Страница 11 из 31
Возможность такого двойственного толкования, очевидно, заложена в самом слове «танатология»: ведь его можно расшифровать и как «слово о Танатосе», и как «наука о Танатосе». Принимая справедливые замечания Исупова об описательности дисциплины, второе словосочетание можно усложнить – «наука о слове о Танатосе». Но более корректным выглядит совмещение первого и второго определений ученого: танатология – это наука об опыте осмысления феномена смерти.
Понятие «опыт» касается и формальной, и содержательной стороны танатологических знаков. Опыт – это совокупность переживаний, создающих представление о предмете; это преодоление методологической дистанции между субъектом и объектом, в результате чего отрефлексированные характеристики объекта входят в картину мира субъекта. По сути, опыт – это познание, сопряженное с процедурами интроспекции, эмпатии, понимания и объяснения.
И в то же время это результат познания, личностное знание, «знание конкретного субъекта, представляющее собой определенную содержательную систему» [Суворова 1999: 49].
О. Суворова в статье «Личностное знание о смерти: пути формирования, смысл и значение» выделяет три группы факторов, детерминирующих формирование представлений о личной смерти. Во-первых, «к их числу следует отнести общие основания становления всего неявного знания, корни которого, как показал М. Полани, – в являющемся фоном для сознания периферическом осознании тела, используемого человеком как инструмент во всех его делах с миром» [Там же]. Во-вторых, «такого рода неявные знания оказываются тесно связанными с осознаваемыми содержательными представлениями о смерти. Важным фактором формирования последних можно считать опыт встречи со смертью другого, общение с умирающим». Наконец, «необходимость усвоения факта неизбежности смерти, “примирения” с этой наиболее сложной загадкой бытия собственно и обусловила то обстоятельство, что тема смерти и посмертной судьбы человека заняла одно из важных мест во многих сферах общественного сознания, в первую очередь в религии, а также в искусстве, литературе, философии, предлагающих разнообразные объяснения смерти и соответствующие символические формы, обеспечивающие возможность опредмечивания смерти, превращения ее в феномен культуры, включения образов смерти в контекст культурного развития» [Там же: 53–54].
Перспективным, а иногда и единственно возможным, является изучение именно последнего фактора формирования представления о личной смерти – репрезентации танатологических элементов в культуре. Безусловно, речь идет не только о философской традиции, как пишет К. Исупов. Ведь из истории танатологии известно о психоаналитических, психологических, религиоведческих, литературоведческих, историко-антропологических танатологических штудиях. Следовательно, танатология – это наука об общекультурном опыте осмысления феномена смерти.
Возможность объединения исследований из различных наук в единую сферу танатологии может вызывать у кого-то сомнения, как вызывает сомнение существование такого междисциплинарного феномена, как культурология. Но доказательства есть. Во-первых, это апелляция представителей одних наук к другим: например, историк Ф. Арьес указывает, что использует в своей книге идеи философа В. Янкелевича [Арьес 1992: 495]. Во-вторых, декларируемая междисциплинарность танатологических исследований. В-третьих, постепенно формирующийся специфический терминологический аппарат: «Танатос», «влечение к смерти» (В. Штекель, З. Фрейд), «смерть прирученная», «смерть своя», «смерть твоя» (В. Янкелевич, Ф. Арьес), «смерть извне», «смерть изнутри» (М. Бахтин), «танатопоэтика» [Hansen-Löve 1993], «художественная танатология» [Семикина 2002], «танатэротика» [Высевков 2000], «танатография» [Танатография Эроса 1994] и др. Примечательно, что указанные понятия охватывают уже не только семантическую, но и структурную сторону танатологических знаков.
Вместе с тем очевидно, что общекультурный опыт осмысления смерти – это очень широко понятый объект исследований. Несмотря на сближение наук, происходит постоянный процесс типологизации танатологических элементов, что приводит к диверсификации объекта. Различные виды смерти в природе: смерть от болезни или несчастного случая, убийство, самоубийство – предполагают различное их восприятие в культуре. А ведь есть еще и «паратанатологические» феномены: похороны, скорбь, рефлексия о смерти или посмертном существовании. Объект исследования диверсифицируется, появляются разделы танатологии, о которых настало время поговорить.
Дисциплины-компоненты, входящие в структуру танатологии, должны заниматься частными вопросами, обусловленными различными аспектами объекта / предмета изучения или методологией исследования. Одна дифференциация танатологического знания уже была предложена: это условное деление на естественнонаучную и гуманитарную танатологию, а внутри данных групп на предметные области – медицинскую, психологическую, философскую, историко-антропологическую, культурологическую, литературоведческую, искусствоведческую и пр.
Другая классификация обусловлена природой смерти. На поверхности лежит разграничение насильственной и ненасильственной смерти. Ненасильственная смерть при всем ее многообразии всегда «приходит сама» в виде кончины от старости, или болезни (такую смерть называют естественной), или несчастного случая. В ней не заложено активное действие со стороны человека, а если окружающие спрашивают о более глубокой, онтологической причине кончины, то таковыми считаются природа или Бог. Насильственная смерть предполагает активность человека, причиной смерти служит он сам. В зависимости от направления деструктивного действия на себя или на других выделяются самоубийство и убийство. Эти два типа насильственной смерти имеют в культуре свои традиции восприятия и изучения.
Если общими вопросами умирания и смерти, прежде всего ненасильственной, занимается собственно танатология, то феномен самоубийства изучается суицидологией. Конечно, отделить суицидальный акт от проблемы смерти невозможно: самоубийство – это форма разрешения безусловности человеческой смертности, доказуемая через добровольный уход из жизни. Многие писатели-философы, например Дж. Донн или А. Радищев, отстаивали право человека на суицидальный акт как крайний способ борьбы за свое достоинство против тирании государства и даже Божественной предопределенности (см. [Суицидология 2011]). Вместе с тем, наряду с мотивом, самоубийство ставит перед человеком именно танатологические вопросы: что такое смерть, что будет после нее, предопределен ли мой последний шаг. Интересно, что А. Камю считал, что «есть лишь один поистине серьезный философский вопрос – вопрос о самоубийстве» [Камю 2001: 8], в то время как многие мыслители определяли сущность философии как «размышление о смерти» (см. выше).
Несмотря на то что встречаются суицидальные акты у животных, самоубийство считается чисто «антропологическим явлением» [Трегубов 1993: 3]. Будучи человеческим феноменом, а не общеприродным, оно несет в себе следы человеческого целеполагания и общественных обстоятельств, поэтому легче поддается научным изысканиям.
Одним из основоположников научной суицидологии считается Э. Дюркгейм, который в работе «Самоубийство. Социологический этюд» (1897) описал социальные и внесоциальные факторы суицида, дал первую типологию актов такого рода (эгоистический, альтруистический, аномичный) [Дюркгейм 1994][12]. В данной книге суицид рассматривался с социологической точки зрения, и в дальнейшем этот подход (наряду с психологическим) стал основным в суицидологии. В самоубийстве всегда видели некую патологию, аномалию, отклонение, обусловленное потрясениями общества и личности.
Психологический подход к самоубийству развивал К. Меннингер в книге «Человек против самого себя» (1938). Последователь З. Фрейда, он уделяет особое внимание инстинкту смерти как одному из ведущих влечений в человеческой психике [Me
12
До Э. Дюркгейма проводились статистические исследования суицидальных актов, в том числе в России (см. [Лихачев 1882]).