Страница 22 из 32
Ныня же Иосифа благообразьнааго … похвалим…, его же евангелист богата нарицаеть, пришьдъша от Аримафея. Бе бо рече – и тъ ученик Исусов … и въ время страсти вольныя Спасовы виде страшьная в твари чюдеса, солнце помьркъше и землю трясущюся, страха испонивъся и дивяся, приде въ Иерусалим. И обрете тело Христово, на кресте наго и прободено висяще, и Марию, матерь его, съ единемь ученикомь тому предъстоящю, яже от болезни сердца горце рыдающи… И си слышав, Иосиф приближися къ горко рыдающей матери… Дерзнув, въниде къ Пилату и въпроси… И си вся слышав от Иосифа, Пилат дивися… И уведав, дасть тело Иосифу, да его погребеть, яко же хощеть. И купив плащаницю, сънят тело Исусово съ креста… И положиша и в гробе62.
Семантика отрывка и умонастроение Кирилла. Краткий евангельский рассказ об Иосифе Аримафейском (Матфей, гл. 27, стихи 57 и 59; Марк, гл. 15, стихи 43 и 45; Лука, гл. 23, стих 50; Иоанн, гл. 19, стих 38) был растянут Кириллом на всю его проповедь. Кирилл по своему обыкновению превратил эпизод с Иосифом в последовательный развернутый сюжет, сконтаминировав различные евангельские детали, а какие-то придумав сам. Но самым большим новшеством явились чрезвычайно пространные речи евангельских персонажей, сочиненные плодовитым Кириллом. Богородица перед крестом произносила длинную горестную речь, а потом обращалась с риторической просьбой к Иосифу, чтобы он пошел к Пилату. И тут Иосиф произнес перед Пилатом огромную проповедь. Затем, после того, как тело Христа было обернуто в плащаницу, Иосиф «въпияше» новую речь. Далее ангелы выступили с речами, и особенно долгой была заключительная речь ангела к женам-мироносицам.
Подобная вставка речей персонажей в проповедь служила у Кирилла средством придания нарядной ясности его сочинению: «Яко же бо и пленица златы, растворены жьньчюгомь съ многоценьнымь каменьемь, веселять зрящих их на ня очи» (419).
Врачем издаях все мое имение и помощи улучити не възмогох… Знаемии мои гнушаються мене, смрад бо мой всякоя утехы лиши мя, и ближьнии мои стыдяться мною… Нъ чрево ми пища желаеть, и язык от жажа исыхаеть… Нъ не тъкмо въстати с одра, нъ ни подвигнути себе не могу, нозе имею непоступьне, руце же не тъчию безделне, нъ ни осязати себе тема съвладаю63.
Семантика отрывка и умонастроения Кирилла. В отличие от достаточно краткого евангельского рассказа об исцелении парализованного человека Иисусом Христом (Матфей, гл. 9, стихи 2–8; Иоанн, гл. 5, стихи 5—15), ретивый проповедник включил всякого рода добавления в своей пересказ евангельской легенды и, в частности, сочинил большую речь расслабленного к Иисусу Христу. Хотя расслабленный обещал быть кратким («нъ аще мя еси о сдравии, Владыко, въпросил, то крътъце послушай моего ответа» – 332), но он, видимо, имел в виду малость перечисления из множества своих мучений, а не собственно длину речи, отрывок из которой (а не вся речь и не все мучения) приведен нами выше.
Надо отметить, что никакой жалости к расслабленному Кирилл не проявил, но, напротив, ввел далее довольно мерзостные детали (расслабленного «от всех бо пльвание слин покрываеть» – 333), намекнул на прошлую греховность расслабленного и вставил не менее большую ответную речь Христа, осудившего расслабленного за отчаянные вопли. Логичный Кирилл большой речью расслабленного просто попытался растолковать трудности положения этого парализованного персонажа («болезни напасть исповеде» – 332), в том числе – как же без этого – трудности материальные («не имею же ни имения, да бых си единого умьздил о мне пекущася человека, яко зле расточих даное ми … богатьство» – 333).
