Страница 20 из 36
Север и юг.
Знаю — мы живем на двух противоположных полюсах — смерти и жизни.
И я знаю другое: все условно, все относительно.
Здесь — юг, здесь — южная моя юность, мои тропические дни, но вся моя жизнь, все существо — там у вас, на севере, с вами в землянке, с Хортом, в глухом лесу.
Здесь — юг, но смерть…
Если я останусь здесь — мы равны с учителем — я умру в день смерти Хорта.
Старость и юность — один мир, одна легенда о жизни, одна законченная песня.
Я — в мудрой старости Хорта, а его юность — во мне: ведь Хорт в своей второй жизни не был согрет любовью возлюбленной, любовью подруги.
И мне, быть может, было назначено воистину стать его женой.
Но так не случилось, не произошло, не совершилось.
Я осталась одна, без значения, без смысла и это меня тяготит, угнетает.
Моя судьба была жить с вами.
Но ты, Хорт, ты отстранил меня выдуманной, неискренней, искусственной волей, и я гибну жертвой твоей роковой ошибки…
От своей прирожденной скромности, высшей деликатности и всяких высоких соображений, ты, Хорт, и все вы вместе, оставили, покинули меня…
Счастливая Диана, я не перестану завидовать тебе, не перестану…
Кончаю писать в слезах.
Прощай, Хорт, любимый, единственный мой друг, чья жизнь — моя жизнь.
Прощайте, Чукка, Рэй-Шуа, с горячей любовью целую вас. Я с вами.
Наоми».
Кончив эти строки, Наоми — вся в острой тоске и в тумане мучительных слез — долго не знала: отправить ли это письмо или разорвать?..
20. Перед смертью уходит зверь
Летняя охота началась.
Чукка, Рэй-Шуа и Диана с утра ушли с ружьями бродить по мелким заросшим озерам.
От каждого выстрела утиные выводки с шумом перелетали с озера на озеро, падая комьями куда-нибудь в гущу камыша, прячась от охотников.
Но Диана шла верхним чутьем и выгоняла добычу на воздух, стараясь поднять уток навстречу выстрелам.
— Трах-траррах, — разносилось крепко кругом в солнечной тишине и только опаловое облачко от выстрела недвижно висело в стоячем воздухе, лениво тая.
Лето здесь было дождливое — почти через день-два крупными перевалками сыпали, как горох, дожди.
На радость уткам — к озеру, густо-заросшему, нельзя было близко подойти.
Диана шлепала в воде усердно, часто по пути сганивая бекасов или тяжелых на подъем дупелей.
Чукка тренировалась на быстрых бекасах, взяв из 10 выстрелов двух, зато три кряквы и четыре чирка плотно лежали в ее сумке.
Чуть больше дичи тащил и Рэй-Шуа.
Охотники решили отдохнуть, выпить по чашке чаю с сухарями, намазанными желтками, и пойти тихонько домой, так как усталости, ноши и пути было вполне достаточно.
Даже неустанная на охоте Диана и та обрадовалась случаю подсушиться на солнце и вылизать свои лапы.
На пригорке у озера Рэй-Шуа развел костер и поставил кипятить чайник.
Чукка сняла обувь, освободилась от лишней одежды, вымылась у озера и легла у костра.
То же проделал и Рэй-Шуа.
Диана сопела от удовольствия, поджидая сухарей и прислушиваясь к приозерным звукам: а вдруг накатится уточка…
Костер потрескивал под тихий разговор.
— О чем ты думаешь, Чукка?
— Вот я глаза закрыла и вижу: отец на маленькой лодке рыбачить выехал, но в реке его мысли не тонут. Он беспокоен сердцем — Наоми перед собой он видит, будто с ним она и говорит слова ему, на цветы похожие.
— Быть может, на почте есть письмо от Наоми — надо завтра поехать.
— Надо.
— С утра я отправлюсь на почту и возьму ружье.
— Возьми.
— Если ты хочешь — я могу, не теряя времени, отправиться сегодня же вечером.
— Хочу.
— Прекрасно. Значит — ты знаешь, что письмо от Наоми есть, и оно очень нужно Хорту.
— Да.
— Знаешь ли ты содержание письма?
— Знаю.
— И ты будешь молчать, пока Хорт сам не прочтет письма?
— Буду…
— Ждала ли ты этого письма?
