Страница 76 из 146
- Тяжелы первые несколько дней, потом мало-помалу смиряешься с неизбежным и начинаешь привыкать к мертвому штилю здешней жизни...
Легкая тень, очевидно означающая вежливое внимание, скользнула по бесстрастному лицу моего немногословного собеседника. Вновь неловкое молчание повисло в камере.
- И долго продолжался ваш допрос, господин Ляпондер? Тот рассеянно усмехнулся:
- Да как будто бы нет... Меня просто спросили, признаю ли я себя виновным, и велели подписать какую-то бумагу.
- И вы ее подписали? - невольно вырвалось у меня.
- Разумеется.
В его устах это прозвучало так легко и естественно, словно иначе и быть не могло.
- Но ведь это был протокол, в котором черным по белому значилось, что вы признаете свою вину?!
- Ну и что?
«Дело, похоже, не стоит и выеденного яйца, - решил я, не без удивления отметив про себя, с каким невероятным
равнодушием, будто это его вовсе не касалось, отвечал он мне. - Речь, скорее всего, идет о каком-нибудь пустячном проступке - вызове на дуэль или чем-нибудь еще в этом роде...»
- Извините за мои вопросы, которые могли показаться вам несколько странными, но я, к сожалению, так долго нахожусь в этих мрачных стенах, в полной изоляции от мира, что мне иногда кажется, прошла уже целая жизнь и... и...
Как ни старался я сдержаться, тяжкий вздох все же вырвался из моей груди, и вновь лицо моего собеседника сочувственно затуманилось. В спохватившись, что обременяю совершенно незнакомого человека своими проблемами, я натянуто улыбнулся и, пытаясь обратить все в шутку, бодро зачастил:
- В общем, от всей души желаю, господин Ляпондер, чтобы незавидная участь обреченного на забвение узника миновала вас. Впрочем, судя по всему, вы и без моих пожеланий в самом скором времени окажетесь «на воле», как имеют обыкновение выражаться завсегдатаи сего богоугодного заведения.
- Смотря что иметь под этим в виду, - невозмутимо заметил тот, но что-то меня насторожило в его словах: уж очень двусмысленной была эта небрежно брошенная реплика, какой-то второй, скрытый смысл чувствовался в ней.
- Похоже, вы так не думаете? - все еще улыбаясь, осведомился я.
Ляпондер покачал головой.
- В таком случае как прикажете вас понимать? Какое тяжкое преступление лежит на вашей совести? Простите, господин Ляпондер, мой вопрос продиктован отнюдь не праздным любопытством, но самым искренним участием в вашей судьбе.
Помедлив мгновение, этот человек с улыбкой Будды с каким-то противоестественным спокойствием обронил:
- Садизм, - и холодно добавил: - Умышленное убийство, совершенное с целью удовлетворения извращенных половых наклонностей... Так, если мне не изменяет память, гласит официально выдвинутое против меня обвинение...
Я так и сел, сраженный наповал, от ужаса и отвращения не в силах издать ни звука.
Ляпондер, конечно же, это заметил и, деликатно отведя жутковато мерцающие глаза в сторону, прошелся по камере, однако ничто, ни один мускул не дрогнул на его нежном, матово-бледном лице с застывшей улыбкой погруженного в созерцание божества - казалось, он ни в коей мере не чувствовал себя задетым столь резко изменившимся отношением к своей особе.
Более ни слова не было меж нами сказано - молча разошлись мы по разным углам, стараясь не смотреть друг на друга...
Сумерки еще только начали сгущаться, а я уже лег на нары, мой сосед немедленно последовал моему примеру - разделся, аккуратно повесил свою одежду на гвоздь и, простершись на тощем тюфяке, тут же, судя по его размеренному, глубокому дыханию, погрузился в сон.
Я же до самого утра так и не смог сомкнуть глаз.
Уже одна только мысль, что рядом, в самой непосредственной близости от моего убогого ложа, находится - и дышит со мной одним воздухом! - монстр, руки которого по локоть в крови, казалась мне невыносимой и наполняла чувством такого ужаса и омерзения, что все впечатления минувшего дня, даже потрясение от письма Харузека, отступили перед ней и, забившись в самый дальний угол сознания, смешались в один безнадежно запутанный клубок.
