Страница 9 из 40
Но есть кое-что похуже боли: навязчивая, ужасная, не дающая ни секунды покоя мысль о том, что еще немного — и у меня бы все получилось!
Мое освобождение было так близко, рукой подать — большая улица, на которой полно машин, соседей, просто прохожих. Меньше чем в четырех метрах от меня как раз открывались ворота, мне нужно было поднапрячься, сделать еще одно усилие, я ведь почти добежала…
Почти.
Лежа на полу в машине, я представляла, как это могло бы быть: та машина останавливается, из нее выходит высокий мускулистый мужчина и заслоняет меня собой от моего обидчика. Или прохожий видит, как я бегу через проезжую часть совсем голая, в мгновение ока понимает, что случилось, и надирает задницу этому гаду, который пытался меня похитить. Или из-за угла выезжает маленький «Рено Твинго», и семья, которая в нем едет, видит, как я выбегаю за ворота, забирает меня с собой и доставляет живой и невредимой к родителям. А там — нежные материнские поцелуи. Вновь обретенный покой в надежных отцовских объятиях. Так хорошо…
— Я бы на твоем месте больше не глупил, а то хуже будет, — бурчит Мануэль, откашлявшись.
Его грубый голос разбивает хрупкие мечты, в которых я пыталась укрыться от реальности. Надежда — безнадежность… Невыносимое йо-йо, которое мне пришлось пережить, высосало из меня последние силы. И я снова впадаю в уныние, на этот раз еще более глубокое. У меня не получилось убежать, и из-за собственной глупости у меня теперь слышит только одно ухо, а второе гудит, словно там бьется какой-то сумасшедший шершень. У меня идет кровь, мне очень больно и кажется, что я навсегда оглохла. Но и это еще не самое худшее: я разозлила моего палача, и теперь боюсь, что он мне отомстит. Между двумя приступами ужаса я проклинаю саму себя. Это же надо быть такой ни на что не способной идиоткой! Нужно было получше все продумать, не колебаться так долго, как следует подготовиться к побегу. Нужно было спрятаться в доме или за кучей поленьев, а не пытаться сразу выскочить на улицу, ведь именно этого он от меня и ожидал! Какая же я бестолочь…
Мануэль снова отправляется в дом, даже не дав себе труда связать меня, но его жестокость сделала свое дело: парализованная страхом, я больше не пытаюсь убежать. Он возвращается с большим рулоном скотча и использует его до последнего сантиметра, крепко-накрепко связав мне ноги и руки. Последний кусок — на мой рот, сверху на меня снова падает брезентовая тряпка — и дело сделано: я не смогу теперь ни пикнуть, ни пошевелиться.
Мануэль спокойно заводит мотор.
Он ведет машину, а я плачу. И считаю. Я считаю остановки и повороты, влево и вправо, я отчаянно пытаюсь понять, куда мы едем, чтобы рассказать об этом полиции, если каким-то чудом мне удастся с ней связаться. Вслепую я пытаюсь запомнить этот маршрут-лабиринт, но через несколько километров перестаю ориентироваться. Мы едем очень долго, может, час, а может, и вечность, в любом случае достаточно долго, чтобы мне хватило времени представить худшее.
Я скоро умру, теперь мне это совершенно ясно. Я видела его безжалостный, леденящий кровь взгляд, когда он сжимал мне шею, видела, как легко, без малейших угрызений совести, и глазом не моргнув, он меня ударил. У этого типа нет сердца. Меня ждет глупая, бессмысленная смерть, и все потому, что мне хотелось иметь компьютер, как у моих приятелей. Я умру из-за собственной зависти и неосмотрительности… Я ужасно на себя разозлилась. Я умру, и сама в этом виновата. Я мусолила эту ужасную мысль и не могла остановиться.
Я никогда не сдам экзамен на степень бакалавра.
Я никогда не стану археологом.
Я никогда не увижу египетские пирамиды.
Я не поеду с классом на экскурсию в Бавьер.
Я не увижу, какой станет моя сестричка, когда вырастет.
Я больше никогда не буду рисовать на полях тетради цветочки и завитушки.
Я никогда не влюблюсь в парня и не выйду замуж.
Я никогда не стану старушкой.
