Страница 12 из 64
Также внезапно волшебное сияние потухло, и в тени скалы все отчетливо увидели лохматого, бородатого мужчину в короне из раковин. Его бронзовое от загара, худощавое тело было обмотано рыбацкой сетью и бурой тиной. Вед ехал по мелководью на белоснежном коне с длинной гривой, состоявшей из разноцветных водорослей, и держал в руке железный трезубец. Бога сопровождала странная свита – девять жутких существ в причудливых нарядах из овчины, льняных веревок и ворсы . Спутники Веда, скрывавшие лица под разноцветными масками, кривлялись и подпрыгивали, а сам он угрожающе размахивал трезубцем.
Пинна испуганно вцепилась в плечо мужа:
– Это знак! Бессмертный явился нам! Грядут неисчислимые бедствия, о которых предупреждал оракул!
Совладав с волнением, Макрин не опустил взгляд в землю, как прочие, а внимательно изучал коня Покровителя Морей. Не будучи жрецом, сар плохо разбирался в богах и их помощниках, но о лошадях знал практически все. Градоначальник мог бы поклясться честью, что похожий жеребец с розовым пятном на носу стоял сейчас в его конюшне. Если только…
– Мэйо! – зло прошипел Макрин. – Это Мэйо, а никакой не Вед.
– Ты заблуждаешься… – Пинна дрожала. – Черты невозможно разобрать…
Запрокинув голову, Небожитель исступленно взревел и ударил древком трезубца в воду, словно намеревался вызвать огромную волну и смыть с лица земли Таркс, как уже неоднократно поступал с неугодными городами, если верить старинным легендам.
Поморцы в них верили. С диким воем, охваченные ужасом от предчувствия скорой гибели, люди со всех ног кинулись прочь. Мужчины неслись большими скачками, женщины и жрецы, путаясь в длинных подолах одеяний, падали на истоптанный песок. В страшной панике дети теряли родителей. Все бежали по склону вверх, в сторону Таркса, оставляя на берегу беспорядочно раскиданные сосновые ветви, опрокинутые корзины и кувшины с вином.
Макрин обнял испуганную жену, уткнувшуюся ему в грудь, и утешал как мог, силясь перекричать огибавшую их толпу:
– Не плачь! Я докажу тебе, что это Мэйо!
– Сбываются страшные пророчества…
– Ничего не случится! Мы возвращаемся домой.
Приехав на виллу, Макрин первым делом отправился к конюшням. В просторном загоне среди прочих лошадей гулял светло-серый жеребец, не успевший до конца высохнуть на солнцепеке. Тщательно расчесанная грива сохранила едва уловимый запах водорослей.
– Почему конь мокрый? – строго спросил градоначальник у пастуха.
– Нереус водил его купать, – почтительно ответил раб.
– Кто разрешил ему взять лошадь?
– Молодой господин приказал.
Макрин ворвался в дом, не помня себя от гнева. Он нашел жену и сына беседующими неподалеку от перистиля . Мэйо в белоснежной тоге, с распущенными влажными волосами, стоял перед матерью и что-то взволнованно говорил ей, непривычно много жестикулируя. Пинна слушала, в раздумьях наматывая на указательный палец выпавший из прически локон.
– Ублюдок! – заорал сар, отвесив юноше смачную оплеуху. – Грязный выродок! Мертово семя!
– Отец! – попытался защититься Мэйо. – Дай мне сказать.
– Заткнись! Твоему поступку нет оправдания! Не понимаю только, почему Вед не утопил тебя вместе с лошадью!
– Прошу, любимый, смягчи ярость… – Пинна потянулась к супругу, но тот решительно отстранил ее.
– Помолчи, женщина. Я обещал отправить его на месяц ухаживать за лошадьми? Так вот, он будет делать это до сезона дождей. Он станет есть с невольниками, ночевать в бараке и мыться, когда позволят надсмотрщики. Решит отлынивать от работы, велю сечь плетьми без жалости. Рискнет убежать, я откажусь от него и не пущу больше в этот дом. Пускай подыхает в подворотне, как бродячая собака! Тебе все ясно, Мэйо?!
Юноша побледнел и его глаза сделались темнее самой черной ночи:
– Да, отец.
– Убирайся вон! Прочь, ничтожество!
