалась саму себя. «Так вот, значит, откуда это ожидание чего-то плохого, зачем я обо всем этом думала?!»
– Кошмар! – воскликнула Наташа и уставилась на Нику.
– Надо сообщить Егору, – ответила Ника, – но как? Нам надо что-то делать! – Ника еле сдерживалась, чтобы не броситься к Бестужевым. – Девочки, я не пойду на уроки! Мне нужно туда, к ним! Надо найти Егора!
– Подожди, подожди! Тебя не пустят никуда. И ты не сможешь ни с кем поговорить! Там милиция и следователи. Говорят, даже из Москвы должны приехать. Лучше потом…
– Как – потом? Когда потом?! Ты что такое говоришь?! Надо туда, к ним! – Ника сунула сумку с учебниками Шевцовой. – Пусть пока у тебя будет! Мне надо к Бестужевым срочно!
– Надо, но не сейчас, – рассудительно сказала дисциплинированная Аня. Она забрала учебники у Наташи и вернула их Нике, – сейчас там не до нас. Там милиция… И вообще. После школы, сразу после школы мы пойдем к ним. Все пойдем. И потом, девочки, надо контрольную все-таки написать.
Ника подчинилась, пытаясь понять, как вдруг ее тревога, страх и предощущение плохого из чего-то эфемерного вдруг превратились в жуткую реальность.
Глава 2
Бестужевы жили в девятиэтажном доме, который еще до перестройки успел построить комбинат. Квартиры были огромные, окна выходили на реку. Жили там и начальники цехов, и инженеры, и наладчики, и семьи простых рабочих.
В этом же доме получил квартиру директор шелкопрядильного комбината, назначенный на этот пост давным-давно и уверенно руководивший старейшим предприятием. Примерно с восемьдесят восьмого года из производства вытрясало душу так, что в городе уже открыто заговорили о закрытии.
– Надо уезжать!
– Пропадем.
– Это – конец.
Все это говорилось теперь на кухнях, где жены пытались, с одной стороны, успокоить мужей, с другой – сами не могли скрыть панику. Денег у людей не было, а те, которые были, – обесценивались. Отрезы тканей, которые выдавали иногда вместо зарплаты, ездили продавать в соседние города и в Москву.
И только Бестужев сохранял спокойствие. Не потому что имел накопления – он как раз был человеком не очень бережливым. Он сохранял спокойствие, потому что не мог допустить, чтобы подчиненные видели его паникующим. Ему надо было, чтобы комбинат работал любой ценой, хоть и вполсилы. Он готов был сократить производство и оставить один-единственный цех, но чтобы только не закрывать комбинат. Бестужев знал, что открыть комбинат больше не получится. Его разграбят, распродадут уникальное оборудование, а здание либо разрушат, либо сдадут под склады и автомастерские.
Бестужев был не наивным, прекраснодушным энтузиастом-патриотом своего дела, а скорее строгим практиком и отлично умел считать. Его не мог обмануть этот бум кооперативного движения – появление вареной джинсы на местном рынке не свидетельствовало о развитии производства. Оно лишь говорило, что у людей дела обстоят плохо и они вынуждены браться за любую работу. Бестужев знал, что будет еще хуже – поставщики один за другим либо закрывались, либо переходили на бартер. И от Бестужева не укрылось появление в городе тех, кто не работал, но имел большие деньги. Петр Николаевич понимал, что вся эта нынешняя муть рано или поздно осядет на дно, а настоящий капитал можно зарабатывать только настоящим делом, поэтому считал своим долгом сохранить комбинат.