Страница 36 из 91
— У кого — «у них»?
И тут я понял, что можно было не спрашивать.
Стая голодных, одичавших собак, больных, грязных, обшарпанных, рылась в отбросах. Две собаки дрались из-за каких-то объедков. Черненькой шавке посчастливилось раздобыть то ли кость, то ли кусок заплесневелого хлеба. Трусливо поджав хвост, она подалась было с добычей в сторону, но не тут-то было. Сейчас же за нею погнались штук шесть здоровенных, одичавших от голода и холода псов.
Какой-то эрдель налетел на шавку, сбил ее с ног и только завладел добычей, как подоспели остальные, и поднялась такая свалка с визгом, рычанием, воплями, что хоть уши затыкай.
Дравшиеся собаки отскочили друг от друга, в середине остался самый здоровенный пес. Весь ощетинившись, он к самой земле пригнул голову, как будто хотел сказать: «Мое!» Остальные злобно рычали на него, но подойти боялись. Издали завистливо тявкали дворняжки.
— Ай-яй-яй, ай-яй-яй, ай-яй-яй! — все вопила обиженная шавка, унося ноги подальше от места побоища.
— Ну вот, — сказал папа, — дома у вас «Собачье царство», двор, где, как говорит дядя Коля, дамочки с накрашенными коготками пуделей водят. А здесь — самый настоящий «собачий капитализм»: кто сильнее, тот и прав.
— Да откуда их столько?
— А со всех окрестных дач… Весной у каждой этой собаки был хозяин. Любили этих псов, ласкали, давали вкусные кусочки. Осенью хозяева разъехались, а собак бросили. Гаже такой подлости быть не может. Я бы таких, с позволения сказать, «людей» по всей строгости закона судил как предателей.
— Куда же им теперь?
— Отлавливают их и для питомников, и для опытов в институтах. Так ведь это не жизнь!..
— Лучше бы вы их нам не показывали, дядя Петя, — искренне, со слезами на глазах сказал Павлик. Он очень любил спокойно жить и не любил расстраиваться.
— Пап, давай хоть по одной собаке возьмем, — предложил я.
— Разрешите, дядя Петя! — подхватил и Павлик.
— Их тут десятки, — ответил папа. — Двух возьмем, а как остальные?
Мы шли обратно к станции, а в ушах все еще стояли визг и вой, злобное рычание дерущихся из-за отбросов собак.
— Все дело в том, — сказал папа, — что у каждой животины, особенно такой умной, как собака, должно быть свое дело. Возьмите даже комнатную, и та не хочет быть игрушкой: чуть где стукнет, брякнет, сразу: «Гав! Гав!» — дом сторожит. Я уж не говорю об ищейках, пограничных собаках, санитарах, о сенбернарах — спасателях в горах, например… Когда собаку держат для дела, это понятно. Но вот зачем дамочки пуделей на веревочках водят, понять не могу… У них ведь все для декорации, чтобы себя поинтереснее подать: вроде бы гарнир, пусть даже собачий, с кудельками…
— У одинокого человека должен быть хотя бы четвероногий друг, — сказал я назидательно, вспомнив, как говорили в «Собачьем царстве» такие дамочки «с крашеными коготками».
— Только этого четвероногого друга не должна бросать какая-нибудь двуногая скотина, — зло сказал папа.
Я промолчал, потому что паиа, хоть и говорил резко, но по сути был, конечно, прав.
— А теперь поедем на стройку… — с каким-то недосказанным смыслом добавил он.
— А то будет совсем темно, — сказал Павлик, которому, видно, очень хотелось поскорее уехать отсюда.
— А в темноте оно будет лучше видно, — совсем уж непонятно ответил папа. — С этой станции рабочий поезд идет по окружной дороге, довезет нас до места… Давайте-ка повнимательнее, не свалитесь под эстакаду…
Поезд подошел к платформе, и мы вошли в вагон.
Всю дорогу до нового папиного микрорайона мы с Павликом молча смотрели в окно на мелькавшие мимо деревья с облетевшими листьями. Папа молчал. Молчал и Павлик. А я сидел и думал, что через какой-нибудь час мы будем в тепле, поужинаем, напьемся чаю с вареньем и вафлями, а бездомные псы должны будут искать где-то убежище под дождем, ночью, голодные и холодные… А Неро?..
