Произведение в алом

В углу, в стеклянном саркофаге, застыла, вытянувшись во весь рост, Спящая красавица - бедняжка изо всех сил старалась казаться спящей, однако легкое ритмичное подрагивание минутной стрелки выдавало, что она ни на миг не упускала из поля зрения проказливое, то и дело норовящее улизнуть время. Другие нервные, эксцентричные дамочки эпохи рококо, кокетливо, словно соблазнительные мушки, выставляющие напоказ свои вычурные отверстия для ключей, буквально задыхались под тяжестью изысканных украшений, а все равно семенили, во что бы то ни стало стараясь опередить завистливых соперниц хотя бы на секунду. Маленькие озорные пажи, хихикая и дразнясь - цик, цик, цик, - едва поспевали за ними.

Далее длинная череда, подобно тяжеловооруженным рыцарям закованная в сталь, золото и серебро, - похоже, эти доблестные латники на славу попировали и теперь спали хмельным сном, время от времени похрапывая и позвякивая своими цепями, как будто, немного проспавшись, собирались тут же вступить в бой с самим Кроносом.

На карнизе какой-то бравый дровосек в штанах цвета красного дерева и с огромным, победно сияющим медным носом старательно пилил время, словно опилки рассыпая вокруг свое настырное тиканье...

Монотонный надтреснутый голос вернул меня к действительности:

- Все они были больными, я вернул им здоровье.

Целиком уйдя в созерцание хрупких механизмов, я совсем забыл о существовании старика и сначала решил, что слышу бой каких-то древних курантов.

Часовщик кивнул, сдвинул лупу на середину лба, так что, отражая свет лампы, она сияла теперь, подобно третьему, испепеляющему все живое оку Шивы, и, перехватив мой взгляд, впился в меня своими непроницаемо черными глазами.

- Да, да, они были безнадежно больными, думали, могут изменить свою судьбу, если станут идти быстрее или медленнее. Несчастные утратили дарованное им счастье, возомнив в горды не своей, что они - хозяева времени. Я излечил их от этих вздорных бредней и вновь вернул им покой прежней безмятежной жизни. Иные людишки, навроде тебя, в лунные ночи во сне на ходят дорогу ко мне, они приносят свои находящиеся при смерти часы, стеная и моля, чтобы я их исцелил, однако уже на следующее утро все забывают - все, даже мои чудодейственные зелья! Лишь те, кто в полной мере постигает смысл моего девиза, - он ткнул пальцем через плечо на латинскую фразу, начертанную на стене, - лишь они оставляют свои часы здесь на мое попечение, ибо уже не нуждаются в оных...

Смутная догадка забрезжила в моем сознании: в этом заклинании сокрыт еще какой-то тайный смысл! Я уже хотел было спросить, но старик грозно воздел свою длань:

- Ничего не хотеть знать! Живое, истинное знание приходит само по себе! Имеющий очи да видит: двадцать три буквы в сем исполненном премудрости латинском изречении - уподобленные числам, располагаются они на циферблате гигантских невидимых курантов, показывающих на один час меньше, чем жалкие в своем однообразном убожестве часы смертных, из заколдованного круга которых исхода нет. И все равно насмехаются «здравомыслящие» обыватели: вы только посмотрите на этого безумца, вознамерившегося пережить само время! Воистину, хорошо смеется тот, кто смеется последним, вот и их смех скоро сменится плачем и скрежетом зубовным, ибо не замечают они по скудоумию своему всемогущего змия времени, все туже затягивающего кольца на их строптивых выях! Наивные глупцы, они выбрали себе в провожатые

коварную стрелку разума, которая вечно обещает новые счастливые минуты, а приносит лишь старые как мир разочарования...

Часовых дел мастер замолчал. С немой мольбой я протянул ему мой мертвый хронометр. Старик бережно взял его своей узкой, холеной рукой и едва заметно усмехнулся, когда открыл корпус и бросил взгляд на обратную сторону крышки. Пинцетом он осторожно коснулся почившего вечным сном механизма, и вновь огнепламенная лупа сместилась на его правый глаз. Мне вдруг стало легко и покойно, словно доброе отеческое око заглянуло в мое страждущее сердце.

