Страница 127 из 169
В Потсдаме на приёме, устроенном Черчиллем по случаю своего провала на парламентских выборах, произошёл курьёз.
После торжественных тостов, поднятых за здоровье Сталина и Черчилля, последний, встав, неожиданно «провозгласил здравицу Жукову». Черчилль, можно предположить, на этот раз был совершенно искренним: мудрый и искушённый политик, он хорошо понимал, насколько мощно Жуков обеспечил фронт действий своего патрона.
О том банкете маршал написал в «Воспоминаниях и размышлениях»: «Мне ничего не оставалось, как предложить свой ответный тост. Благодаря Черчилля за проявленную ко мне любезность, я машинально назвал его “товарищем” Тут же заметил недоумённые взгляды Сталина и Молотова, у меня получилась пауза, которая, как мне показалось, длилась больше, чем следует. Импровизируя, я предложил тост за “товарищей по оружию”, наших союзников в этой войне — солдат, офицеров и генералов армий антифашистской коалиции, которые так блестяще закончили разгром фашистской Германии. Тут уж я не ошибся. На другой день, когда я был у Сталина, он и все присутствовавшие смеялись над тем, как быстро я приобрёл “товарища” в лице Черчилля».
Сталин посмеялся. Но принял к сведению: вторым после него Черчилль назвал Жукова. В Москву ему регулярно доставляли западную прессу. Газеты и журналы пестрели фотографиями Маршала Победы. Жуков охотно раздавал интервью. Судя по публикациям, маршал наслаждался триумфом, и эта его игра затягивалась и явно выходила из берегов.
На том же банкете произошла забавная пикировка Жукова с английским фельдмаршалом Александером. Александер командовал союзными войсками на Средиземном море, 2 мая 1945 года принимал капитуляцию немецких войск в Италии. На банкете они сидели рядом. Желая поговорить с Жуковым, Александер спросил:
— На каком языке вы, мистер Жуков, кроме русского, предпочитаете говорить?
Жуков, зная, что англичанин неплохо знает русский, как и ещё 11 языков — он был полиглот, — тут же отреагировал:
— На украинском или белорусском.
— К сожалению, я с этими языками не знаком, — усмехнулся Александер и продолжил свою игру: — Кажется, вы хорошо знаете французский?
— Нет, — усмехнулся Жуков. — Я его основательно подзабыл.
Мол, бивали мы, русские, и французов, но это было очень давно. И спросил:
— Вы монгольский знаете? — И запустил длинную фразу по-монгольски.
— Нет, — пожал плечами фельдмаршал, поняв, что на этот раз его конёк его не вывезет.
— А жаль. Надо изучать языки восточных народов.
В эти дни в Берлин к Жукову прилетела из Москвы семья. Александру Диевну и дочерей он встретил на аэродроме Темпельхоф. Город и окрестности постепенно восстанавливались, и Жуков старался занять детей, организовывал для них интересные поездки. В том числе в Дрезден. Старая часть города, знаменитый Цвингер, где находился художественный музей и выставочные залы, был наполовину разрушен. Коллекции картин и художественных ценностей, вывезенных и спрятанных нацистами в шахтах, советские солдаты возвращали назад. Эре и Элле Жуковым повезло, они успели увидеть знаменитый шедевр Цвингера — «Сикстинскую Мадонну» Рафаэля.
«После окончания Потсдамской конференции, — вспоминала Элла Георгиевна Жукова, — мы перебрались на новое место жительства — в пригород Потсдама Бабельсберг. Это была большая красивая белоснежная вилла, в которой, как рассказал отец, во время конференции останавливался Сталин, а раньше она принадлежала немецкому генералу Людендорфу. Вилла была обставлена с большим вкусом и размещалась в небольшом, тщательно ухоженном парке на склоне, ведущем к берегу реки. Наше перемещение отец объяснил тем, что по долгу службы он должен устраивать многолюдные приёмы, что в прежнем доме было невозможно. Одному из таких приёмов я была свидетелем, правда, по собственной инициативе. К гостям я не была допущена в силу возраста, поэтому удобно устроилась у перил лестницы, ведущей на второй этаж, и с интересом наблюдала за происходящим в главном зале, благо двери были открыты. Приглашённых действительно было множество. Было шумно, звучала музыка. Несколько русских песен исполнила Русланова. А в разгар веселья отец пошёл плясать вприсядку на пару с французским генералом де Латтром де Тассиньи. У отца, конечно же, получалось гораздо лучше».
