Страница 69 из 91
— А я-то при чем? Почему ты мне об этом говоришь? — начал было я отпираться.
— Ах, так? — совсем обозлившись, оборвал меня Юра. — Тогда, может быть, свидетелей пригласить? Даю вам двадцать минут, и чтоб немедленно все это убрали! Только попробуйте не выполнить!
— Ни за что не полезу на леса! — уперся я, отлично представляя, какие насмешки придется вынести, стоит только мне оказаться в Лялькиной бригаде на этом третьем, трижды клятом этаже.
— Ладно, Боря! Считай, дешево отделался. Юра прав, — рассудительно сказал Коля Лукашов и, не откладывая дела в долгий ящик, предложил: — Пошли, Петро!.. А ты, Юра, если можешь, дай этому мастеру художественной кладки какую-нибудь другую работу: стену мы и вдвоем разберем.
— Пусть идет в свою столярку. Материал привезли, ток подключили, будешь делать оконные рамы, — явно щадя мое самолюбие, скомандовал Юра. «Все-таки отличный он парень! Хоть сегодня исчезну с глаз долой, а пройдет несколько дней, как-нибудь эта история забудется и перестанут надо мной смеяться».
Я прошел в столярку и стал наблюдать из окна, как созданное мною признание в любви исчезало, разрушаемое руками моих самых лучших друзей, Петра и Николая. Видела или не видела мое сочинение в камне Ляля? Как она отнеслась к моему крику души?.. Неожиданно я почувствовал: к окну мастерской подошла она…
Лялька просто слов не находила от возмущения:
— Мальчишка! Зеленый, желторотый мальчишка! Осрамил и меня и себя! Теперь хоть на глаза никому не показывайся! Ну как с тобой серьезно говорить?
— Но ведь это правда…
— Что правда?
— То, что я написал…
От этого моего заявления она настолько разозлилась, что не нашла никаких слов. Я тоже замолчал, хотя мог бы сказать: «Слушать ты меня не хочешь, потому и написал…»
Злющая Лялька так же быстро отошла от окна, и я снова остался один. Я нисколько не жалел о содеянном: по крайней мере, теперь Лялька точно знает, что я переживаю, а на словах я бы ей так толком ничего и не объяснил.
С чувством сожаления стоял я у окна и наблюдал, как лучшие мои дружки Коля и Петр разбирают столь прочно уложенное на известково-цементном растворе выражение моих чувств.
Парни мои, работая на лесах, напомнили мне две другие фигуры, возникшие на моем пути всего несколько дней тому назад тоже на уровне третьего этажа, только не будущей школы, а строящегося универмага. «Слышь, парень, по этому следу больше не ходи», «Боря, не темни, ты же умный человек».
Видение мелькнуло и пропало. С этим тоже что-то надо было решать. Куликову я ничего не сказал о парнях, а, наверное, надо бы… Предпринимает ли что-нибудь сам начальник костановской милиции?
Целый день я строгал на электрорубанке бруски для оконных переплетов и впервые был доволен, что эта адская машина так воет во время работы: при всем желании не очень-то при ней поговоришь, да и разговаривать мне ни с кем не хотелось. Спасибо, дядя Миша расспросами не донимал. Так мы с ним и проиграли в молчанку до конца рабочего дня. Зато норму вдвое перевыполнили. Хоть это — слабое утешение, но все-таки…
Спать я отправился не к себе в палатку, а к Аполлинарии Васильевне на сеновал, втайне надеясь, что увижу у Фрола Лялю и поговорю с ней. Но Ляля, как я ни думал о ней и как я ее ни ждал, к Аполлинарии Васильевне не пришла. С горя я забрался на сеновал, устроил себе из тюля, который купила в магазине тетя Маша, «белый дом» от комаров и там вскоре уснул.
Разбудил меня стук в наружную дверь. Я высунул голову из своего логова и удивился: в щели сеновала вовсю лупило солнце, доносилось пение птиц, на росистом лужке, расчерченном длинными тенями от деревьев, блеяли овцы. Это значило, что пастух уже выгнал колхозное стадо. Глянул на часы — без пяти шесть. Для деревенских жителей — ясный день, для дачников — раннее утро.
На сеновале да еще на свежем воздухе так крепко спится, что я и не заметил, когда ночь прошла.
В наружную дверь дома снова громко постучали, раздался требовательный голос: «Хозяева, принимайте гостей!»
В летней комнате, где спали Фрол и тетя Маша, послышалась легкая перебранка: «Вечно ты назовешь полон дом своих дружков — ни времени, ни срока не знают, прутся спозаранку!» — это упрекала дядю Фрола за широту души тетя Маша.
