Снежный ком

Я не знал, правильно или неправильно молодым мучиться чувством вины перед такими, как дядя Фрол, ветеранами, или только у меня такая беспокойная совесть. Но, честно говоря, очень хотел бы испытать себя, чтобы иметь право хотя бы приблизиться к тем вершинам, на которых для меня пребывал дядя Фрол.

Жалко мне было и тетю Машу. Переживала она за своего Фрола так, что и рассказать невозможно.

Заявился я сегодня к ней с первым пароходом, а она сама не своя. Дядьку твоего, говорит, в больницу увезли. Клавдий Федорович — наш костановский фельдшер — сделал ему перевязку, — хорошо что вместе строились, в одном доме живут. А потом видит, температура вроде кверху полезла, — своего соседа на дрожки и в больницу. Пока довез, думал, что растрясет…

— Когда это у тебя началось? — спросил я с участием.

— С весны сорок четвертого, — едва заметно усмехнувшись, ответил он.

— Да нет, я про обострение…

— Позавчера… Сидел дома, работал: читал, писал, считал. Занимался своими экономическими выкладками. Чувствовал себя вполне прилично: в работе всегда как-то легче… А тут, как назло, Тема пришел. Тары-бары на всякие темы. Советуется, как свои бригады шабашников разместить, да выпытывает, будет или не будет колхоз платить премиальные и прогрессивку… Ну эти вопросы его, в общем-то, понятны: только приехал, можно сказать первый день, никого и ничего еще у нас не знает, ответственность за своих строителей вроде бы чувствует… А потом смотрю, разговор сам собой на рыбалку повернул. Какая, мол, рыба да на какую насадку берет? Да где тут самые уловистые места. А потом и говорит: «ты тут давай работай, а я пойду закидные на леща поставлю. У вас, говорит, где ручей в речку впадает, наверняка яма: течение воду в обратную сторону крутит, по-нашему «суводь» или «улово» называется… А я это и без него знаю. И ведь точно угадал: в устье ручья самое рыбное место. Сколько годов на этой яме ловлю, и в ручье и в яме рыбу прикормил… Ну вот сказал так Тема, ровно по сердцу ударил, и пошел. А я остался и работать не могу. Все про его закидные думаю, где он их будет ставить? И до того разволновался, хоть всю работу к чертовой матери бросай!..

…Тут я должен сказать, что к рыбалке у дяди Фрола — коренного костановского жителя — отношение особое. Он еще как-нибудь стерпит, если его сочтут не самым блестящим в районе экономистом (цену себе он знал и такой оценки не боялся). Но если кто посмеет поймать рыбы больше него или заберется ловить в заветные заповедные Фроловы места, тот может считать Фрола своим врагом на всю жизнь.

Как только на рыбалку, так ни раненая рука, ни плечо у него не болит… Из-за рыбалки и случались с ним всякие нелепые истории…

Поехали они как-то с Темой удить за Волгу. Места там превосходные: ерики, протоки, старицы — все условия для отдыха с удочкой в руке. А рыбалка не получилась — погода не заладилась, дождик моросил, клева не было, хоть плачь. Фрол от такой тоски хотел уж и удочки сматывать, а тут появляется Тема и на кукане у него с полдесятка мерных сазанчиков. Остановился возле Фрола и говорит: «Что ты тут сидишь? Вон у скрестка дорог бочажок: смотри, каких сазанчиков наловил». Сказал и тут же исчез. А Фрол посидел, посидел и решил: «А что я теряю?» Отправился он к скрестку дорог, нашел тот бочажок и, ни на что не надеясь, закинул удочку. И на крючке-то у него так, всего обрывок червяка еле держался…

Поплавок тут же нырнул. Фрол вытащил сазанчика, граммов на семьсот, снова закинул удочку. Второй подцепился. «Эге, думает Фрол, дело совсем неплохо пошло». Ловит себе, ловит, знай поплевывает на огрызок червяка, на свой улов никак не нарадуется, сам удивляется, как у него на такую дрянь рыба берется. Только и очнулся, когда его окликнул какой-то серьезный мужчина, в брезентухе и верхом на лошади. «Клюет?» — спрашивает. Дядюшка отвечает: «Еще как!» — «Ну вот что, — говорит ему серьезный мужчина, — забирай свою рыбу и мотай отсюда! Голову, — говорит, — хоть подними, совсем от клева обалдел!»