Поезд все шел и шел по какой-то окружной ветке через подмосковные леса. Реже стали попадаться дачи, чаще — новые поселки. Башни из стекла и бетона возвышались над деревьями, поднимались и на десять и на двенадцать этажей, посматривая на все вокруг… Наверняка какие-то из этих домов строил и мой папа…
Стало незаметно темнеть. Когда мы вышли со станции, куда приехали, наступили уже сумерки. Мы шагали мимо каких-то сваленных грудами бетонных плит, проводов, арматуры, направляясь к огромным домам, узким и высоким, поставленным стоймя, чтоб меньше занимать земли, словно это были спичечные коробки, только в тысячу раз больше.
Возле одного из домов лежали бетонные блоки с замысловатыми углублениями и выступами. Здесь папа остановился.
Он достал из кармана две палочки толщиной с большой палец.
— Что это? — спросили мы с Павликом.
— Глава из моей диссертации, — ответил папа.
— Вот эти палочки?
— И вот эти бетонные блоки… Присмотритесь… Кстати, это не «палочки», а модель замка сруба, какие уже сотни лет плотники рубят на Руси.
Я присмотрелся и увидел, что в конце одной палочки был сделан прямоугольный запил, а в конце другой — в полукруглой выемке — прямоугольный выступ, точно по ширине запила.
Папа вложил в выемку палочку с запилом и поставил их под прямым углом друг к другу. Запил точно сел на выступ.
— Прижмет сверху бревнами, — сказал папа, — и весь сруб никуда не денется… А теперь смотрите сюда, — он показал на бетонные блоки.
Только сейчас, приглядевшись, я увидел, что выступы на одних блоках точно совпадают с выемками на других, а вместе они напоминают «замок» в папиных палочках. Сложи из этих бетонных блоков угол дома, и тоже — «никуда не денется»…
— Но ведь ты еще не защитил диссертацию, а тебе уже и блоки сделали? — с удивлением спросил я.
— Опытная партия… Экспериментальный монтаж… Прежде чем защитить, надо проверить.
Я заметил, что папа был сейчас таким же оживленным и даже радостным, как в ту бессонную ночь, когда рассказывал мне о домах-теремах.
Я слушал своего папу и поглядывал на Павлика: понимает ли он, с каким человеком приехал сюда?
— Ну ладно, — сказал папа. — Что касается защиты, тут и радости и горести — все впереди. Есть у нас еще одно дело, уже по вашей теме…
Мы пошли дальше по стройплощадке, перелезая через какие-то трубы, завалы битого облицовочного кирпича, тюки стекловаты.
Остановил нас папа возле огромных мусорных ящиков, тех, что по утрам забирают и увозят грузовые машины. Стало уже совсем темно, и я, честно говоря, не понимал, зачем папа привел нас сюда.
— Смотрите! — указал вдруг папа направо.
Мы с Павликом оглянулись. В темноте за мусорной кучей сверкнули два зеленых огня.
— Что это? — вскрикнул Павлик.
— А теперь туда!..
Мы повернулись в другую сторону.
Перед нами было уже шесть парных огоньков. Между каждой парой расстояние небольшое: два огонька ладошкой прикроешь, но огоньков становилось все больше. Они передвигались исчезали, появлялись снова.
— А теперь вон туда!..
Мы подняли головы и увидели уже не пары, а десятки таких же зеленоватых светящихся точек, вдруг возникавших в темноте, приближавшихся к нам и удалявшихся от нас. В это время раздался невероятный визг и рев, шипение и фырканье, как будто кого-то резали, а это ему не нравилось. Визг разделялся на два голоса: один устрашающе завывал басом, а второй коротко подавал сигналы тоненьким голоском.
Я и Павлик облегченно рассмеялись.
— Так это же коты… Дерутся… — сказал Павлик.
— Правильно, коты, — подтвердил папа. — Но их здесь сотни, этих котов и кошек, и все бездомные. От них всякая зараза, болезни, да и самим несладко по помойкам горе мыкать, зиму зимовать…
Я оглянулся и мне стало жутковато: теперь уже со всех сторон смотрели на нас из темноты зеленоватые огоньки. С каждой минутой их становилось все больше.
— А вдруг это не кошки, а волки, — предположил Павлик. — Почему их так много? Чего они от нас хотят?
— Хозяев ищут, — жестко сказал папа. — Услышали голоса и сбежались. Строим мы много. Каждый год тысячи семей получают жилье. Так вот какая-то умная голова придумала обычай: пускать сначала в квартиру кошку, а потом уже и самим въезжать. Кошку пустят, она «обживет» квартиру, ее тут же и выгонят…