Я постарался лечь так, чтобы не терять из поля зрения спящего садиста: повернуться к нему спиной было выше моих сил - мало ли что взбредет ему в голову...
В тусклом сиянии луны, струившемся в камеру через зарешеченное окно, я отчетливо различал абсолютно неподвижное, похожее на окоченевший труп, тело Ляпондера.
Да, да, окоченевший труп: черты простертого на нарах человека словно окаменели, в них появилось что-то мертвенное, а полуоткрытый рот лишь усиливал это жуткое впечатление.
Шли часы, слышно было, как где-то в бесконечном лабиринте тюремных коридоров гремели замки, перекликались надзиратели, а Ляпондер по-прежнему пребывал в полнейшей неподвижности, так пи разу и не поменяв своего положения.
Только уже далеко за полночь, когда призрачные лунные лучи упали на его лицо, легкая зыбь пробежала по этой застывшей маске и бледные губы беззвучно шевельнулись - казалось, убийца говорил во сне. Судя по движениям губ, он шептал одно и то же, монотонно повторяя какую-то простую фразу из двух слов... что-то вроде: «Оставь меня... Оставь меня... Оставь меня...»
Следующие два дня я вел себя так, будто в камере, кроме меня, никого не было, Ляпондер всячески мне в этом помогал, ни единым словом не нарушив молчания.
Поведение его оставалось все таким же учтивым и предупредительным. Заметив, что я люблю расхаживать из угла в угол, этот безупречно воспитанный господин быстро приспособился к моей привычке, и теперь стоило мне только встать, как он тут же, чтобы не дай бог не помешать, отходил в сторону или, если сидел на нарах, поджимал ноги.
Меня уже самого начинала тяготить собственная демонстративная, почти оскорбительная замкнутость, однако, как ни старался я преодолеть возникшую меж нами полосу отчуждения, ничего не мог поделать с тем инстинктивным отвращением, которое испытывал к этому изнурительно любезному убийце, из кожи вон лезшему, чтобы быть тише воды, ниже травы...
Робкие надежды на то, что я постепенно привыкну к его «незаметному» присутствию, тоже не оправдались - внутреннее напряжение не спадало даже по ночам, ну а сон мой продолжался не более четверти часа.
И этот ежевечерний ритуал отхода ко сну, повторявшийся с какой-то гнетущей, маниакально безупречной точностью! Мой сокамерник, деликатно удалившись в угол, ожидал, когда я закончу свой туалет и возлягу на нары, тогда наступал его черед разоблачаться, что он и делал в строгой, раз и навсегда установленной последовательности - неторопливо снимал с себя одежду, потом, с педантичной аккуратностью разглаживая каждую складку, вешал вещи на гвоздь, расстилал одеяло, поправлял тюфяк, взбивал подушку... в общем, этому невыносимому кошмару, казалось, не будет конца...
Однажды ночью - было, наверное, около двух - я, вконец измотанный бессонницей, взобрался на свой «насест» и, глядя на полную луну, серебряные лучи которой, пролившись на медный лик башенных часов мерцающей маслянистой амальгамой, сделали его похожим на круглое, призрачно фосфоресцирующее зеркало, предался невеселым думам о Мириам.
И вдруг я услышал тихий-тихий голос - ее голос!.. Он доносился из-за моей спины...
Сонливости как не бывало, озноб пробуждения леденящим кровь холодком какого-то мистического бодрствования пробежал по моему телу - я резко обернулся...
Прислушался - тишина...
Прошла минута.
Должно быть, померещилось, подумал я, и тут - снова... Едва слышный, почти неразборчивый лепет:
- Спроси... Спроси...
Голос Мириам - теперь в этом не было никаких сомнений!
Дрожа от возбуждения, я с предельной осторожностью спустился на пол и на цыпочках подкрался к нарам Ляпондера.
Лунное сияние заливало мраморное лицо садиста, который, судя по его застывшим чертам, был погружен в глубокий сон, и позволяло отчетливо видеть его широко открытые, закатившиеся под верхние веки глаза - точнее, лишь их матовые, жутковато мерцающие белки.