Снежный ком

— Ладно, не обижайся, — постарался он меня успокоить, — смолоду и я был такой, как ты… Стоит нам попасть в их магнитное поле, тут же глупеем и скатываемся во всех делах до титешного возраста. Тут они нас голыми руками и берут.

— А что делать, чтобы не глупеть, чтобы девчонки, как они говорят, о нас ноги не вытирали?

— Как что делать? Орлом надо быть! Тогда все наоборот пойдет! Не ты за ними, а они за тобой бегать будут!

— Орел — это у кого душа гордая или денег карман?

— Ясно — денег карман! А зачем ей твоя гордая душа? Насчет денег они очень даже хорошо соображают, только и ты не будь промах: волчьей хваткой ее за холку, на спину и в лес. Вот тогда она тебя зауважает и бояться будет. А так, чем больше ты у нее внимания вымаливаешь, тем больше она нос воротит.

— Как это «за холку и в лес»? — уныло повторил я. — Это волки так овец из стада таскают, а Лялька вам не овца.

— Тем более! — убежденно подхватил Клавдий Федорович. — Она с норовом, а ты должен быть еще норовистее. Иначе, если верх не возьмешь, тут же на шею сядет. С бабой надо, чтоб она чувствовала: не тряпка, а мужик перед ней. Про холку я тебе фигурально пояснил. Это же не значит, хватай ее за загривок и начинай трепать.

— А если я ее люблю и мне ее не трепать, а на руках носить хочется? — неожиданно для себя признался я.

Клавдий Федорович даже сморщился, как будто лимон съел:

— И-и-и-и-и! — протянул он недовольно. — Люблю-ю-ю!.. Этого они только и ждут! Ну и ходи в дураках, пропадай как знаешь. Не ты первый, не ты последний. Будет из тебя Лялька веревки вить да на побегушках держать… В этих делах, мил человек, тоже и тактиком и стратегом надо быть. Как только первое, самое пустяковое сражение проиграл — пиши пропало, — так оно и дальше пойдет! А надо — генеральные выигрывать!

— Попробуй выиграй, — сказал я. — А как? Сами небось не знаете…

— Ну как! Перво-наперво надо ее удивить. Они это страсть любят! Узнает, что ты в ее честь подвиг совершил, считай, по гроб жизни твоя. Еще и подружкам нахвалится, дескать, вот, мол, какой геройский парень Борька, а изо всех вас меня выбрал!.. Ну вот, увидел, что твоя артподготовка сломила линию обороны, атакуй смело и времени не теряй: они проволочек страсть не любят. Потому что им замуж, как из пушки, надо! С этим делом они никогда не ждут! Не за тебя, так за другого тут же выскочит! И выходит, твоя задача, чтоб и глазом не успела моргнуть, а уж у тебя в объятиях!..

«Легко сказать, — подумал я, — с Лялькой пока что никакие объятия не получаются. Такую «артподготовку» тебе устроит, не обрадуешься».

— Ну какой такой подвиг может быть, Клавдий Федорович? — сказал я. — Космонавты вон месяцами с орбиты не слазят, пожарники-парашютисты в горящую тайгу прыгают, а у нас что? Школу строим, да вот еще, говорят, на сенокос пошлют. Вот вам и весь героизм!

— Так это же совсем неважно, какой подвиг! — даже возмутился Клавдий Федорович. — Лишь бы подвиг! Ты хоть на голову встань да ногами подрыгай с риском для жизни в ее честь. Тоже сгодится! По законам эволюции любовь завоевывать надо! Слабым природа продолжение жизни не доверяет! Ведь что получается? Тело наше — мышцы там, костяк — миллионы лет формировалось и в наши дни до совершенства дошло. А эта штука — Клавдий Федорович постучал себя пальцем по лбу, — исторически самое молодое образование. А нагрузки на него космические! Вот оно порой, в трудные минуты жизни, и не срабатывает!

— Вы это о чем, Клавдий Федорович, — спросил я подозрительно, чувствуя в его словах скрытый подвох.

— Да о том, что главное богатство земного шара — человек — воспроизводится все тем же примитивным способом, по-старинке. Так же, как на заре всемирной истории. Питекантропы из-за любимой дубинами дрались. У нас за дубину — не меньше пятнадцати суток, а то и «вышку» дадут. Но ведь любимых все равно надо завоевывать!

— Что-то я вас не пойму, насчет чего это вы? — чувствуя, что занудливый старик потешается надо мной, сказал я настороженно.

