Страница 14 из 15
Нурали Латыпов
Я рад, что мы оба не сговариваясь приняли интуитивную поэзию Хлебникова, которая восходит к его глубокому и самобытному, отчасти физико-математическому восприятию, как реальности, так и языка, на которым он пытается передать всё многообразие мира, его простоту и человечность. В его путешествии по Ирану он находит много подтверждений единства мира и по-детски радуется этому.
Садись, Гуль-мулла.
Чёрный горячий кипяток брызнул мне в лицо.
– Чёрной воды? Нет, – посмотрел Али-Магомет, засмеялся:
– Я знаю, ты кто.
– Кто?
– Гуль-мулла. – Священник цветов?
– Да-да-да.
Вот она, «неслыханная простота» Пастернака, которая «всего нужнее людям». Вот он диалог культур, в котором космический взгляд Хлебникова видит оттенки иной реальности.
Религия и природа обретают у него некую целостность, в которой природа в образе дерева превращается в зелёный стяг ислама.
В этой связи, хочется ещё раз подчеркнуть, что когда речь заходит о просвещённом исламе, я имею ввиду не просвещение как таковое, а осознание того, что природа и религия – едины, что люди разных наций и вер – едины, что как говорил Хлебников:
Ведь мы привыкли «ходить в чужой монастырь со своим уставом», не желая слушать, не пытаясь понять язык природы, на котором говорит на этой земле каждый человек. Только представьте себе, как русский поэт бродил по дорогам Ирана, одной из самых радикальных частей мусульманского мира, в самой гуще идущей там войны. Не зная языка, он находил везде добрый прием, уважение и понимание. С ним делили кров и еду люди иной культуры и веры. Почему? Да потому, что он шёл к ним с открытым сердцем, урус, дервиш своей любовью к природе, цветам, небу, ко всему живому органично вписывался в их картину мира, в мусульманскую традицию почитания дервишей, странников, идущих в поисках истины и дарящих людям искры небесной любви.
Исмагил Шангареев
Не секрет, что многие русские поэты искали вдохновения в «персидских мотивах», в самом духе персидской культуры. И это закономерно, если учесть, каким богатством красок и скрытых смыслов отличается наследие Руми, Саади, Омара Хайяма. Однако по глубине погружения в духовное пространство Персии Хлебников продвинулся дальше всех своих «братьев по цеху». И несомненно, не одни только биографические впечатления тому причиной. И вот почему. Душа Хлебникова не чувствовала себя гостьей в этом неведомом для неё пространстве, а ум устремлялся к смыслам Востока как одному из главных путей будущего России.
Нурали Латыпов
Многие исследователи творчества Хлебникова считают, что конфликт Запада и Востока раскрывает его поэма «Хаджи-Тархан». Если в поэме «Труба Гуль-муллы» Хлебников автобиографичен, то в «Хаджи-Тархане» он космогоничен, так как пытается смотреть на проблему Запада и Востока в масштабах законов Вселенной. Известно, что поэт выдвигал идею о том, что всё во Вселенной подчиняется единым законам, а также пытался при помощи поэзии связать время и пространство. Общую теорию относительности, опубликованную Альбертом Эйнштейном в 1915–1916 годах, Хлебников назвал «верой четырёх измерений», где четвёртое измерение – время. В «Хаджи Тархане» он описывает то, что смог разглядеть с расстояния своего воображения, обозначив основы исторического пространства как «Запад – Россия – Восток».
При этом доминанта принадлежит Востоку.
Исмагил Шангареев
Хочу уточнить. В понятие Восток заложены также две основных проблемы: 1) взаимодействие славянского этноса и тюркского этноса, в основном татар 2) ислам и русские. Немецкий исследователь – князь Дмитрий Святополк-Мирский в книге «Восток в творчестве Велимира Хлебникова» на первый план в «Хаджи Тархане» выдвигает оппозицию «запад – восток», утверждая, что поэт производит замену «окна в Европу» «окном в Азию», «зовет повернуться спиной к Европе». Этим, по его мнению, объясняется характер изображения в произведении «немцев», русских и мусульман. «Немцы» – враги России, русские и мусульмане едины. Примерно в том же ключе интерпретирует поэму японский учёный Икуо Камеямо. «В основе этой поэмы, – утверждает он, – лежит конфликт между двумя культурами: Астрахань и Петербург. Для Хлебникова Петербург (окно в Европу) остаётся объектом осуждения».
Здесь важно отметить, что Хлебников видит в исламе нечто органичное для России, отмечая:
Примечательно, что, говоря о мусульманах, Хлебников имеет в виду тюркские племена Поволжья и Центральной Азии, большинство которых имеют характерные раскосые глаза. В статье «Спор о первенстве» (1914), написанной вслед за «Хаджи Тарханом» и посвященной философии времени и законам смены поколений, поэт последовательно доказывает, что ислам – это «вера сердца», противостоящая «вере разума». «Отыскивая земное в земном, можно сказать: ум от звезд, сердце от солнца. Но ислам возник в знойном поясе, вблизи от солнца; как вера Солнца. Месть и страсть».
Нурали Латыпов
Для нас также интересная точка зрения высказывается Николаем Степановым в монографии о Хлебникове, где он вносит уточнение:
«…монтаж идет по линии сопоставления разных национальных культур, разных эпох, а основная идея поэмы – во взаимодействии «азийских» и «славянских» народов». Иначе говоря, о проблеме формирования тюрко-славянского союза как основы этногенеза в будущем. При этом надо не забывать, что поэма Хлебникова воспевает красоту природы дельты Волги, возвышающее и облагораживающее мирное сосуществование её народов, их единство с природой. Вместе с тем все смыслы поэмы как бы фокусируются в образе города, который является неким символом утверждения идеи Азии в поэзии Хлебникова, как бы теперь сказали, творческой площадкой, художественного осмысления историко-национального своеобразия России.
На мой взгляд, главное в этой поэме – тема тюрко-славянского единства. Убеждён, что в этом суть хлебниковской концепции – «мусульмане, те же русские», сходство и родство, несмотря на различия, не взирая «стрелы» и «кровь», исторически пролёгшие между Россией и Азией.
Многие исследователи наследия Хлебникова не берут в расчёт, что он был не только поэтом – мастером словотворчества, но человеком, мыслящим цифрами, конструкциями, орбитами планет. Олжас Сулемейнов очень верно отмечал: «Омар Хайам писал пространные математические трактаты, может быть, поэтому ему так удавались в конце жизни четырехстрочные рубаи – стихи сжатые и всеобщие, как формулы. Аль-Фараби, этот узел поэзии, философии и математики? Кто они были – поэты или ученые?» Хлебников шёл теми же дорогами Азии. Он находился одновременно в нашем мире и своём внутреннем, где создавал целые представления из чисел, образов и новых, им придуманных слов.
Как он сам писал:
Я в мозгу
Уста<ми> <?> Воспом<инания> <?> лич<ины> <?> 43
Подмостки перенесены из мира в мозг, [так как ибо этот второй] законы мозга более гибки, чем мира, мыслимое больше бывающего.