Сохранилось довольно много фотографий берлинского периода, где Жуков запечатлён рядом с Эйзенхауэром, Монтгомери, де Тассиньи, а также с советскими маршалами и генералами. Он выглядит помолодевшим, по-спортивному подтянутым, коренастым. В осанке и во всей фигуре чувствуется здоровая крестьянская основа, мужская сила.
Довольно точно описал его внешний вид того периода офицер охраны Николай Пучков: «Георгий Константинович был красивым человеком: от лица с правильными чертами, высоким лбом мыслителя и волевым подбородком веяло мужеством и решительностью. Особенно впечатляли серые с голубизной глаза, отражавшие большую работу мысли. Его внимательный проникающий взгляд выдержать было очень трудно, особенно тем, кто провинился. Георгий Константинович был невысокого роста, но низким не казался. Я объясняю это его внушительным видом и могучим телосложением. Жуков обладал прекрасно развитой мускулатурой, и, несмотря на большой вес, его походка была лёгкой, спортивной. Сказывалась многолетняя тренировка спортсмена-конника, охотника. Физическая сила Жукова была настолько велика, что однажды, испытывая её на специальном игровом приборе в парке, он вывел из строя этот прибор: измеритель не выдержал, “зашкалил”».
В дни Потсдамской конференции Сталин, наблюдая подчёркнуто уважительное отношение Эйзенхауэра к Жукову и всей советской делегации, приказал маршалу пригласить американца в Советский Союз.
Поездка эта состоялась. Эйзенхауэр находился под сильным впечатлением. Позднее в мемуарах писал: «Сталин, босс, железной рукой правивший Советским Союзом, был начисто лишён чувства юмора. Вечером в кинозале мы смотрели советскую картину о взятии Берлина, где был показан и мой старый друг маршал Жуков с множеством орденов и медалей на парадном мундире. Во время демонстрации фильма Сталин сидел между мной и Жуковым. В какой-то момент я повернулся и сказал нашему переводчику, сидевшему позади Сталина: “Скажите маршалу Жукову, что, если он когда-либо потеряет свою работу в Советском Союзе, он сможет, как доказывает эта картина, наверняка найти работу в Голливуде” Сталин молча выслушал переводчика. “Маршал Жуков, — сообщил он мне ровным тоном, — никогда не останется без работы в Советском Союзе”».
На самом деле чувство юмора у Сталина было развито очень хорошо. Но даже завзятый юморист порой теряется, когда его вдруг задевают за живое. Кадры берлинской кинохроники, помноженные на газетные публикации, героем которых был Жуков, не просто задевали, а буквально разрывали кавказское самолюбие генералиссимуса.
Восхищённый поездкой по Советскому Союзу, в которой его сопровождал «старый друг», Эйзенхауэр пригласил Жукова в США. Поначалу Сталин счёл, что этот визит может быть весьма полезным.
«Однажды после заседания Контрольного совета, — пишет Жуков, — ко мне подошёл генерал Д. Эйзенхауэр.
— Очень рад, что вы, господин маршал, посетите Штаты, — сказал он. — К сожалению, обстоятельства складываются так, что я не смогу лететь сейчас с вами в Вашингтон. Если не возражаете, вас будут сопровождать мой сын Джон, генерал Клей и другие лица штаба Верховного главнокомандования США.
Я согласился.
— Так как ваши лётчики не знают условий полёта через океан и в Штатах, — продолжал Эйзенхауэр, — предлагаю вам свой личный самолёт “Крепость”.
Я поблагодарил Эйзенхауэра и доложил обо всём лично И. В. Сталину.
И. В. Сталин сказал:
— Ну что ж, готовьтесь.
К сожалению, перед полётом я заболел. Пришлось ещё раз звонить И. В. Сталину:
— В таком состоянии лететь нельзя. Соединитесь с американским послом Смитом и скажите ему, что полёт по состоянию здоровья не состоится.
Вернувшись в Берлин, я снова с головой ушёл в работу Контрольного совета».