Страница 20 из 72
И вот целые отрезки цепи остановлены и превращены в неподвижные бугры. Но, как и в истории с селином, уплотнение почвы в буграх нарушает, задерживает приток воздуха и влаги, необходимых кандыму, и он тоже умирает. Опадающие веточки кандыма обогащают верхние слои песка, превращая его уже в почву — мелкозем. Тогда вступают в строй осока и трава — иляк. Они еще больше увеличивают содержание мелкозема, делают почву еще богаче. Но в конце концов и они обречены на гибель, их листья испаряют больше влаги, чем накопляется в почве от атмосферных осадков, и постепенно иляк с осокой тоже вымирают. Тогда на их месте появляются высокие кустарники — чогон, борджок, а затем и песчаный саксаул — деревцо высотой до четырех-пяти метров. Своими мощными корнями он пронизывает бугор уже не только вширь, но и вглубь. Его опадающие ветви еще больше обогащают почву, она становится плотной, засоленной и сцементированной. И тогда песчаный саксаул, нуждающийся в рыхлой структуре, вымирает, уступая место солончаковому саксаулу, которому не страшна плотная и засоленная почва.
Пока Иван Михайлович говорил, мы добрались до бугристой равнины, сплошь покрытой зарослями невысоких кудрявых деревьев. Я подошел к ним и с удивлением увидел, что стволы и ветки деревьев покрыты узорчатым солевым инеем, а в некоторых местах даже плотной коркой соли. Между деревцами росла трава, в которой с необыкновенной быстротой бегали какие-то маленькие серо-желтые птички.
— Да, — ответил на мой вопросительный взгляд Иван Михайлович. — Это и есть заросли солончакового саксаула — леса пустыни. Отличные пастбища для скота и топливо. Так побеждается пустыня. Конечно, бывают не только победы. Посмотрите внимательно на барханные цепи. Во многих местах вы найдете засохшие пеньки — останки погибших в бою с песками первых пионеров. А иногда и человек, варварски вырубая все заросли саксаула, открывает путь врагу — движущимся пескам. Но борьба идет, идет по всей пустыне и не прекращается ни на минуту, — закончил Иван Михайлович и закурил, медленно пропуская дым сквозь свои длинные усы.
— Иван Михайлович, — спросил я, — а что, в сущности, делает здесь, в Каракумах, ваш батальон? Я понимаю, что есть военная тайна. Может, хоть что-нибудь вы можете мне рассказать? Вы извините, я долго удерживался, не спрашивал, а теперь уж очень узнать захотелось.
— Да нет, какая же это тайна! — ответил Иван Михайлович. — Строим дороги для опорных баз, поисковых и строительных организаций, которые будут здесь прокладывать трассы будущих каналов и шоссе. Не век быть войне.
— Ну и тяжелая же работа! — глухо сказал я.
— Да, не легкая, — отозвался Иван Михайлович. — И сама по себе не слишком рациональная. Засыпает наши дороги песок, разрушает ветер и солнце. Тут бы надо строить шоссе да и каналы проводить на железобетонных эстакадах. Тогда все, что идет сейчас во вред дорогам, будет идти им на пользу. А может быть, от наших дорог через десять — пятнадцать лет ничего и не останется.
— Тогда зачем же их строить?
— А видите ли, — сказал тихо Иван Михайлович и пристально взглянул на меня своими выцветшими голубыми глазами, — чтобы эстакадные шоссе и каналы соорудить, нужны сначала наши дороги — без них не построишь. Так-то вот.
ДАНДАНКАН
Ночью я впервые за время пребывания в Таш-Рабате долго не мог уснуть, и утром, когда мы с Иваном Михайловичем снова спустились с холма, я спросил его:
— Это верно, что такыры часто располагаются в древних долинах?
Иван Михайлович подтвердил.
— Вчера вы мне сказали, что барханные цепи имеют всегда совершенно определенное направление. Но тогда и межбарханные котловины должны иметь такое же направление. Ведь так?
— Да, конечно, — ответил Иван Михайлович.
— А посмотрите, котловина или балка, которая проходит мимо Таш-Рабата, не совпадает по направлению с барханными цепями и их котловинами.
Мы снова поднялись на холм. Отсюда, с высоты, была видна то появляющаяся, то исчезающая балка, проходившая мимо городища.
