Снежный ком

— Мне вот эту, — показал толстый мальчишка, на котором штаны были как на барабане. Он ткнул пальцем как раз в ту мышку, которая так потешно умывалась.

— Павлик, достань, — попросил продавец, и Павлик, стянув кверху рукав куртки, бесстрашно запустил руку в клетку через открытую сверху дверцу, ловко схватил умывавшуюся мышь за шкурку на спинке.

Мышка испуганно выгнулась, растопырив все четыре лапки и вытянув хвост. Она так и застыла, повернув голову чуть ли не совсем назад, как будто хотела сказать: «Кто это меня схватил? А, это ты, Павлик? Привет!.. А я тебя сразу не узнала!..»

Она и пискнуть не успела, как Павлик тут же посадил ее в маленькую клеточку, которую подставил ему толстый мальчишка.

Торговля пошла быстро. Павлик доставал из клетки белых мышей одну за другой и передавал их толпившимся вокруг ребятам, а продавец только принимал денежки, топтался на месте да все приговаривал как заведенный:

— Разбирайте, пока есть, всего полтинник, всего полтинник…

Мне тоже хотелось достать хоть одну мышку, но Павлик увлекся и забыл уступить мне свое место. А набиваться ему в помощники я не стал.

— Все! — доложил Павлик и, отряхнувшись, добавил: — У меня рука легкая, как начну кому помогать, весь товар со свистом идет! — А я еще раз позавидовал ему: хорошо быть «своим» человеком в таком месте, как Птичий рынок, и «со свистом» сбывать любой товар…

Я посмотрел на папу, и настроение у меня сразу поправилось. Он с таким веселым видом смотрел и на белых мышей, и на покупавших их ребят, и на клетки с голубями, что, казалось, вот-вот мой серьезный папа кинет кверху свою кепку, сунет два пальца в рот да как засвистит, как свистят голубятники, чтобы и маме на другом конце Москвы было слышно.

Мы проходили мимо столов, на которых небольшими кучками лежало что-то рубиново-красное, а рядом в здоровенных квадратных ваннах была налита вода и в ней быстро передвигались маленькие красненькие и зелененькие полупрозрачные точки.

— Мотыль… Мотыль… Кому мотыль… Ночного улова… — доносился хрипловатый голос.

— Опарыш… Дафнии… Циклопы… Живородок, — вторил ему такой же голос, только уже совсем хриплый.

Торговал опарышем и мотылем одноглазый дядька с черной повязкой, пересекавшей наискось грубое красное лицо.

Был он точь-в-точь как пират Джон Сильвер из кинофильма «Остров сокровищ», где этого пирата играет Борис Андреев.

— Опарыш, опарыш… Насадка для рыбаков, — хриплым басом завлекал покупателей «Джон Сильвер», зорко высматривая единственным глазом, как будто выбирал, кого из покупателей ему первого резать. — На опарыша все идет: лещ, подлещик и судак. Кто не купит, тот — чудак!..

— Такой с вечера приснится, до самого утра икать будешь, — вполголоса сказал папа.

Честно говоря, мне и самому пришла в голову такая же мысль. Да и Павлик, оказывается, так же думал.

— Слышь, Слав, — шепнул он мне на ухо. (Видно было, что Павлик оробел от одного вида продавца опарышей.) — А может, давай купим корм для рыбок?

— Ты этого дядьку знаешь?

— Первый раз вижу.

— По-моему, лучше не надо.

— А если он обидится?

Я даже удивился: перед «Джоном Сильвером», выходит, даже наш Павлик спасовал.

Продавец опарышей, мотыля и планктона с сознанием собственной значительности наливал мутную водичку из квадратной ванны в пол-литровые банки покупателей. Те смотрели на свет эту водичку, качали головами, но деньги платили.

— Вывеска — двигатель торговли, — сказал папа.

Действительно, «вывеска» у «Джона Сильвера» была такая, что лучше уж купить у него этих «живородков», еще и улыбнуться, чтобы не обиделся. Наверняка он сам целыми поварешками ест своих дафний, как французский ученый Аллен Бомбар, который полгода плавал в океане и питался одним планктоном.

— Это он от планктона такой румяный? — потихоньку спросил я у папы.

— Его «планктон» называется «винис вульгарис», а по-русски — самогон, — тоже вполголоса ответил папа.

