Дени Дюваль

"Он похитил не только тело, но и душу", - без сомнения, подумал несчастный граф.

Случилось так, что он остановился в той самой гостинице, где беглецы, которых он разыскивал, жили за четыре месяца до того (выходит, что бедный мосье де Саверн в начале своего путешествия не менее двух месяцев пролежал больной в Нансн). Лодочник, носильщики и Марта пришли в гостиницу вместе с графом, и тамошняя горничная вспомнила, как мадам Дюбуа с братом останавливались у них. "Несчастная больная дама, она не спала и говорила всю ночь напролет. Брат ее ночевал в правом крыле, по ту сторону двора. Мосье занимает как раз ту комнату, в которой жила мадам. Ребенок так плакал! Видите, окна выходят на пристань. Да, это та самая комната".

- А с какой стороны лежал ребенок?

- Вот с этой.

Мосье де Саверн посмотрел на место, указанное горничной, уронил голову на подушку и заплакал так горько, словно у него разрывалось сердце. По загорелому лицу и рукам рыбака тоже текли слезы. Le pauvre homme, le pauvre homme {Несчастный, несчастный (франц.).}.

- Пойдемте со мною в гостиную, - сказал граф рыбаку. Тот последовал за ним и закрыл дверь.

Взрыв чувств теперь прекратился. Граф был совершенно спокоен.

- Вы знаете дом в Уинчелси, в Англии, откуда приехала эта женщина?

- Да.

- Вы отвозили туда господина и даму?

- Да.

- Вы помните этого человека?

- Отлично помню.

- Вы согласны за тридцать луидоров выйти сегодня ночью в море, взять одного пассажира и передать письмо мосье де ла Мотту?

Рыбак согласился, и вот я вынимаю из своего секретера это письмо с порыжевшими за пятьдесят лет чернилами и в который уже раз с каким-то неизъяснимым любопытством его читаю.

"Шевалье Франсуа-Жозефу де ла Мотту

в Уинчелси, Англия.

Я знал, что разыщу Вас. У меня никогда не было сомнений относительно Вашего местопребывания. Если бы не тяжелая болезнь, приковавшая меня к постели в Нанси, я встретился бы с Вами на два месяца раньше. После того, что произошло между нами, это приглашение, разумеется, станет для Вас приказом, и Вы явитесь ко мне с той же поспешностью, с какой спасали меня от английских штыков при Хастенбеке. Между нами, мосье шевалье, дело идет о жизни и смерти. Надеюсь, Вы сохраните это в тайне и последуете за подателем сего, который привезет Вас ко мне.

Граф де Саверн".

Это письмо принесли к нам домой однажды вечером, когда мы сидели в комнате для приема клиентов. Я держал на коленях малютку, - она ни за что не признавала никого, кроме меня. Графиня была очень спокойна в этот вечер - на дворе было тихо, окна стояли открытые. Дедушка читал книгу. Графиня и мосье де ла Мотт сидели за картами, хотя бедняжка не могла играть и десяти минут кряду, как вдруг раздается стук в дверь, и дедушка откладывает в сторону свою книгу {* Впоследствии я узнал, что близкие друзья дедушки пользовались условным стуком, и этот сигнал, без сомнения, был также известен и мосье Бидуа.}.

- Все в порядке, - говорит он. - Entrez. Comment, c'est vous, Bidois? {Войдите. Как, это вы, Бидуа? (франц.).}

- Oui, c'est bien moi, patron, - отвечает мосье Бидуа, рослый парень в сапогах и в робе, с длинной косой, которая, словно угорь, свисала до самых его пят. - C'est la le petit du pauv' Jean Louis? Est i genti Ie pti patron! {Конечно, я, хозяин. А это малыш бедняги Жан-Луи? Какой же он красивенький маленький господин (франц.).} - И, глядя на меня, он утирает нос рукой.