— Да все насчет того же серого вещества, — глядя на меня наивными голубыми глазами, пояснил Клавдий Федорович. — Серым-то оно наверняка стало только в последнее время от городской копоти и пыли. А раньше, когда все в деревнях жили, и в головах-то у людей наверняка было посветлее…

«Издевается, старый балабон, а еще пожилой человек», — не очень-то дружелюбно подумал я. Но задираться с Клавдием Федоровичем мне было не с руки. К тому же говорил он со мной настолько серьезно, что его словам хотелось верить.

В главном он был, конечно, прав: ни мое усердие в труде, ни рабское почитание Ляльки пока что никаких результатов не дало. Ну а какое такое «геройство» я могу придумать? Легко сказать: «Стань героем!» А как? Где взять этот героизм?

— Ну ладно, поправляйся, а будет нужда, заходи, — сказал Клавдий Федорович свою обычную фразу, похлопал меня по плечу и пошел к себе в больницу. А я стоял и думал: «С чего это я должен поправляться, когда я вовсе никакой не больной?» Больше всего мне запал в голову совет Клавдия Федоровича: «Неважно, какой подвиг, лишь бы в ее честь…» В фильмах, какие я видел, самые прекрасные женщины дарили свое внимание самым отчаянным героям. Но то в фильмах. А что можно сделать такого выдающегося здесь, в Костанове, причем немедленно, сейчас?..

Я стоял и раздумывал обо всем, что мне только что популярно объяснил Клавдий Федорович, как вдруг увидел именно то, что мне было просто необходимо: двутавровую балку, которую автокраном подняли на угол второго этажа, чтобы через блок подтаскивать наверх в ведрах раствор.

Внизу под балкой стоял чан с гашеной известью, и это меня насторожило, но сама балка неодолимо притягивала к себе. Это было, пожалуй, как раз то, что нужно. Решение родилось мгновенно: как акробат в цирке я в честь Ляльки пройду по этой балке и на конце ее сделаю стойку на кистях. В руках я чувствовал такую уверенность и силу, что эти стойки мог загибать не только на гимнастических брусьях, а хоть на сто десятом этаже нью-йоркского небоскреба.

Еще раз внимательно присмотревшись к балке, высовывавшейся метра на полтора из-за стены второго этажа, я понял, что, если вот сейчас, сию минуту, не сделаю стойку на этой балке, до самой смерти не буду себя уважать. Насвистывая бодрый мотивчик для того, чтобы настроить себя на подвиг, я вбежал по сходням на перекрытие второго этажа и небрежно ступил на балку. Тут же я услышал встревоженный крик, сладко отозвавшийся в моем сердце:

— Ой, девочки, смотрите!

Я спокойно, словно по половице, прошел по узкой плоскости балки до ее конца, развернулся на девяносто градусов, присел и спокойно выжал стойку, зацепившись пальцами за край, регулируя равновесие упором ладоней.

В природе все замерло. Наступила мгновенная гробовая тишина. Все боялись не то что слово сказать, даже кашлянуть, только бы не вспугнуть меня. И я решил «завернуть» со стойки еще и горизонтальный баланс на локте… И надо же! Как раз в эту минуту меня потянуло посмотреть, где там стоит этот проклятый чан с известью, не угодить бы в него… Оказалось, что я торчу ногами в небо — как раз над этим чаном. Стоило мне увидеть известку, как меня неудержимо потянуло именно в нее, будто прыгуна с вышки в Черное море.

Правда, я еще успел сделать вид, что столь необычный полет в чан с известью специально запрограммирован, ноги мои занесло назад, я изогнулся и с криком «Ура!» полетел в бак. Хорошо еще, что в полете успел извернуться, словно кошка, которая, как известно, всегда приземляется на лапы, и угодил в известку не головой, а ногами.

Многоголосый девичий вопль сопровождал мой полет.

— Девочки! — уже выныривая из чана, услышал я отчаянные голоса. — Борька с лесов упал! Борька разбился!..

Кажется, это кричала та самая добрая Люся, которая мечтала для себя о такой же любви, как моя к Ляле.

Известь, возмущенная моим вторжением, с чавканьем выбросила из чана белые ошметки, но сомкнуться над моей умной головой я ей не дал, потому что, хоть и ободрал ладони, но успел вцепиться в жесткие края чана. Некоторое время я так и сидел по горло в извести, соображая, весь я цел или по частям, и, одурев от своего полета, слышал и не слышал, как бежали по сходням девчата, перекликаясь встревоженными голосами.