Страница 7 из 8
Между тем советское литературоведение, связанное по рукам и ногам идеологическими предрассудками, в решении назревших проблем эстетики и теории художественного слова, зашло в тупик. Особенно ясно эта тупиковая ситуация обозначилась в 70-х годах. Озарения М.М. Бахтина в области теории жанра и психологизма эпических форм, несмотря на большое количество цитат в трудах других ученых, где звучали его идеи, тем не менее, принципиального развития не получили. Многие литературоведы с подозрением относились не только к трудам, но и даже к имени ученого, наметившего новые перспективы развития литературоведения.
Шарахаясь от любых идеалистических и интуитивистских тенденций, обвиняя западных ученых во всевозможных модернистских увлечениях, законодатели советского литературоведения завели теорию художественного слова в унылое болото беспросветного рационализма, догматических построений, в центре которых, подобно монстру – замку Кафки, возвышалась теория социалистического реализма. Эпоха кризиса и переоценки ценностей показала, что одной из причин стагнации эстетики, литературоведения, языкознания, да и других наук, стала материалистическая трактовка фундаментальной проблемы соотношения языка и мышления, интерпретация процессов, лежащих в основе мышления и художественного творчества в духе марксистско-ленинского дуализма причины и следствия. Догматическая, непродуктивная критика западных научных школ, построений философов постмодернизма и постструктуруализма, отрицание всей шкалы феноменальных, иррациональных явлений творческого процесса, сведение тайны зарождения произведения только к акту мышления, к диалектике взаимообусловленности замысла и материала, идеи и темы, вымысла и факта – все это в итоге обусловило стагнацию литературоведения.
Объект эстетического изучения – многомерный творческий процесс – оказался безнадежно утрированным и унифицированным. По сути дела, материалисты оказались в ситуации, где они анализировали не процесс художественного творчества, а ситуацию собственного теоретизирования и концептуализации, развивавшихся в банальной плоскости сплошных дихотомических построений. В данной ситуации нельзя и пытаться хоть как-то объяснить иррациональные мотивы и феномены в творческом процессе, которые встречаются в биографии почти каждого гениального мастера слова, композитора, художника и т.д. Этими мотивами, феноменами, видениями, которые настойчиво возвращают нас к парадигматике архаического трансперсонализма, переполнены биографии всемирно известных писателей, композиторов, художников, поэтов. Совершенно ясно, что рациональная методология не в состоянии хоть как-нибудь объяснить эти духовно-психологические явления, сопровождающие творчество сверходаренных личностей.
В период господства рациональной методологии теоретики литературоведения предельно схематизировали всю сложную проблематику психологии художественного творчества, сведя основные вопросы к примату идеи над замыслом и материалом, сконцентрировав внимание не на причинах и тонких обстоятельствах зарождения и формирования творческого импульса, а на процессе оформления импульса (идеи) в форму художественного произведения. При таком изначально схематическом подходе сфера иррациональных явлений в психологии творческого процесса, конечно, игнорировалась, или просто констатировалась, и в этом ничего удивительного нет, – незадолго до этого советская психология либо вообще отрицала наличие подсознательного и сверхсознательного, или же, признавая их, относилась к ним с большим подозрением как к области непознаваемого туманно-мистического. Современная психология в наших республиках – порождение периода тоталитаризма, следуя за развитием мировой науки, вновь открывает эти темы для себя, вынужденно признает роль феноменального и иррационального в процессах осознания и познания, вместе с тем она не в состоянии выдвигать какие-либо продуктивные теории. Разве это не прямое свидетельство отставания наших наук, переживших период многолетней стагнации, фетишизации материалистического метода. Сейчас, обобщая опыт прежних лет, мы не можем не признать, что рациональный метод, основанный на канонизированных понятиях, дуализме объекта и субъекта, сознания и материи, языка и мышления, непродуктивен и не способен эффективно описывать нетривиальные процессы творческого человеческого сознания.