— Да, — сказал он, — направление другое. А вы заметили, что вдоль этой балки попадаются древние, окатанные песком, иногда покрытые черным блестящим налетом кости. Это кости верблюдов, лошадей, ослов, иногда человеческие.
— Я заметил, как что-то сверкало вдоль дороги, еще когда мы в первый раз в штаб ехали, но не придал этому значения, — ответил я.
Мы дождались машины и поехали вдоль балки. Хотя дно ее было очень твердым и ветер выдувал из него песок, местами балка совершенно исчезала, но потом неизменно появлялась снова. Мы проследили ее почти до самого Серахса. К сожалению, в другую сторону балка оказалась почти совсем уничтоженной и засыпанной. Но сомнений быть не могло. Эту балку глубиной до двух-трех метров создали не песок и ветер, а животные и люди. Тысячи верблюдов на протяжении сотен лет утоптали этот песок, сцементировали поверхность.
— Это древняя караванная дорога, — сказал я.
— Да, это древняя караванная дорога. Теперь мы узнаем настоящее имя Таш-Рабата, — отозвался Иван Михайлович.
— Мы всё узнаем — имя, отчество, фамилию и все такое.
— У города не бывает отчества и фамилии.
— Нет, бывает.
— Может быть, и бывает, — сказал Иван Михайлович, едва приметно пожав плечами, — вам виднее.
Таш-Рабат лежал на древней караванной дороге, которая вела в одном направлении на Серахс, а в другом… Ну, это еще предстояло выяснить. Мы снова и снова проверяли балку, всё новые факты подтверждали нашу догадку. По пути, возле городища, к северу и востоку от него наша экспедиция открыла несколько небольших древних холмов, которые, как показали исследования Кремнева, были остатками небольших поселений — видимо, ремесленного посада, так как там мы обнаружили печи для обжига кирпича. Это открытие послужило еще одним веским доказательством того, что Таш-Рабат — остатки древнего города.
У подножия холма было раскопано несколько очень странных сооружений. Цилиндрические ямы, выложенные кирпичом. Их форма и положение, казалось, не оставляли сомнения в том, что это колодцы. Однако содержимое этих ям, заполнение, как говорят археологи, противоречило такому определению. Ямы доверху были забиты человеческими скелетами. В чем дело? В колодцах еще никто никогда не хоронил. Да и какой смысл отравлять в безводной пустыне воду, бросая туда трупы? Мы долго строили по этому поводу различные предположения, но так ни до чего и не додумались. Однако позже и эта загадка объяснилась…
Как-то, возвращаясь с Иваном Михайловичем из очередной разведки, я заметил человеческий череп, торчавший на кусте саксаула. Череп был, видимо, очень древним, потому что кость оказалась сильно окатанной и покрытой черным блестящим налетом.
— Какое варварство! — зло сказал я. — Пусть этот никому не известный человек давно умер. Но зачем же так глупо надругаться над его останками, да еще и саксаул портить?
— Вы все торопитесь с выводами, все поверху судите, — сказал Иван Михайлович, слегка подергивая щекой, что служило у него признаком недовольства или расстройства. — Череп очень хорошо окатан и блестит как зеркало. Человеческий череп — самый круглый из черепов и равномерно отражает свет. Одетый на куст саксаула, он со всех сторон виден издалека. Тот, кто сделал это, заботился о других людях и о нас с вами. Если хочешь добраться до колодца, нужно идти в ту сторону, куда повёрнут глазницами череп.
Я молчал, пристыженный и потрясенный. Везде череп — символ смерти. В безводной пустыне череп — символ жизни, потому что он показывает дорогу к воде…
После новых детальных обследований балки, предпринятых всей экспедицией, в один из вечеров мы собрались в землянке.
— Вне всякого сомнения, Таш-Рабат находится на древней караванной дороге, — сказал Кремнев. — Одним концом эта дорога упиралась в древний город Серахс. А другим?
— Другая вела до древнего Мерва, — твердо сказал Леонов. — Эта караванная дорога была хорошо известна в IX, X, XI и XII веках. Она не раз упоминается арабскими и персидскими учеными и путешественниками. Мы узнаем, без сомнения, узнаем теперь древнее имя Таш-Рабата.