И перед тем, как Да Крус убьет меня, мне придется страдать, я это знаю. Издевательства, насилие, лишение свободы… Самые худшие сценарии развития событий пролетают у меня перед глазами. Дела ДютрУ и ему подобных, дети, которых годами держат под замком, насилуют десятки мужчин, продают в подпольные публичные дома связанных, избитых… Наводящие ужас картинки вертятся в моем мозгу. И мне тоже придется пережить все это, и я закончу свою жизнь, как тот мальчик из дома с привидениями. Я представляю себя запертой в погребе с кляпом во рту, меня принуждают сниматься в порнофильмах или делают фото XXX, которые потом будут вывешены в Интернете. Сколько времени это будет продолжаться? И когда он решит меня убить?
Вот какие страхи охватывают меня в мои тринадцать, когда грузовичок наконец останавливается.
Брезент приподнимается, мы — в незнакомом месте, на грунтовой проселочной дороге, а рядом — лес, в котором я раньше не бывала.
— Не дергайся! — приказывает он и ножом разрезает связывающий меня скотч, в том числе и тот кусок, что закрывает рот.
Потом Да Крус направляется к багажнику своей колымаги и возвращается с курточкой от спортивного костюма семидесятых годов — пестрой, с флуоресцентными вставками, желто-малиновой, которая едва прикрывает мне попу. Я совсем замерзла, мои ноги посинели от холода; Мануэль приказывает мне повязать вокруг талии все тот же кусок брезента. В таком виде он наконец разрешает мне выбраться из машины, а потом закрывает дверцу на ключ. Вдалеке, там, где начинается проселочная дорога, я вижу проезжающий автомобиль. И в моем мозгу моментально начинает совершаться напряженная работа: бежать, кричать? Мануэль не отстает от меня ни на шаг. Если он догонит меня, если помешает спастись, его гнев будет стоить мне очень дорого. И я лишаю себя надежды на спасение.
Мы углубляемся в лес, и тропинка становится все уже, я ступаю босыми ногами по камешкам, спотыкаюсь о корни, а он — прислушивается. При каждом шорохе, каждом хрусте сломанной ветки он настороженно замирает. Я умоляю Бога, если Он только есть на небе, послать мне охотника или какого-нибудь любителя воскресных прогулок — кого угодно, только поскорее! Но, на мое несчастье, мы здесь одни и Мануэль уже присмотрел подходящий уголок. В обрамлении деревьев — квадратный клочок травы, скрытый со всех сторон листвой. Именно там он расстилает кусок брезента и приказывает мне снять эту жуткую курточку. Значит, здесь закончится моя жизнь, и это случится сейчас.
Я не помню точно, каким было лицо моего мучителя, но очень четко — момент, когда он приспустил свои джинсы. Не помню отвратительных слов, которыми он меня обсыпал, но очень остро — прикосновения его языка по всему моему детскому телу и отрывистое приказание:
— Соси!
Но я не умею. Я говорю ему об этом. Для меня это — всего лишь трюк из порнофильма, только актрисы фильмов XXX и героини эротических манга делают это; настоящие люди таким не занимаются. Оказывается, я ошибалась. Я сжимаю челюсти так, что еще немного — и сломаются зубы, но Мануэль хватает меня за плечо и швыряет на землю. Теперь я стою перед ним на коленях. Я отшатываюсь, а он хватает меня за голову и дергает к себе так резко, что у него в руке остается немаленький клок моих волос.
— Похоже, ты не очень-то хочешь вернуться домой…
И я подчиняюсь, хотя меня чуть не стошнило прямо ему на причинное место. Я с отвращением делаю, что мне приказывают, пока он не останавливается, чтобы высказать мне, что я ужасно неловкая и неопытная.
Я не помню, какого цвета было небо в тот день, но могу по памяти нарисовать арабески из веток, нависавших надо мной, когда Да Крус уложил меня на брезент. Отвратительная тошнота и пронзительная боль — словно кол прошел сквозь все тело — эти воспоминания останутся со мной навсегда. Я вдыхаю его отвратительный запах, и меня мутит, снова и снова накатывает тошнота. Мое тело сжимается, чтобы избежать худшего. Я стискиваю ноги так сильно, что мешаю ему двигаться, и он, лишенный возможности делать, что хочет, белеет от гнева.