Поднял дядя Фрол голову и обомлел: перед ним на дощечке надпись: «Колхозный садок». На дне бочажка ключи, вот рыболовецкая бригада в этом бочажке пойманную рыбу до отправки в магазин и держала. К дяде Фролу бригадир подъезжал, он ему в повышенных тонах с междометиями всю эту механику и разъяснил…

Как-то в тех же местах отправился на охоту и — тоже конфуз. Сделал дядя Фрол там засидку — лучше не придумаешь: в лозняке на берегу ерика, что и в одну и в другую сторону в виде серпа изгибается: с какой стороны утки ни подлетят, на середину ерика обязательно приплывут, ради безопасности простор любят.

За ериком хутор виднеется, а от хутора медленно так по ерику «свойские» утки, домашние, значит, подвигаются. На мелководье — головы вниз, гузками кверху становятся, лапками воду молотят, кормятся без опаски.

«Ну, — думает дядя Фрол, — к домашним дикие прилетят, тут я их дуплетом с полдесяточка и уложу. А домашние эти — тоже серенькие, незаметные…»

Утки эти плывут и плывут, совсем на выстрел вышли, хоть палку в них кидай. Дядька мой на месте заерзал: «Стрельнешь по диким и этих, «свойских», переколошматишь. От хозяек с хутора неприятностей не оберешься…» Высунулся из лознячка и сказал-то тихонечко:

— Кыш, проклятые!

Ух, как хватили эти «проклятые» с места, взвились в воздух и след их простыл. «Бум!» «Бум!» — отсалютовал им дуплетом дядюшка, а у самого руки и ноги трясутся, «мама» сказать не может…

Все это совсем некстати промелькнуло у меня в голове, и я даже устыдился своих мыслей: дяде Фролу сейчас ни до чего, а я ударился в воспоминания о рыбалке. Но потом подумал: «Ничего хорошего, если я все время буду спрашивать его о нездоровье, напоминать, где, что и как болит. Гораздо веселее говорить о тех вещах, которые особенно дороги его сердцу».

— Но ведь не поймал Тема в том улове ничего? Зря небось старался?

— Сегодня не поймал, завтра поймает, — пессимистически ответил дядя Фрол. — Главное — место точно угадал.

— Сейчас-то, наверное, и рыба не ловится. Говорят, июнь — на рыбалку плюнь… Поганый ерш и тот не клюет.

— Кто умеет ловить, у того и крупная клюнет. Надо только знать, где, когда и на что… О рыбе мы еще потолкуем, а пока что давай докладывай, как у тебя с акварелями?

— Краски привез, — я замялся. — Портрет ты видел. Что-то не получается.

— Поработаешь и получится.

— Не знаю, удастся ли писать?

— А почему не удастся?

— Н-ну, все на стройку, а я — с этюдником…

— Можно писать до работы. К тому же выходные есть…

Дядюшка Фрол очень ревниво относился к моим занятиям живописью. Еще пятиклассником ходил я вместе с ним на этюды, присматривался, как он пишет, а потом и сам попробовал: березку и ручей так написал, да потом еще и два натюрморта — яблоки, стакан с водой и цветы, что дядюшка на другой день отвел меня к знакомому художнику Павлу Кондратьевичу. Тот и определил меня в изостудию при заводском Доме культуры. Дело сначала шло не очень, но уже через полгода я писал и пейзажи, и живую натуру. А последнее время втайне от всех мучился над портретом Ляльки. Никак не получалось то, что хотелось выразить, — написать Ляльку такой, какой ее люблю, чтоб в портрете было все то, что о ней думаю и что чувствую. А ведь это непросто.

Ответить дяде Фролу я не успел: у пристани взревел мощный лодочный мотор, то ли «Вихрь», то ли «Нептун» — по меньшей мере в двадцать лошадиных глоток. Я высунулся из окна и увидел, как коренастый мужчина в кремовой блузе помогает Ляльке сойти в моторку типа «Прогресс». Теперь на Ляльке была уже не белая шерстяная юбка, а великолепные джинсы и бонлоновая куртка. Мужчина усадил Ляльку перед ветровым стеклом и начал что-то там регулировать в моторе. Я, конечно, тут же узнал его: не успел Тема появиться в Костанове, уж и моторку сюда перегнал, к тому же, как обмолвился дядя Фрол, с ходу домик отхватил, еще и два контейнера вещей приволок… Вон он как прифрантился! Подлетел к пристани эдаким чихачом, красавице Ляльке чуть ли не бобровую шубу под ноги стелет!.. Вся шерсть на мне так и поднялась дыбом…