Несколько раз оглянувшись, мы потихоньку отправились дальше. На этот раз «Джон Сильвер» за нами не погнался. А мог бы…

Чего-чего только не было здесь, на Птичьем рынке! Продавали и разноцветные камни, и разноцветное стекло, и мех для шапок, и живых кроликов и нутрий. Пройдя мимо этих столов, мы опять вернулись в птичий уголок.

Я заметил: как только мы подходили к птицам, папа мрачнел. Наконец он сказал:

— Ну я еще могу понять, когда продают и держат в клетках канареек и попугайчиков. Эти у нас на воле не живут. А синичек и щеглов зачем мучать? Одна пара синиц целый огромный сад от вредителей спасает. Щеглы прекрасно себя чувствуют в естественных условиях… И ведь находятся люди, что отнимают у птиц свободу, а иногда и жизнь…

Мы с Павликом промолчали. Синичек и щеглов, правда, жалко, но попугаев-неразлучников все равно ведь только в клетках можно держать!..

Мы прошли через весь рынок и оказались за его забором с другой стороны, где на площадке, примыкавшей к скверу, продавали собак.

Какие там были замечательные щенки! Толстые, неуклюжие, и в то же время очень красивые, породистые. Это и по ушам и коротким хвостикам было видно. Продавали и взрослых собак — восточноевропейских овчарок, доберманов, эрдельтерьеров, спаниелей, боксеров…

Павлик, конечно же, остановился возле боксера: из-за дружбы с Чероки он на других собак и не смотрел. А мне больше нравились спаниели. У них такие умные, добрые и мягкие мордашки!.. А уши!.. Одно ухо подстелить можно, а другим укрываться… Вот бы папа догадался и купил спаниеля…

— Папа, смотри!..

— Дядя Петя, смотрите!..

Мы с Павликом то и дело старались обратить внимание папы то на одного, то на другого щенка, но папа в собачьем ряду расстроился еще больше, чем в птичьем. Наконец он не выдержал и сказал:

— Ну как вы не понимаете, ребята, что продавать взрослую собаку — все равно что продавать друга — самого верного и самого любящего. Продать и купить можно только маленького щеночка-несмышленыша, который еще и хозяина не знает. А чуть подрастет, сразу выберет себе покровителя на всю жизнь и будет предай только ему до последнего своего дыхания…

— А ты щеночка и купи, — тут же сказал я. — Вот этого…

На нас таращил глупые круглые глазенки толстый и неуклюжий, ужасно симпатичный, неизвестно какой породы собачий ребенок. Я уже почти не надеялся, что мы купим неразлучников.

— Э-э, нет, — сказал папа, — тут уж вы меня не подловите. Щенков так не покупают. Если обзаводиться собакой, так только чистопородной, с хорошей родословной, через клуб собаководов.

— А мы давай через клуб и купим…

— Я знаю, где клуб, — тут же вставил и Павлик.

Папа рассмеялся.

— Ладно, — сказал он, — может быть, когда-нибудь и до щенячьих радостей доберемся, а сейчас на покупку песика у нас просто денег не хватит. И потом нельзя же менять план. Пришли покупать попугаев-неразлучников, значит, будем искать попугаев.

— Ты же сам видишь, — сказал я, — что попугаев сегодня не продают…

И тут я поверил, что у каждого человека есть, как об этом писал норвежский ученый-путешественник Тур Хейердал, свой «Аку-Аку» — добрый дух, который помогает в трудную минуту во всех хороших делах.

Не успели мы с папой поговорить о попугайчиках, как увидели… Генку, по прозвищу Купи-продай.

Ничуть не смущаясь тем, что и в квартиру к нам лазил, и у мамы пытался сумочку утащить, когда продавал ей какие-то подозрительные сапоги, Генка вывернулся из-за чьей-то широкой спины, держа накрытую темной тряпкой клетку, и предложил папе:

— Я слышу, ребята попугаями интересуются… У меня как раз есть для вас то, что надо. Попугай ара из Южной Америки. Продаю срочно и дешево, всего за пятнадцать рублей…

Папа обрадовался самому Генке больше, чем его попугаю.

— Ага! — сказал он. — Вот ты где, голубчик! Тебя-то как раз мне и надо!.. Скажи-ка, дружок, почему ты все сделал не так, как тебе дядя Коля говорил?

Генка нахально улыбнулся и спросил: