Леопард. Новеллы (сборник)

Перипетии с публикацией придали новый оборот романтическому мифу непонятого гения. Дело в том, что читатели «Мондадори» и сам Элио Витторини, который проглядел машинописный экземпляр сперва для «Мондадори», а потом уже внимательно прочитал его для «Эйнауди», совершили громадную, не столько критическую, сколько коммерческую, ошибку, ибо признавали талант автора «Леопарда». Личный ответ Витторини застал Джузеппе Томази в Риме. «Отзыв неплохой, но печатать не будут», – сказал он мне накануне смерти. Если Витторини как литератор был способен усмотреть в Томази противника, которого следует опасаться, то как человек он, безусловно, не встал бы на его защиту. Однако он не воспрепятствовал решительно изданию «Леопарда», а посоветовал «Мондадори» взять его на заметку, но, как рассказал мне Витторио Серени, к несчастью, некий дежурный бюрократ, вместо того чтобы ответить автору предварительным письмом, взял и вернул рукопись, отделавшись общими фразами. Восемнадцать месяцев, прошедших с момента отправки рукописи Элене Кроче, которая передала ее Джорджо Бассани, тогдашнему редактору «Фельтринелли», и до выхода романа в издательской серии «Контемпоранеи», были бы не столь уж долгим сроком, не окажись смерть быстрее. Это скорее человеческая, чем литературная трагедия.

В марте 1958 года Джорджо Бассани приехал в Палермо по следам «Леопарда». Рукопись была уже набрана, включая эпизод бала, который в машинописном и отредактированном виде передала ему княгиня. Бассани подозревал, что текст неполон и, возможно, неточен, оттого и нанес визит на Сицилию с целью добраться до источников. Я вручил ему рукопись 1957-го. По ней он кое-что выправил в корректуре семи уже набранных частей и полностью заменил пятую часть («Вакация падре Пирроне»). Княгиня не вручила ему это сельское интермеццо: полагаясь на устное высказывание автора, она сочла нужным изъять этот эпизод из романа. Таким образом, «Леопард» в первом издании «Фельтринелли» (1958) целиком сделан по машинописной копии, за исключением «Вакации падре Пирроне», выверенной по варианту рукописи 1957-го (переходя от машинописного экземпляра к последней рукописной копии, автор внес тысячи исправлений и дополнений, которые Бассани во многом учел в своем издании); было также вставлено аннотированное оглавление отдельных частей; редактор решительным образом пересмотрел пунктуацию оригинала. С этого издания делались также первые переводы, в том числе перевод Арчибальда Колхуна.

До 1968 года, когда роман был переведен, можно сказать, на все языки и вышел фильм Лукино Висконти, издание Бассани никто не оспаривал. Но в 1968-м Карло Мушетта заявил, что опубликованный текст до некоторой степени переписан Бассани. Мушетта получил от Бассани ксерокопию рукописи и обнаружил множество расхождений. Они не меняли сути романа, однако мы сочли уместным осуществить издание по рукописи 1957 года. Оно вышло в 1969-м и стало стандартным изданием на итальянском языке. Как мы теперь знаем, именно на него и указывает последняя воля автора.

Если, как подтверждает письмо, адресованное Энрико Мерло, историческая канва романа сформирована совершенно точными генеалогическими и топографическими данными, еще более ощутимы вкрапления из основательно изученной современной дневниковой литературы; в частности, внешние проявления Танкреди, его пылкую приверженность революции можно найти в «Трех месяцах палермского викариатства» Франческо Бранкаччо ди Карпино[37]. И это один из наименее героических образчиков гарибальдийской дневниковой литературы. Бранкаччо и его друзья относились к революции 1860 года так, как нынче юноши из хороших семей относятся к треску сверхмощных мотоциклов: приключения, бои, никакой дисциплины; а в случае Бранкаччо книга – это возможность причислить к своим закадычным друзьям бо́льшую часть сицилийских титулованных особ, которых далеко не мало. Но реальность Бранкаччо столь искусственна, сколь эмпирична реальность Лампедузы. Такие фразы, как «Я вернусь с триколором», могли быть вложены в уста Танкреди, по мнению Бранкаччо, ибо автор «Леопарда» всегда чувствовал настоятельную необходимость разоблачать эмфазу как оппортунизм. Когда Танкреди и Анджелика выступают в политике от первого лица, они являются единственными персонажами, выстроенными вне хроники и памяти, но у такого упрямого прагматика, как Лампедуза, этот опыт незаменим. Лампедуза был вполне способен обустроить пошловатые, но правдивые дневниковые записи своего деда Джузеппе Томази (там мы находим день, посвященный чтению Розария и благочестивым занятиям, а также страсти к лошадям и – скажем прямо – серости первенца Паоло); то был вполне достоверный опыт, в отличие от бретерской лихости Бранкаччо. Когда ею пронизано поведение Танкреди, Лампедуза позволяет себе выразить свое отношение авторской ремаркой. Эти звуки режут слух великого реалиста своей фальшью, и он считает своим долгом откреститься от нее. В этом смысле вспоминается предложенное Моравиа сопоставление «Леопарда» с «Исповедью итальянца»[38]; оба романа с ностальгической грустью повествуют о закате культуры, но Лампедуза подает сигнал тревоги, едва описательность уступает место показухе, тогда как Ньево на протяжении целых глав предается риторике, посвященной родине и любви. С литературной точки зрения Ньево – великий гражданин Венето и никуда не годный итальянец. А Лампедуза, чей роман разрушил культ Объединения, подобно тому как «Мои темницы»[39] разрушили ныне оплакиваемые блага австрийского правления, всегда был настороже. Риторика Рисорджименто была ему, разумеется, более ненавистна, нежели идеология Рисорджименто, которую он так или иначе разделял (как истинный последователь Стендаля, он не мог не восхищаться идеологиями действия и втайне был приверженцем всех революций, включая Октябрьскую); но, подвигнутый обстоятельствами повествовать о рождении итальянской нации с точки зрения не оправдавшей себя идеологии, Лампедуза пытается литературными средствами компенсировать упадок вкуса, который неизбежно влечет за собой любая идеология.

Вдобавок Бранкаччо порой не гнушается театральными декорациями. К примеру, песню «La bella Gigougìn»[40] у Бранкаччо поют гарибальдийцы, захватившие Милаццо; в «Леопарде» же ее уныло распевают агитаторы в день плебисцита; исторические сантименты Лампедуза допускает лишь в ироничном ключе; песня, поданная Бранкаччо как гимн национального согласия, в Доннафугате становится очередным символом непримиримости сицилийцев и захватчиков. Положительные эмоции сводятся к схемам и крайне редко проникают в дотошное описание того царства одушевленных и неодушевленных ископаемых, которому Лампедуза уподобляет Сицилию. В открытии Бассани и отвержении Витторини не содержится литературного протеста. Бассани и сам считается анатомом побежденных, но неприятие трансцендентности, в том числе и на идеологическом уровне, безмерно раздражает тех, кто уверен, что вносит вклад в мировой прогресс.

Вопрос о подлинности текста «Леопарда» не был полностью закрыт изданием, соответствующим рукописи 1957 года. Самый популярный послевоенный итальянский роман стал излюбленным объектом исследования некоторых филологов, которые обнаружили сорок девять расхождений рукописи с напечатанным текстом. (Расхождений, впрочем, незначительных, не препятствующих пониманию романа.) В 1995 году в «Мондадори» вышел «Меридиан Лампедузы», куда вошли все его литературные произведения. В нем содержится изначальный, впоследствии вымаранный автором фрагмент четвертой части, о котором напомнил Франческо Орландо в своих «Воспоминаниях о Лампедузе». В стиле «Оглавления» он бы мог быть назван «Дон Фабрицио и Бендико́». Этот фрагмент был включен в «Тетрадь № 7 первой редакции», которая обнаружилась в библиотеке писателя в Палермо. Здесь он приводится в приложении как «Фрагмент А».

36

…Пока писал это письмо, в «Маццару» пришел адвокат Боно вернуть мне рукопись «Леопарда». Он объят неудержимым энтузиазмом; сказал мне, что никогда еще не испытывал от книги столь точного ощущения Сицилии с ее безмерным очарованием и непомерными изъянами. Он также отметил его жгучую актуальность и предсказал ему громадный успех в смысле читательского интереса и продажи. Во всех его речах сквозило невероятное удивление, поскольку в глубине души он, видимо, считал меня ослом (фр.).

37

Francesco Brancaccio di Carpino. Tre mesi nella vicaria di Palermo, 1860. Palermo, 1900.

38

Роман Ипполито Ньево. (Примеч. перев.)

39

Дневниковый роман Сильвио Пеллико о его заключении в крепости Шпильберг. Хрестоматийные тексты о Рисорджименто утверждают, что «Мои темницы» нанесли Австрии не одно поражение.

40

Песня на ломбардском диалекте, изначально фривольного содержания, в эпоху Рисорджименто превратившаяся в патриотическую.