Задумчиво наблюдал я за умиротворенным лицом мастера. И как только мог я тогда, в детстве, испытывать страх перед этим мудрым старцем!

Внезапно меня охватил панический ужас: а что, если он - тот, на кого я так надеялся и кому так доверял, - призрак и... и сейчас исчезнет! Нет, к счастью, это просто затрепетал огонь в лампе, пытаясь ввести в заблуждение мои глаза.

И вновь следил я за ним и думал, думал: неужели сегодня я вижу его впервые? Не может быть! Ведь мы знакомы уже в течение... И тут, подобно разящему удару молнии, меня пронзила неумолимая истина: а ведь память сыграла со мной скверную шутку, ибо никогда в мои школьные годы не бегал я вдоль белой стены и никогда не мучил меня страх перед безумным часовщиком, который, по слухам, жил за ней, - тем, что меня так пугало в ранней юности, было страшное, непонятное слово «безумец», которым, как мне тогда грозили, я непременно стану, если сейчас же не возьмусь за ум.

Да и этот чудной старик - вот он, предо мной, - кто он? Однако и это мне было, похоже, известно: образ... видение... только не живой, из плоти и крови человек! Кем же еще он мог быть! Туманный образ, навеянный смутными воспоминаниями детства, темный, неведомый росток, тайно привитый моей душе, не ведающее смерти семя, пустившее в сокровенной глубине моего Я свой присносущий корень, когда в самом начале жизни лежал я в маленькой белой колыбельке, а старая няня, ласково держа меня за руку, напевала что-то убаюкивающее, монотонное, то,

что последовало за мной в сон... Да, да... но что же это была за колыбельная? Как звучали ее слова?..

Жгучая горечь разочарования перехватывает мне горло: итак, все, что я сейчас вижу пред собой, всего-навсего пустая видимость, иллюзия, мираж! Быть может, еще минута - и я, пришедший в себя лунатик, окажусь там, снаружи, в обманчивом лунном сиянии, и вынужден буду понуро брести назад, в город, к этим одержимым здравым смыслом обывателям, вечно занятым своими скучными повседневными делами, к этим безнадежно благоразумным мертвецам, только делающим вид, что живут!

- Минуточку терпения, сейчас, сейчас это пройдет! - донесся до меня тихий, успокаивающий голос часовых дел мастера, однако легче мне от этого не стало: вера во всеведущего кудесника куда-то улетучилась...

Единственное, что я хотел... хотел... хотел сейчас знать, - это слова той детской колыбельной, которую напевала мне няня... И вот они медленно-медленно, слог за слогом, стали всплывать в моей памяти:

Коль сердце в персях вдруг замрет,

неси его скорей к тому,

кто всем часам дает приют,

кто их осмотрит, разберет

и жизнь в них новую вдохнет.

- Ну что ж, она была права, - невозмутимо заметил часовщик, отложил пинцет - и в тот же миг мои сумрачные мысли рассеялись.

Он встал и крепко прижал хронометр к моему уху: часы шли -твердо, уверенно и точно в такт с моим пульсом.

Я хотел его поблагодарить - и не находил слов, подавленный охватившим меня чувством радости и... и стыда, ведь я усомнился в нем.

- Не кори себя! - утешал старик. - В том нет твоей вины. Я только извлек одно маленькое колесико, почистил и вставил на прежнее место. Часы, подобные этим, очень чувствительны, они не выносят второй час ночи, и если останавливаются, то чаще всего именно в это время! Вот, возьми свой хронометр, только никому не

выдавай, что он воскрес из мертвых! Тебя просто поднимут на смех и будут всячески стараться навредить. И помни, механизм сей принадлежал тебе с самого рождения и ты привык верить тому времени, которое он показывал: четырнадцать вместо часа дня, семь вместо шести, воскресенье вместо рабочего дня, символические изображения вместо мертвой цифири! Пребудь же и впредь верным своему наследственному хронометру, только никому ни слова! Нет ничего нелепее, чем тщеславный мученик! Носи его тайно, у самого сердца, а в кармане держи обычные обывательские часы, тарированные государством, со стандартным черно-белым циферблатом, чтобы ты мог иногда справляться, в каком времени живут простые смертные. И не дозволяй чумному дыханию «второго часа» отравлять тебя! В конце концов его одиннадцать собратьев не менее опасны.