Тут госпожа графиня вскрикнула три раза подряд, а потом засмеялась и сказала:

- Ah, c'est mon man qui revient de la guerre. Il est la a la croisee. Bon jour. M. le Comte! Bon jour. Vous avez une petite fille bien laide, bien laide, que je n'aime pas da tout, pas du tout, pas du tout {Ах, это мой муж, он вернулся с войны. Он там, за окном. Здравствуйте, господин граф, здравствуйте. У вас маленькая девочка, очень уродливая, очень уродливая, которую я нисколько не люблю, нисколько, нисколько. (франц.).}. Он здесь! Я видела его под окном! Вон там, там! Спрячьте меня от него. Он убьет меня, он убьет меня! - кричала она.

- Calmez-vous, Clarisse {Успокойтесь, Кларисса. (франц.).}, - говорит шевалье, который наверное, устал от бесконечных криков и безумных выходок несчастной.

- Calmez-vous, ma fille {Успокойтесь, дитя мое. (франц.).}, - повторяет нараспев матушка из кухни, где она стирает белье.

- Ах, стало быть, мосье - шевалье де ла Мотт? - спрашивает Бидуа.

- Apres, Monsieur? {Ну и что, сударь? (франц.).} - отвечает шевалье, надменно поднимая глаза от карт.

- В таком случае у меня письмо к мосье шевалье.

С этими словами моряк вручил шевалье де ла Мотту письмо, которое я привел выше. Чернила, которые ныне высохли и поблекли, в тот день были еще черными и влажными.

Шевалье встречался лицом к лицу с опасностью и смертью в десятках отчаянных стычек. В игре свинца и стали не сыскать было игрока хладнокровнее его. Он спокойно положил письмо в карман, доиграл партию в карты с графиней и, приказав Бидуа проводить его на квартиру, распрощался с честною компанией. Осмелюсь заметить, что бедная графиня принялась строить карточный домик и тут же обо всем позабыла. Матушка пошла закрывать ставни и, вернувшись, сказала:

- Как странно - этот человек, приятель Бидуа, все еще стоит на улице.

Надо вам сказать, что у нас было множество очень странных друзей. Моряки, говорившие на жаргоне, состоявшем из смеси английских, французских и голландских слов, то и дело наведывались в наш дом. Боже правый! Как подумаешь, среди каких людей я жил и к какой галере был прикован гребцом, просто чудо, что я не кончил так же, как кое-кто из моих приятелей.

В это время я начал заниматься drole de metier {Странным ремеслом (франц.).}. Дедушка решил приставить меня к делу. Наш подмастерье преподал мне начатки благородного искусства плетения париков. Когда я вырос настолько, что мог дотянуться до носа клиента, меня обещали произвести в чин брадобрея. Я был на побегушках у матушки, разносил ее баулы и корзинки, а также состоял нянькой у маленькой дочки графини, которая, как я уже говорил, любила меня больше всех в доме и при виде меня тотчас принималась размахивать своими пухлыми ручонками, щебеча от радости. В первый же день, когда я повез малютку кататься в тележке, которую раздобыла ей матушка, городские мальчишки начали всячески надо мною насмехаться, и мне пришлось как следует отколотить одного из них, между тем как бедная маленькая Агнеса сидела в тележке и сосала свой пальчик. И кто бы, вы думали, проходил мимо во время этой схватки? Не кто иной, как доктор Барнард, пастор английской церкви святого Филипа, неф которой он предоставлял для службы нам, французским протестантам, покуда шла починка нашей ветхой старой церквушки. Доктор Барнард (из соображений, которые в то время оставались мне неизвестны, но, как я теперь вынужден признать, были вполне справедливы) не жаловал дедушку, матушку и всю нашу семью. Можете не сомневаться, что наши,, в свою очередь, всячески его поносили. Он был известен у нас под кличкой "надменный пастырь": "Vilaine {Мерзкая, противная (франц.).} шишка на ровном месте", - говаривала, бывало, матушка на своем англо-французском наречии. Очень может быть, что одной из причин неприязни к доктору было то обстоятельство, что свой парик, - вот уж воистину шишка на ровном месте наподобие хорошего кочна цветной капусты, - он пудрил у другого цирюльника. Итак, в ту минуту, когда разыгрывалась достославная баталия между мною и Томом Кэффином (я отлично помню этого мальчишку, хотя - дай бог памяти прошло уже пятьдесят четыре года с тех пор, как мы расквасили друг другу носы), доктор Барнард подошел к нам и велел прекратить драку.