Страница 99 из 169
Из воспоминаний Александра Бучина: «Бои шли в лесистой, местами заболоченной местности, а лето в 1942 году выдалось на диво дождливое. На всю жизнь мне врезались в память названия речек: Держа, Вазуза, Гжать. Сумрачные кармановские леса (по названию села Карманово). Георгий Константинович выдвинул свой командный пункт чуть ли не в боевые порядки войск. Он был везде — с пехотинцами и сапёрами, артиллеристами и особенно танкистами. Лазил везде, возвращался, шатаясь от усталости, в сапогах, грязных до верха голенища. До сих пор жуть берёт, когда вспомнишь бешеную тряску на гатях, проложенных через топи, сумрак лесов, пропавших порохом и трупным смрадом, зловонную жижу, бившую фонтанами из-под колёс. Нередко вода в речках чернела от крови. Нам пришлось форсировать Держу, топкие берега которой были нашпигованы минами. Многие ли знают, что происходило на небольшом участке на рубеже речек Вазузы и Гжати 9—10 августа 1942 года? В эти два дня тут гремело, ревело и лязгало встречное танковое сражение, до 1500 танков с обеих сторон. У Прохоровки бились в открытом поле, здесь — в лесу с густым подлеском вязли в болотах, продирались через кустарник. Под Прохоровкой гибли на виду, а на миру, как известно, и смерть красна; в этом сражении убивали безымянными. На моих глазах на страшный грохот битвы шли наши танки, колонна за колонной. Бледные, измученные лица моложе меня, 25-летнего. Для многих кармановские леса — последнее, что им удалось повидать в куцей жизни».
К 23 августа наши войска взяли Зубцово, Карманово и вплотную подошли к Ржеву. Но овладеть городом не смогли.
Генерал Типпельскирх, а впоследствии военный историк, исследуя сражение у Погорелого Городища, писал: «Прорыв удалось предотвратить только тем, что три танковые и несколько пехотных дивизий, которые уже готовились на южный фронт, были задержаны и введены сначала для локализации прорыва, а затем и для контрудара».
Всего генерал Модель вынужден был перебросить сюда 12 дивизий.
Войскам Западного и Калининского фронтов удалось продвинуться вперёд на 35–40 километров. Был ликвидирован опасный плацдарм на левом берегу Волги в районе Ржева. Но конечной задачи проводимой операции выполнить не удалось. Немцы держались за Ржев с яростным упорством. И это настораживало. Тем более что некоторые разведданные свидетельствовали в пользу того, что группа армий «Центр» готовит новый удар на Москву. Удобнее и выгоднее плацдарма, чем Ржевский выступ, трудно было себе представить.
К концу августа в районе Ржева наступило затишье. Но Ржевская битва не закончилась. Она лишь сделала вынужденную паузу, чтобы пополнить дивизии противостоящих сторон, подвезти огнеприпасы, отремонтировать танки, которые ещё можно было послать в бой. Живые хоронили убитых. Над полем боя на десятки километров стоял чудовищный смрад.
По некоторым данным, только 20-я армия Западного фронта потеряла около 60 тысяч человек. Командовал армией генерал Рейтер[144]. Воевал он примерно так же, как и Болдин.
Пережившие ту страшную битву рассказывали, что командиры зачастую гнали роты и батальоны на неподавленную оборону противника, что приказ № 227 освобождал от пули только мёртвых. Расстреливали не только трусов и паникёров, но попавших под горячую командирскую руку. Расстреливали для устрашения. Тогда это не считалось жестокостью. Строили полк. Копали яму. Выводили «трусов» и «паникёров». Зачитывали приговор. Комендантский взвод, не мешкая, делал своё дело. И полк шёл в бой.
Буквально накануне наступления в газете «Красная звезда», которая в годы войны стала главной газетой сражающегося народа, было опубликовано стихотворение Константина Симонова «Если дорог тебе твой дом…»:
А на следующий день политинформаторы взводов и рот, парторги батальонов и батарей разнесли по окопам свежий номер «Красной звезды» со статьёй Ильи Эренбурга, которая значительно усиливала главную тему дня и определяла её, как оказалось, на годы. Статья называлась «Убей!»: «Мы поняли: немцы не люди. Отныне слово “немец” для нас самое страшное проклятье. Отныне слово “немец” разряжает ружьё. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать. Если ты не убил за день хотя бы одного немца, твой день пропал. Если ты думаешь, что за тебя немца убьёт твой сосед, ты не понял угрозы. Если ты не убьёшь немца, немец убьёт тебя. Он возьмёт твоих <близких> и будет мучить их в своей окаянной Германии. Если ты не можешь убить немца пулей, убей немца штыком. Если на твоём участке затишье, если ты ждёшь боя, убей немца до боя. Если ты оставишь немца жить, немец повесит русского человека и опозорит русскую женщину. Если ты убил одного немца, убей другого — нет для нас ничего веселее немецких трупов. Не считай дней. Не считай вёрст. Считай одно: убитых тобою немцев. Убей немца! — это просит старуха-мать. Убей немца! — это молит тебя дитя. Убей немца! — это кричит родная земля. Не промахнись. Не пропусти. Убей!»
И стихотворение Константина Симонова, и заметка Ильи Эренбурга, по жанру относящаяся, скорее, к листовке политрука, были своеобразным эмоциональным приложением к приказу «Ни шагу назад!».
Они западали глубоко в душу солдат и не выводились из крови на протяжении всей войны. Более того, чем ближе становилась Германия, тем сильнее в солдатской крови закипала ненависть.
Британский писатель Энтони Бивор в своей книге «Падение Берлина. 1945» упрекнёт и авторов этих строк, и победителей в том, что «подобные лозунги спровоцировали на насилие, совершавшееся военнослужащими Красной армии в отношении гражданского населения на территории Германии в 1944–1945 годах».
Глава тридцатая
Сталинград
«Хорошо помню разговор 29 сентября в землянке, в балке севернее Сталинграда…»
Сталин позвонил 27 августа 1942 года и приказал Жукову: обязанности командующего войсками возложить на начальника штаба, а самому немедленно выехать в Москву.
Днём раньше Совет народных комиссаров СССР назначил генерала армии Г. К. Жукова первым заместителем наркома обороны, освободив от этой должности маршала С. М. Будённого.
Верховный встретил его словами:
— Плохо получилось у нас на юге. Может случиться так, что немцы захватят Сталинград. Не лучше дела обстоят и на Северном Кавказе. Очень плохо показал себя Тимошенко. Мне рассказал Хрущёв, что в самые тяжёлые моменты обстановки во время нахождения в Калаче Тимошенко бросал штаб и уезжал с адъютантом на Дон купаться. Мы его сняли. Вместо его поставили Ерёменко. Правда, это тоже не находка…
Сталин сделал паузу. Жуков молчал.
— Мы решили назначить вас заместителем Верховного главнокомандующего и послать в район Сталинграда для руководства войсками на месте. У вас накопился хороший опыт, и я думаю, что вам удастся взять в руки войска. Сейчас там Василевский и Маленков. Маленков пусть останется с вами, а Василевский сейчас же вылетает в Москву. Когда вы можете вылететь?
— Вылетать надо немедленно, — ответил Жуков.
— Ну, вот и хорошо. — И вдруг Сталин спохватился: — А вы не голодны?
— Подкрепиться не мешало бы.
Сталин позвонил в приёмную, и вскоре Поскрёбышев принёс горячий чай и тарелку с горкой бутербродов. Перекусив, Жуков сразу же отбыл на аэродром. И через четыре часа самолёт приземлился в Камышине.
144
Макс Андреевич Рейтер (1886–1950) — генерал-полковник (1943). Из семьи латышских крестьян. В армии с 1906 года. В 1910 году окончил Иркутское военное училище. В Первую мировую войну командовал ротой, батальоном. Состоял при штабе армии Западного фронта офицером для поручений. Полковник. В феврале 1918 года попал в немецкий плен. Был освобождён в марте 1919-го. Вернувшись из плена, вступил в РККА. Участник Гражданской войны. Участник подавления восстания в Кронштадте. Командир стрелкового полка и бригады. В 1923 году окончил Высшие академические курсы комсостава. В 1935-м — Военную академию им. М. В. Фрунзе. С 1941 года — заместитель командующего Северо-Кавказским ВО. С марта по сентябрь 1942 года — командующий 20-й армией. Затем командующий Брянским и Воронежским фронтами. В 1943 году был отправлен в один из внутренних округов и в боевых действиях больше не участвовал. С января 1946 года — начальник курсов «Выстрел».