— Вроде бы и не звал никого, — оправдывался дядя Фрол.
— Эй, хозяева! Довольно спать! Открывайте! — снова раздался удивительно знакомый бодрый голос.
— А чтоб тебя разорвало! Пойду гляну, кого там нелегкая принесла! — сказала тетя Маша и отправилась открывать дверь. Слышно было, как скрипели ступеньки под ее грузными шагами.
Меня разобрало любопытство: кто пришел в такую рань, еще и шумит, как у себя дома?
Я выбрался из сена, подошел к слуховому окну, открыл его, высунул голову наружу.
Внизу перед входной дверью стоял Тема в рыбацком плаще с поднятым капюшоном, в резиновых сапогах выше колен, держа в одной руке связку удочек, а в другой… А в другой у него висел на кукане огромный, по меньшей мере двухкилограммовый лещ.
Дверь открылась, вышла дородная и величественная тетя Маша в пестром халатике и домашних шлепанцах. Она окинула Тему подозрительным взглядом и, не сказав ему «здравствуй», спросила:
— А где же гости?
— А я тебе что, не гость? — обиженно спросил Тема.
— Да гость, гость, чтоб ты облупился! — согласилась с ним тетя Маша. — Носит тебя нелегкая! Сам не спишь и другим не даешь!.. Фрол Иванович! — крикнула она. — Иди! Тема к тебе в гости пришел!
— Видишь, какая ты, — не без тайного ехидства сказал Тема. — Я тебе с утра пораньше подарочек принес, а ты меня в дом не пускаешь.
В это время и дядя Фрол спустился с лестницы, выглянул из-за тети Маши и обомлел:
— Т… ты… Где?.. — только и вымолвил он и больше ничего уже не мог сказать. Я и на таком расстоянии увидел, что его вот-вот хватит удар.
— В реке… — с самым наивным видом ответил Тема.
Дядя Фрол не дал ему договорить.
— Будь ты хоть раз человеком, скажи прямо, где?
Тема молча поворачивал перед Фролом огромного со сковороду леща то одним, то другим боком и не торопился рассказывать, как и где он его поймал.
— Врешь ведь, не сам поймал! Ну сознайся, что не сам! — начал вдруг, чуть не плача, уговаривать Тему дядя Фрол.
— Вот тебе раз! Да ты что? Сам поймал! Всего час назад! Прямо с реки и к вам!
— Тогда почему не говоришь где! У зеленой куги на перекате?
— Ну да, на перекате…
— Вот и врешь! В жизни никто на перекате лещей не ловил, они глубину и спокойную воду любят. В зимовальной яме ты его поймал.
— А я что говорю? В зимовальной яме и поймал. Река большая, где хочешь, там и лови.
— А ну, покажи еще, — не выдержал дядя Фрол. — Эк чешуя-то у него! С трехкопеечную монету… Золотом отдает… Я таких лещей на крутое манное тесто ловил с подсолнечным маслом.
— Ну таких-то ты никогда не ловил! — спокойненько заметил Тема.
— Кто, я?
— Ну да, ты.
— Ладно, все равно не поверишь. Рассказывай, как он у тебя взял.
— Ну как? — охотно начал Тема. — Сначала закинул я на выползка, а он — ничего. Утро такое хорошее, ясное…
— Вот и врешь. С утра туман был.
— Так то с утра, а взял-то он на восходе. А ты не перебивай! Значит, сижу. Спать хочется, сам уже вроде как носом клюю и поплавок едва вижу. А поплавок у меня перовой, торчит и не колыхнется… Вдруг! — Тема сделал паузу. — Меня будто кто под руку подтолкнул. А поплавок-то так тихонечко повернулся, приподнялся и лег на бочок: «Все, думаю, хозяин берет!»
— Точно, лещевая поклевка! — подтвердил дядя Фрол.
— Ну вот, — продолжал Тема, — выждал я маленько и вижу, поплавок опять на дыбы встает, в небо указывает. Неужели, думаю, отошел? Уж изнервничался весь! Ан нет, не отошел, голубчик! Не отошел! Задробил, задробил и повел, и повел.
— Ну! — Не выдержал дядя Фрол.
— Я его р…раз! А сдвинуть с места не могу! Он, стервец, хвост лопатой загнул и уперся, ровно на якорь встал! Ну не пошевелишь! А потом как даст в глубину! Катушка — вз…з…з! Ручками по пальцам — брынь…нь! Леска, как струна, и с катушки ходом летит, удержать не могу.