Возвращенное имя

Оказалось, что наш Ангел живет постоянно в деревне, где он работает плотником.

Помонис тщательно записал название деревни, а заодно и фамилии и места жительства других двух колодезников. Кроме того, он попросил описать внешность Ангела.

Поблагодарив, мы с Помонисом вышли с верфи, обрадованные удачей, но и несколько озабоченные. До указанной рабочим деревни было добрых 70 километров. Все машины, уходившие с верфи, направлялись в город, а нам нужно было в противоположную сторону. Ни такси, ни лошадей мы не достали и, не долго думая, решили идти пешком.

Ноги то и дело скользили по весенней грязи. Глина облепляла ботинки, и они становились страшно тяжелыми. Приходилось останавливаться и большим перочинным ножом, который оказался у Помониса, счищать глину.

Через некоторое время нетерпеливый Помонис, чертыхаясь, снял постолы и носки, закатал брюки до колен, постолы связал кожаными тесемками, перебросил через плечо и пошел босиком. Пришлось и мне последовать его примеру. Идти стало сразу гораздо легче.

Оба мы находились в состоянии того радостного возбуждения, которое наступает, когда возможно близкое открытие или необычная находка. По неписаному, но твердо установленному правилу, мы не говорили о том, что, может быть, предстоит увидеть. Зато Помонис вдруг напустился на Николая, который, по его мнению, увлекся философией Марка Аврелия.

— Подумайте только! — кричал он мне, размахивая облепленным глиной ножом. — Этот мальчишка считает, что индивидуальная судьба ничтожна по сравнению с вечным, непреходящим, гармоничным во всем миром! Все человечество вообще якобы ничтожно по сравнению со всеобщим конечным уничтожением! Да это просто идиотский стоицизм эпохи упадка! Хорошо, — пытался придать себе Помонис вид объективного судьи, — допустим, можно согласиться с тем, что почести, богатства, слава бесполезны и преходящи, что ваш дом и сама земля лишь ничтожная точка в пространстве. Но что за глупости считать, что людей нельзя исправить или изменить их бытие! Что за чепуха считать бесполезной даже привязанность к близким, потому, видите ли, что они могут каждую минуту умереть! А это метафизическое представление о том, что якобы в природе и обществе ничего, по существу, не меняется?!

Помонис грозно взмахнул ножом, поскользнулся и, едва не упав, продолжал с такой горячностью, как будто ему кто-то возражал:

— Выходит, что человек, достигший зрелого возраста, видел уже все, что было, и все, что будет. Николай, вслед за своим сумасшедшим философом-императором, убежден, что меняются только актеры, а не содержание пьесы, что все иллюзорно и существует лишь во мнении человека. Да, конечно, часто бывает так, что невольно сомневаешься и в разуме отдельного человека, и в разумности всего сущего. Но разве из этого следует, что остается только спокойствие духа и исполнение долга ради долга без всякой положительной цели? Да это черт знает что за философия! Почему человек, едва успев родиться, оказывается обязанным платить всяческие долги? Почему он оказывается опутанным долгами? Разве он выбирал место своего рождения? Среду и условия, в которых ему придется жить и расти?..

— Простите, — прервал я Помониса с невольной улыбкой, — а вы, разве вы отрицаете чувство долга?

— Нет, — горячо отозвался Помонис, — совсем не отрицаю, а полностью признаю в той мере, в какой оно вытекает из моей принадлежности к людям и к живой природе, а не долг ради долга без всякой цели!

Не знаю точно, сколько времени мы так шли, но в конце концов яркое весеннее солнце немного подсушило дорогу, идти стало легче. Зато мы оба почувствовали сильный голод и только тут сообразили, что еще ничего не ели, а уже середина дня.

— Неплохо бы теперь хоть что-нибудь перекусить, — сказал я, — или если уж ничего нет, то проникнуться философией этих стоиков, проповедовавших воздержание и в суждениях и в пище.

— Это не стоики, — пробормотал Помонис, — это философия Секста Эмпирика и других поздних скептиков.

Так прошло еще часа два, и тут мы услышали прерывистый, неровный шум мотора. Нас нагонял «виллис», потрепанный, видавший виды «виллис» военных еще времен. Шофер — он же районный агроном — ехал для весенней консультации в село, расположенное всего в нескольких километрах от того, куда стремились мы, и, узнав о цели поездки, охотно согласился нас туда подкинуть. Однако мы не сразу даже поняли, как сильно нам повезло. В полной мере мы оценили это только тогда, когда этот самый лучший и самый запасливый в мире человек, узнав о наших злоключениях, вытащил из мешка каравай хлеба, брынзу, копченое сало.