Шатаясь, будто пьяный, Мэйо добрел до передней, а оттуда прошел на смотровую площадку и вцепился в ограду с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Раздосадованный юноша не понимал, почему за каждый добрый поступок судьба расплачивалась с ним страданиями и унижением. Чем больше он старался привнести в мир хорошего, тем больше зла получал в ответ.
Нереус бесшумно проскользнул по лестнице, замер за спиной хозяина и тихо позвал:
– Господин…
– Сослал в конюшни на три месяца, – коротко обронил Мэйо. – Нужно как-то перенести этот позор.
– Не огорчайся. Дни наказания пролетят быстро, а память о твоем смелом деянии будет жить годами.
Уголки губ поморца дрогнули и слегка приподнялись. Его улыбка постепенно делалась шире, озаряя смурое лицо:
– Вот уж точно, в Тарксе еще долго не позабудут сегодняшний день!
– Особенно, храмовники! – весело подхватил раб. – Помнишь, как от испуга вытянулись их подобострастные рожи?
– А первожрец, оказывается, способен на весьма резвую прыть! Наверно, старик не слишком усердствовал в молитвах, раз удирал от Веда быстрее прочих!
Юноши громко рассмеялись, довольные своей проделкой. Взаимная дружеская поддержка служила им утешением от любых невзгод и потому вместе они не могли долго грустить.
Пиршество во дворце зесара было серьезным испытанием даже для привыкшего к чревоугодию и обильным возлияниям желудка. Оно начиналось во второй половине дня и шло до глубокой ночи.
Сперва рабы омывали стопы гостей и сменяли их уличные одежды на яркие, богатые наряды. Затем под звуки музыки приглашенные следовали в огромный, декорированный гирляндами цветов триклиний , где размещались столы, за которыми мужчины могли возлежать группами до девяти человек. В центре зала находились самые почетные места, а вдоль стен расставляли кресла для женщин и гостей незнатного происхождения.
Начиналось торжество с выноса закусок, предназначенных возбуждать аппетит. Это были всевозможные салаты, яйца домашних и диких птиц, печеные овощи, грибы, устрицы и прочие угощения.
После вознесения благодарственной молитвы богам, пирующие неторопливо приступали к трапезе, шумно обсуждая друг с другом различные темы.
В это время на кухне готовились подавать основные блюда: свиное и телячье мясо, морскую и речную рыбу, крупную лесную и пернатую дичь.
По особому указанию Клавдия, в столице женщинам не дозволялось пить вино и им приносили сладкие медовые напитки. Провинциалки, избалованные разнообразными сортами из выжимок и изюма, не спешили перенимать моду на трезвость, хотя повсеместно считалось хорошим тоном после пира дойти до дома самостоятельно, не прибегая к чьей-либо помощи. Неспособных это сделать жестоко высмеивали, именуя беспутными пьяницами. Чтобы сберечь репутацию, мужчины разбавляли вино водой более чем на треть и умышленно вызывали рвоту с помощью павлиньих перьев.
Во время основной трапезы гостей, уже как минимум дважды наполнивших свои освинцованные тарелки, развлекали шуты, актеры, философы и танцоры. Для увеселения публики разыгрывались целые музыкальные представления, сопровождаемые пением и декламацией стихов. Любителям настольных игр выносили доски и фигуры. Помимо прочего, затевались веселые торги: например, аукцион картин, накрытых непрозрачными материями. Покупатели делали ставки, до последнего момента не зная, платят ли они за шедевр мастера или за неумелую мазню ученика.
После седьмой перемены блюд рабы приносили серебряные подносы с десертом и торжественно водружали его на маленькие, укрытые белыми скатертями столики. К этому моменту на основных столах от обилия яств уже некуда было положить нож или поставить кубок. Разгоряченные вином гости подчас забывали нормы приличия: беседы велись громко и развязно, повсеместно возникали споры и даже потасовки, сластолюбцы охотно тащили к себе на клинии молоденьких невольников обоих полов. Чтобы удовлетворить самые требовательные запросы на пиры приглашались опытные гетеры и кинэды.
Почетных гостей хозяин мог порадовать особо ценными подарками – девственницами и нетронутыми мальчиками, как правило, из детей домашних рабов.