— Ждала…
— Теперь мне понятно — в чем дело… Мне жаль Хорта и жаль Наоми.
— Жаль…
— Еще так недавно казалось, что Хорт обвеян полным спокойствием и тишиной мира, и вместе с ним мы. А теперь шумит ветер, и на горизонте стая облачных птиц. Что несут они — эти белые птицы? Или так должно было случиться?
— Должно…
— Не говорил ли Хорт: если зверь почует гибель, он мудро уходит в самую отчаянную глушь и залезает в нору, как в могилу. Перед смертью уходит зверь. Так ушли многие мудрецы. Хорт понимал это и готовился. Но теперь — что будет теперь?..
— Отец весь в борьбе между двумя жизнями. Старый, прежний Хорт в рыбацкой лодке сидит и в глушь лесную смотрит, куда перед смертью зверь уходит. Прежний Хорт очень устал от прошлого и как отдохнуть не пожелать ему? Как, что не сделали мы, чтобы спокойствием его не обвеять, с природой космически не слить? Здесь ли в родных горах севера — не дома он? И мне казалось, что спокойствие ненарушимо его охраняет…
— Может быть мы совершили ошибку?..
— Да. Второй, новый Хорт в рыбацкой лодке сидит и в небесные глаза Наоми юношески смотрит и ароматные, как стебель Оа, слова слушает. Это Наоми ему о второй новой жизни говорит, потому что сама в гавани Хорта нашла, любит его и никакой его другой жизни не знает и знать не хочет, не умеет, не может. Юность связывает, юность в одно русло две реки сливает, юность свои утренние песни дням впереди посылает, — дорогам своим неуступчивым. Юность дней их ряды сомкнула. Хорт и Наоми крепче друг с другом связаны, чем предполагать мы могли…
— Хорт довольно успешно, — первый, прежний Хорт боролся с юным, новым Хортом. Однако, этот второй пересиливает. Наоми достаточно выросла, чтобы познать непростительность нашей ошибки, которую мы могли предвидеть. Но мы предпочли молчать об этом и что же? Выходит так, будто у Наоми насильственно мы отняли ею найденное счастье великой дружбы.
— Мне кажется об этой правде своей юности пишет она…
— О, еще бы! Мы — большие люди, в ее глазах, прекрасно воспользовались ее беспомощностью, неопытностью, юностью и кажущейся неразумностью и оставили покинули девочку, предварительно озарив ее своей дружбой — дружбой редких, значительных людей. Часто мы — исключительные люди — поступаем именно так с теми, чья трогательная преданность, как Наоми, беззаветно отдается нам… Впрочем, мы больше думали о Хорте, чтобы помочь интереснее дожить ему до конца, но теперь я боюсь, что Хорт не особенно благодарен нашему эгоизму, тройному эгоизму, чорт его дери!
Рэй-Шуа встал и снял вскипевший чайник.
Чукка приготовила чай и закуску.
Диана затрещала, захрумкала сухарями.
Солнце безмятежно сияло, отражаясь расплавленным серебром в озере.
Пахучая, зеленая тишина рассекалась стрекотанием кузнечиков.
Чукка и Рэй-Шуа молча пили чай, каждый думая про себя о предчувственной встрече с Хортом, от которого нельзя было скрыть этого разговора, — все равно — он сам бы немедленно догадался.
Через час охотники были на пути к дому.
Диана бодро бежала впереди, между прочим, забегая всюду в стороны, чтобы не пропустить случайных находок.
— Отец, наверно, твоего совета спросит. Готов ли ты, Рэй-Шуа, ему помочь?
— Более в трудном положении я еще не был, признаюсь.
— Подумай…
— Согласно своему испытанному обычаю я прежде всего обязан выслушать всяческие соображения Хорта; а в данном случае и его сердечные переживания, о которых он до сих пор умалчивал, находясь в стадии борьбы, когда преимущество было на стороне первого, прежнего Хорта. Это молчание было естественным. Теперь — иное дело. Очевидно радио-мысли Наоми волей сконцентрированных желаний стали работать активно и картина положения Хорта резко изменилась. Он потерял власть своего философского спокойствия и — мне думается — потерял добровольно. Если, по словам твоим, юность дней их ряды сомкнула, что неоспоримо, — то едва ли что помешает Хорту, второму, новому Хорту встретиться с Наоми. Когда? Это большой вопрос высокой важности. Различность времени даст различные результаты.