— Великая Нутрикес, древняя богиня, кормилица Подунавья! Благодарю тебя! — с чувством произнес Помонис, все тем же ножом разрезая хлеб и брынзу на огромные куски.

Когда мы наконец насытились, Помонис стал убеждать нашего спасителя, что он внешне — и черной бородой, и высоким лбом, и могучим телосложением, и застенчивой улыбкой — похож на Геракла и что это не случайность.

— Да, да, — оживленно убеждал Помонис растерявшегося агронома. — Геракл еще со времен греческих колоний — с середины первого тысячелетия до нашей эры был здесь в Подунавье самым уважаемым и любимым божеством. Вы его потомок, это же ясно. Геракл был богом — защитником и спасителем бедных и добродетельных людей, проповедником морали. Зачем вам отпираться? Что же в этом позорного, наоборот, это лестное родство.

Сраженный аргументами, а также темпераментом Помониса, агроном замолчал и прекратил бесполезное отрицание, так до конца и не поняв, шутит ли профессор. Я решил тоже немного подшутить над Помонисом и сказал, что вот возьму и расскажу Николаю, как Помонис отзывался о его философских взглядах. Помонис в ответ принял величественную позу, насколько это позволяла низкая брезентовая крыша и толчки нашего «виллиса».

Незаметно мы доехали до деревни. Агроном, зараженный нашим азартом, заявил, что не покинет нас, пока не узнает, чем кончатся поиски. Мы без труда нашли жилище Ангела — высокий, сверкающий новенькой побелкой дом за плетневым забором. Сам Иван Ангел — немолодой крестьянин с длинными усами — встретил нас приветливо и попробовал было предложить традиционное угощение, но мы отказались, объяснив ему прежде всего, зачем мы приехали.

— Как же, — задумчиво ответил хозяин, закладывая пальцы рук за огромный красный матерчатый пояс, — была кукла. Сначала мы ее посмотрели, да и бросили. А после — думаю, может, девочкам моим пригодится играть — подобрал ее да и в карман. Вот и нес до самого дома.

— А где же она теперь? — спросил Помонис.

— А не знаю, — довольно равнодушно сказал крестьянин, — девочки поиграли, а потом им надоело, видно, бросили куда…

— Куда, куда бросили? — с отчаянием спросил Помонис.

Ангел, видя, что дело тут нешуточное, позвал дочек, которые уже давно с любопытством поглядывали на нас из полуоткрытой двери, не решаясь, однако, подойти поближе. Обе босоногие хорошенькие девчушки, одна лет восьми, другая немного постарше, выслушав отца и Помониса, долго вспоминали, куда они дели куклу, да так и не вспомнили. Тогда все мы — Помонис, Ангел, его жена, агроном, обе девочки и я — принялись разыскивать статуэтку. Девочки сказали, что никуда со двора они ее не выносили. Сначала мы тщательно осмотрели дом. Это заняло довольно много времени — дом большой и, как говорится, полная чаша. Девочки, под руководством Помониса, перетряхнули все коврики на огромной лежанке печи, от которой отходили дымоходы, согревавшие весь дом и действующие по принципу калорифера. Хозяйка, проявлявшая особое усердие, заглядывала даже за висящие на стене ковры и в разные сундуки, стоявшие вдоль стен, и под каждую гору подушек, возвышавшихся на парадной постели в комнате для гостей. Смотрели мы и возле очага, помещавшегося в передней, над которым висел большой глиняный колпак для печения лепешек. Все было тщетно. Пришлось перенести поиски на двор, где предстояло осмотреть и хлев, и сарай, и амбар, и другие службы. Неожиданно младшая из девочек радостно завизжала. У самого забора стоял большой сарай, сплетенный из веток и применявшийся для сушки кукурузы. Его плетневые стены были прочно закреплены на деревянной раме, а рама, для лучшей циркуляции воздуха, поставлена по углам на четыре больших камня. Девочка подлезла под сарай и извлекла оттуда статуэтку. Помонис осторожно взял у нее из рук статуэтку и стал внимательно рассматривать. Мы сгрудились вокруг него. Статуэтка была небольшой — высотой меньше 15 сантиметров. Стройная женская фигура в хитоне и наброшенном поверх него плаще — химатионе, обернутом вокруг тела. Поза женщины изящна, грациозна. Одна рука опущена вдоль тела, другая согнута в локте и слегка приподнимает край химатиона. Из-под широких складок хитона выглядывает носок правой ноги. На плаще видны следы ангоба — тончайшего слоя белой глины. Складки хитона переливаются несколькими оттенками голубого цвета, заметны остатки золотой кромки по краю одежды. От статуэтки невозможно было оторвать взгляда.