Страница 18 из 31
Подобно тому как культурные антропологи разделяют этнологию и этнографию (см. [Леви-Стросс 20016: 8]), мы можем разграничить танатологию и танатографию. С данной точки зрения, танатографим, как и этнография, занималась бы фиксацией и описанием танатологических мотивов и образов, возникающих и функционирующих в мировой литературе (культуре); танатология, как и этнология, – исследованием общих закономерностей этого возникновения и функционирования.
Если же взглянуть на проблему со стороны структуры науки о литературе, то можно говорить о теоретическом, историческом и литературно-критическом сегментах в литературоведческой танатологии. На сегодняшний день подавляющее количество танатологических работ принадлежит к истории литературы; основные немногочисленные теоретические изыскания (зачастую примыкающие к историко-литературным) были указаны в данном параграфе; встречались (особенно на рубеже XIX–XX вв.) и литературно-критические статьи (см., например, [Чуковский 1914]).
В заключение сформулируем задачи литературоведческой танатологии:
– определение объектно-предметной сферы литературоведческой танатологии;
– изучение танатологической проблематики и танатологических элементов на всех уровнях литературного произведения;
– выявление и классификация танатологических концепций, функционирующих в мировой литературе;
– исследование генезиса литературных элементов и форм, связанных с танатологической проблематикой;
– описание истории и методов танатологических изысканий;
– анализ возможностей использования в литературоведении опыта осмысления смерти из других областей человеческого знания;
– трансляция литературного опыта осмысления смерти в другие области человеческого знания и человеческой деятельности.
Итак, вопрос о литературоведческой танатологии должен сегодня восприниматься всерьез. И дело не столько в «погоне» за основным корпусом танатологических знаний или в очередном витке дифференциации гуманитарной науки, сколько в новых возможностях, которые обнаруживаются при сосредоточении на одном образе-мотиве, ключевом для мировой литературы, в новом взгляде на системный подход, который позволяет изучить функционирование этого феномена относительно различных аспектов литературного произведения, творчества отдельного автора или художественного направления в целом.
1.3. Танатологические мотивы как объект ийучения
Теперь обратимся к объектно-предметному полю, изучаемому литературоведческой танатологией. Обратим внимание на то, что до сих пор понятия объекта и предмета изучения не разграничены должным образом. Одними исследователями они воспринимаются как синонимы, другими разводятся. В первом, широком, смысле они оба обозначают проблемную область, изучаемую субъектом, во втором, узком, под объектом понимается проблемная область, под предметом – ее конкретные аспекты и характеристики, во многом определенные исследовательским подходом (не случайно иногда отождествляются предмет и метод) (см. [Кохановский 2004: 313–314]).
Проблема объектно-предметной сферы исследования – главным образом проблема терминологии, описывающей изучаемое явление. Задача данного параграфа – дать толкование терминам, используемым по отношению к танатологическим элементам при анализе художественной литературы. В зависимости от уровня абстрактности этих понятий они тяготеют либо к объекту, либо к предмету изучения. Например, художественная танатология И. Тургенева – это объект исследования, а специфика ее реализации в текстах писателя, характерные черты семантики, поэтики, стиля (эстетики) и т. д. – предмет исследования. (Хотя, повторимся, это деление условно и относительно тех же танатологических мотивов не всегда применимо.)
Существует большое количество терминов, традиционно используемых для анализа художественного воплощения смерти: «философия смерти», «категория смерти», «идея смерти», «концепция смерти», «представления о смерти», «тема смерти», «проблема смерти», «мотив смерти», «концепт смерти», «образ смерти», «изображение смерти», «репрезентация смерти» и др. Некоторые из этих понятий являются общенаучными, философскими, антропологическими, культурологическими, другие – специфическими для литературоведения или филологии в целом; одни характеризуют план содержания, вторые – план выражения; третьи – обе стороны танатологического знака.
При анализе корпуса танатологических работ обратим в первую очередь внимание на их заглавия как отражение их концептуальной основы. Во многих из них объектом изучения объявляется сама «смерть» [Чуковский 1914; Fielder 1960; Valdés 1964; Sexau 1976; Carlsson 1978; Der Tod in Dichtung 1978; Death in Literature 1980; Faber-Castell 1983; Libby 1984; Janz 1986; Carpenter 1988; Sex and Death 1990; Wheeler 1990; Hüllen 1990; Condrau 1991; Pippin 1992; Денисов 1993; Allan 1994; Мамлеев 1995; Death in French Literature 1995; Grote 1996; Dever 1998; Кознова 1998; Söller 2001; Engel 2002; Казак 2002; Freedman 2003; Dye 2004; Kasack 2005; Ende, Grenze, Schluss 2008; Изотова 2011], что, на наш взгляд, некорректно с эпистемологической точки зрения (см. об этом 1.1). В дальнейшем, как правило, оказывается, что в заглавии допускался метонимический перенос (смерть – мотив, образ смерти), отвечающий риторике названия, его задаче аттракции. Еораздо чаще исследователь сознательно выбирает для заглавия тот или иной термин, отражающий его взгляд на проблему, включающий работу в определенный дисциплинарный дискурс.
Общенаучные, философские, антропологические термины – «представление о смерти», «концепция смерти», «значение смерти» [Maltzan 1988], «аспекты смерти» [Vermeule 1979], «фигуры смерти» [Tristram 1976], «взгляд на смерть» [Williams 1976; Martyrdom in Literature 2004], «отношение к смерти» [Koch 1932], «философии смерти» [Самородских 2000; Шульц 2008], «чувство смерти» [Накамура 1997; Сливицкая 2002], «переживание смерти» [Priester 2001] – используются в относительно небольшом количестве литературоведческих статей. При их употреблении делается акцент на реконструкции сегмента мировоззрения автора, зачастую не совсем ясно какого – реального или художественного. При этом предполагается, что писательские установки можно представить в виде системы взглядов. С данными терминами коррелируются сочетания «идея смерти»[20] [Идея смерти 1999], «феномен смерти» [Пашкин 2001; Феномен смерти 2012], «категория смерти» [Бабаянц 2002; Хитальский 2007], отражающие наиболее общие формализованные представления о танатологической стороне бытия и являющиеся объектом философского (феноменологического, категориального) анализа.
В последнее время также в филологии все чаще употребляются термины «концепт смерти», «концепт “смерть”» [Бычкова 2004; Маслова 2004: 109–122; Чумак 2004; Осипова А. 2005; Гущина 2006; Ермакова А. 2006; Тетерина 2006; Туктангулова 2007; Пономарева 2008; Журчева 2009; Шишхова 2011], которые первоначально получили распространение в философии и культурологии. Существуют различные подходы к этому исследовательскому конструкту (об этом см., например, [Маслова 2004: 25–32]). Общим местом для всех ученых является то, что концепт «называет содержание», адекватен «смыслу» [Там же: 25], представляет собой «явление того же порядка, что и понятие» [Степанов 1997: 40]. Однако концепт – не любое означаемое, но, как отмечает Ю. Степанов, элемент «коллективного бессознательного», «сгусток культуры в сознании человека», «то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека», и, с другой стороны, «то, посредством чего человек – рядовой, обычный человек, не “творец культурных ценностей” – сам входит в культуру, а в некоторых случаях и влияет на нее»; «в отличие от понятий в собственном смысле термина (…) концепты не только мыслятся, они переживаются»; «они – предмет эмоций, симпатий и антипатий, а иногда и столкновений» [Там же]. По сути, концепт – тоже опыт, изначально коллективный, может, даже неосознаваемый, но реализующийся в вербальных и рефлексивных практиках индивида, в частности в художественном творчестве.
20
Здесь понятие идеи отличается от литературоведческого, когда идея связывается с основной мыслью, авторской позицией по отношению к поставленной проблеме.