В 70-е годы в советском литературоведении появилось большое количество публикаций, трудов, посвященных главным образом проблемам художественного психологизма и формам психологического анализа в литературном произведении. Сейчас ясно, что эта область оказалась наиболее легитимной с идеологической точки зрения, хотя в 30-е годы она была в числе строго табуированных тем, что в 70-х она выступила в роли своего рода отдушины, куда устремились исследователи, жаждущие углубления в сферы психологии творческого сознания. Художественный психологизм на уровне эстетических явлений литературного произведения – это все же уже результат, статическая проекция того, что предшествовало на динамической фазе создания целого, когда все коммуникативные перцепции существовали в наиболее интенсивной фазе. И именно эта область уже воплощенного, реализованного в структуре произведения, оказалась наиболее привлекательной для большинства теоретиков советского литературоведения. Она была удобна по той причине, что не требовала глубинной перестройки мышления и освоения новых методов исследования и анализа, расширения сферы данных. И эта ситуация в теории литературы, несмотря на появление отдельных интересных трудов, до сих пор преимущественно сохраняется.
Между тем в современной нейролингвистике3 интенсивно развивается весьма продуктивная теория психологии измененных творческих состояний. Расширение этой теории и экстраполяция ее данных на смежные науки позволило бы вновь включить в литературоведение, в частности, в фольклористику, всю парадигматику архаического шаманского трансперсонализма, сказывания в особых психологически нетривиальных состояниях. До сих пор этой проблемой занимались, главным образом, философы – ритуалисты, антропологи, этнографы. Учет культуры творческих состояний в античные времена в греко-латинском мире, в разных древних восточных зонах, в мирах традиционного шаманизма, сопоставление этих психологических культур с творческими состояниями в средневековье, в эпоху Просвещения, в новое историческое время многое бы дало современной науке для более глубокого и объемного понимания духовно-психологических аспектов творческого процесса.
В связи с этими вопросами необходимо сделать оговорку, что труды академика М. Каратаева4, связанные с вопросами психологии художественного творчества, полностью соответствовали канонической методологии и не выходили за рамки интереса к проблемам, так называемого, художественного психологизма и психологического анализа.
Развитие эстетики в конце ХХ века показывает со всей ясностью, что комплекс вопросов психологии художественного творчества должен быть значительно расширен, перестроена сама методология за счет учета данных смежных наук, психологии, синэргетики, антропологии, квантовой философии, нейролингвистики. Ясно, что, так называемый художественный психологизм, в прежней интерпретации включающий в себя психологический анализ, методологически исчерпал себя по причине господствующей эмпирики и статики. Эта тема может вновь оказаться продуктивной в рамках коммуникативной поэтики и новой теории психологии творческих процессов.
Состояние современной науки требует преодолеть непродуктивный дуалистический подход к многослойной сфере человеческого сознания, соотношению в нем рационального и иррационального, логического, дискурсивного и невербального, полевого. Иной ракурс видения этих проблем должен включать, по крайней мере, трехмерную проекцию динамических компонентов творческого процесса, а именно психологию творца, психологию эстетического восприятия и психологизм самого произведения. Более многомерное мышление могло бы включать в этот процесс и элементы психологической диахронии, а также – перспективы возможных прочтений текста и контекста, ибо это тоже скрытые актуализированные компоненты существования произведения в пространстве и времени человеческой онтологии. Опыт изучения и описания жизни и творчества выдающихся художников показывает, что необходимо включать в понятийный аппарат исследователя теорию измененных творческих состояний. Иначе трудно будет понять глубинную природу тех состояний, которые называются вдохновение, озарение, просветление, видение и т.д.
3
Спивак Д. Л. Лингвистика измененных состояний сознания. – Л.: Наука, 1986.
4
Каратаев М. Мухтар Ауэзов. – Алма-Ата: Жазушы, 1967.