Преобладание сосредоточенной растолковательности над эмоциональностью вообще было характерно для Кирилла. Ср., например, формально-предметное описание нищего в «Повести о белоризце человеце»: «седяще мужь, в последний нищете жива, худыми оболчен ризы … ту бо яриг, и власяница, и сукняныя одежа, и от козьих кожь оболченья»64. Рассудительны обозначения горя даже в плаче Богородицы в «Слове о сънятии тела Христова с креста». Богородица анализирует свое состояние: «Что ти ныня въсплачю? … горко уязвляюся душею… Радость мне отселе никако же прикоснеться… Ныне … радости же и веселия … лишена бых … растьрзаюся утробою … дущевьною рыдаю объята горестию, дивящися…» и т. д.65
И не только о печальных, но и о радостных событиях Кирилл повествовал с той же неуклонной логичностью, например, в «Слове на възнесение Господне», где на горе Елеонской, по рассказу Кирилла, провожают Христа на небо праотцы, патриархи, пророки, апостолы, ученики, а ангелы и архангелы готовят облака и небесные врата для Христова вознесения; все поют; гора светится, как солнце; Бог-отец ждет вознесения и т. д. Все это Кирилл перечислял для того, чтобы убедительно растолковать величие праздника («да поистине сий праздник пълн есть радости и веселия. Радость на небесех … и на земли веселие всей твари»66). Что-то в «Словах» Кирилла Туровского напоминает гораздо более позднего схоласта Симсона Полоцкого.
Наш общий вывод будет очень кратким. Пересказы библейских сюжетов в ХI–ХII вв. присутствовали преимущественно в произведениях официальных или у официальных авторов. Осмысление библейских сюжетов у одних авторов было глубокомысленным («Повесть временных лет», Кирилл Туровский), у других – шаблонным («Чтение о Борисе и Глебе», «Киевская летопись»), у третьих – эмоциональным (Иларион, Владимир Мономах, Климент Смолятич). Эти три направления в осмыслении библейских сюжетов появились одновременно и развивались параллельно (возможно, и пересекались) и, кажется, становились все формальнее. Древнерусская литература ХI–ХII вв. с самого ее начала отличалась исключительно живым разнообразием и затем медленно стабилизировалась – это видно даже на сравнительно небольшом материале библейских пересказов.
1 См.: Данилевский И. Н. Повесть временных лет: Герменевтические основы изучения летописных текстов. М., 2004.
2 ПСРЛ. М., 1997. Т. 1 / Текст летописи подгот. Е. Ф. Карский. Стб. 5. Далее столбцы указываются в скобках.
3 См. разночтения: ПСРЛ. Т. 1. Стб. 5; Летопись по Лаврентиевскому списку / Изд. подгот. А. Ф. Бычков. 3-е изд. СПб., 1897. С. 4–5; Шахматов А. А. Повесть временных лет. Пг., 1916. Т. 1. С. 4–5, 375.
4 Шахматов А. А. Повесть временных лет. Т. 1. С. 4.
5 См.: Шахматов А. А. Повесть временных лет» и ее источники // ТОДРЛ. М.; Л., 1940. Т. 4. С. 44–45, 74; Истрин В. М. Книгы временьныя и образныя Георгия Мниха: Хроника Георгия Амартола в древнем славянорусском переводе. Пг., 1920. Т. 1. С. 57–58.
6 Это заметил Д. С. Лихачев, см.: Комментарии // Повесть временных лет. 2-е изд., испр. и доп. СПб., 1996. С. 385.
7 Книга нарицаема Козьма Индикоплов / Изд. подгот. В. С. Голышенко, В. Ф. Дубровина. М., 1997. С. 92–93.
8 ПСРЛ. СПб., 1911. Т. 22, ч. 1 / Текст памятника подгот. С. П. Розанов. С. 30.
9 Истрин В. М. Книгы временьныя и образныя Георгия Мниха. Т. 1. С. 57.
10 См.: Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908. С. 152–154, 231; Лихачев Д. С. Комментарии. С. 454–455; Свердлов М. Б. Дополнения // Повесть временных лет. СПб., 1996. С. 614.
11 См.: Демин А. С. «Подразумевательное» повествование в «Повести временных лет» // Герменевтика древнерусской литературы. М., 2005. Сб. 13. С. 519–579.
12 См.: Лихачев Д. С. Комментарии. С. 305; Шахматов А. А. Повесть временных лет. Т. 1. С. 9—17; 365–367; Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. С. 539–540.
13 См.: Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. С. 427–428.