Рассказы

- Йожи! - окликнула его мать, теперь уже строго. Отец вздрогнул.

- Готов ты, что ли? - спросил он вдруг, недовольно меряя меня с головы до пят. Я уставился на него, ушам своим не веря. - Ну пошли, - хрипло пробормотал он, сдавшись, и направился к двери. Я рванулся за ним, подхваченный такой радостью, что даже забыл попрощаться с матерью. Столкнувшись, мы чуть не застряли в дверях, отец укоризненно насупился при виде этакого моего нетерпения, а я вконец оробел.

И все же мы вместе двинулись вниз по склону, к долине.

Путь был недолгий, и получаса не прошло, как мы добрались до окраины города. Пока мы держались тропки, я трусил позади отца, любуясь сверкающим блеском его сапог и стараясь ступать за ним след в след, и эта забава приводила меня в восторг. Однако когда мы спустились к проезжей дороге, я тотчас поравнялся с отцом и скакал вприпрыжку то по правую, то по левую руку от него. Ослепительное солнце вновь казалось мне прекрасным. Я снова чувствовал себя слитым воедино с этим лучезарно-дивным миром и, пожалуй, никогда еще не испытывал этого чувства с такой полнотой. Еще бы: ведь впервые воскресным утром я иду рядом с отцом в город. Животворный солнечный лик торжествующе улыбался, расплывшись во всю ширь безоблачных голубых небес, и горел, не щадя пыла-жара, словно подгулявший богатей. Округа благоговейно застыла в честь праздничного дня.

Я видел ликующие деревья, всходы, дороги, дома, людей, видел легкие облачка и птиц, проносящихся в поднебесье. Осиянный солнечным светом мир вокруг показался мне очистившимся, и сам я, точно утратив земное притяжение, готов был воспарить ввысь.

Отец раздумчиво, неспешно шагал обочиной, на глаза его падала тень от шляпы, и он посматривал по сторонам на молодую зелень кукурузы, на густеющие клеверные посевы. Один раз он даже задержался на краю поля и пробормотал:

- Хороша пшеница, черт побери!

- Отец, - заговорил я, набрав в грудь побольше воздуха, - Йошка Чере намедни гнался за Банди Калоци до самого дома, а Банди от школы далеко живет. Мать Банди увидала, как они за домом дерутся, подошла к ним да как...

- Что ты все по камням шлепаешь? - ни с того ни с сего окрысился на меня отец. - И так башмаков на тебя не напасешься. Перейди на мою сторону.

Я запнулся на полуслове. Послушавшись отцовского указа, перешел по правую сторону от него и упавшим голосом продолжал:

- Сперва она Йошке оплеуху закатила, а потом и Банди всыпала. Ну, Йошка и говорит Банди: я, мол, тебе это попомню. А с Банди один раз вышло так...

- Хватит языком молоть!

Я онемел, словно меня обухом по голове огрели, и боязливо покосился на отца. Лицо у него было неприветливое, усы торчком, брови опять нахмурены...

Я повесил голову, и мы в полном молчании продолжали путь. Городские дома постепенно приближались, и на дороге становилось все больше и больше людей, по-воскресному, празднично разодетых. У меня чуть не вырвалось: "А вон и Арато идут, всем семейством!" - но я вовремя осекся. Лишь у самого города в последней надежде я рискнул заговорить:

- До чего же денек погожий, отец!

Он не ответил, и моя огромная радость, которую дотоле едва мог вместить в себя окружающий праздничный мир, враз съежилась домала. Я никак не мог взять в толк, что стряслось с отцом, отчего губы его так напряженно стиснуты, а глаза упорно обходят меня. Его дурное настроение сковало даже мою ребяческую резвость: я брел подле него, едва волоча ноги, точно вконец вымотался. И на улицах города я пошел уже не рядом с ним, а поплелся сзади.

Когда мы добрались до главной площади, я с удивлением обнаружил, что мы сворачиваем не вправо, к церкви, а влево и приближаемся к широким стеклянным дверям с большущей зеленой вывеской: "Корчма".

Я замер посреди мостовой.

- Отец!

- Чего тебе?

- Разве мы не в церковь идем?

- Ив церковь успеем, - отмахнулся он. - Вон и Арато, аккурат подоспели.

- Да-а...

- Шел бы и ты с ними! - Он испытующе глянул на меня.

- С ними я не пойду.

- Почему так?

- Не пойду, и все. Пойдем вместе. Глаза его сердито блеснули.

- У меня дела. А ты ступай себе...

- Не хочу идти один.

- Не хочешь, как хочешь. Вот навязался на мою голову, леший тебя дери с твоим упрямством! - вырвалось у него в бессильном гневе, и глаза его растерянно забегали, словно он не знал, что ему со мной делать. Но вот он распахнул дверь в корчму и в сердцах пропихнул меня вперед.

В корчме оказалось шумно, накурено и посетителей битком, хотя из-за густого дыма людей поначалу было и не разглядеть. Сердце мое заколотилось, все мне было внове: и запах, дотоле совсем незнакомый, и непривычный шум ведь слух мой еще был наполнен воскресной тишиной наших горных виноградников. За стойкой с множеством стаканов и кружек возвышался полный, краснолицый мужчина; он улыбнулся отцу как давнему знакомому:

- Добрый день, дядя Йожи! Как поживаете?

Отец облокотился о край стойки.

- Налей-ка мне стакан вина, Фери.

Тот наполнил большой стакан и со стуком поставил его перед отцом. И тут он увидел меня:

- Это чей же малец?

Отец отхлебнул из стакана и степенно обтер свои рыжеватые с проседью усы.

- Ваш, что ли? - продолжал допытываться толстяк, с улыбкой поглядывая то на меня, то на отца.

- Этот? - вроде как опомнился отец и небрежно бросил: - Он со мной.

И снова поднес к губам стакан. Но тут с другого конца зала вдруг раздался громкий, радостный крик:

- Йожи! Йожи Сабо!

Оба мы обернулись. Какой-то мужчина одних лет с отцом поднялся из-за стола, где сидели еще три-четыре человека, и поспешно направился к нам.

- Йошка, да неужто это ты? Как только ты вошел, я смотрю на тебя, смотрю... Угрюмое лицо отца просияло.

- Ба, да никак это Шандор!

Они обменялись крепким рукопожатием.

- Йошка, ты уцелел, выходит? Последний раз виделись с тобой, когда русские отогнали нас к самому Пруту. Страшная была заваруха! Куда ты тогда подевался?

- Переплыл на другой берег. А ты?

- Меня в плен взяли, я только в двадцать втором домой вернулся... Пойдем к столу, там и Янош Калло...

Отец взял свой стакан и направился было за ним, но тут взгляд его наткнулся на меня, и он призадумался, как быть. Однако кивнул головой, и мы пошли к столу.