Произведение в алом

Я не проронил ни слова, сейчас меня занимало другое: почему Гиллель так настойчиво вглядывается в мои глаза? Когда же я, не зная, чем объяснить столь пристальное внимание, бросил на

архивариуса недоуменный взгляд, то заметил, как уголки его губ слегка дрогнули в сдержанной улыбке.

Сомнений быть не могло: она предназначалась мне!

Бурная волна радости захлестнула меня, и в каморке моей сразу стало как-то теплее. Тут только, к своему немалому стыду, я вспомнил о священном долге гостеприимства. Надо чем-то угостить гостей! Что же подать? Бутылку бургундского?.. Да, но у меня всего одна бутылка... Маловато, конечно, но что делать, не бежать же сейчас в лавку... Довольный, что представилась возможность дать выход переполнявшим меня чувствам, я суетливо носился по комнате, накрывая на стол. Так, теперь бокалы... Ну и, разумеется, сигары...

В конце концов у меня даже голос прорезался:

- Да что же вы всё стоите? Присаживайтесь! - И я поспешно придвинул своим гостям кресла.

Звак, раздосадованный тем, что его «сногсшибательные новости» не произвели должного эффекта, подозрительно спросил:

   - А что это вы все время улыбаетесь, Гиллель? Быть может, не верите, что призрак Голема опять вернулся в еврейский квартал? Сдается мне, вы вообще не верите в Голема...

   - Я бы не поверил в него даже в том случае, если бы своими собственными глазами увидел его здесь, в комнате, - спокойно ответил архивариус, бросив в мою сторону многозначительный взгляд.

Я понял скрытый смысл его слов.

Звак от удивления даже поперхнулся вином:

- Свидетельства тысяч людей для вас ничего не значат, Гиллель? Ну что ж, пусть так, однако, уверяю вас, пройдет совсем немного времени, и вы вспомните мои слова: убийство за убийством будет отныне происходить в граде Йозефовом! Уж кому- кому, а мне это хорошо известно! Ибо Голем всегда является в сопровождении кровожадной свиты.

- В череде самых страшных злодеяний нет ничего сверхъестественного, сколь бы длинной она ни оказалась, - возразил Гиллель, подходя к окну и внимательно глядя вниз, на лавчонку старьевщика. - Первое дуновение весеннего ветра чувствуют не только ветви, но и корни - и целебные, и ядовитые...

Весело подмигнув мне, Звак кивнул на Гиллеля.

- Если бы рабби захотел, то мог бы порассказать такое, что у нас бы волосы дыбом встали! - понизив голос до таинственного шепота, сообщил он.

Шемая повернулся к нам:

- Я не рабби, хотя и могу носить это духовное звание, а все го лишь смиренный архивариус при еврейской ратуше, и неприметная служба моя состоит в том, чтобы надлежащим образом, четко и аккуратно, вести регистрационный реестр живых и мертвых...

Я уловил скрытый намек, прозвучавший в его словах, старый кукольник тоже что-то инстинктивно почувствовал и сразу притих; некоторое время мы сидели в полнейшей тишине.

- Послушайте, рабби... о, пардон, я хотел сказать, господин Гиллель... - нарушил молчание Звак, и голос его на сей раз звучал подчеркнуто сдержанно и серьезно, - я уже давно хотел кое о чем спросить вас... Разумеется, вы вправе не отвечать на мой вопрос, если не хотите или... или не можете...

Шемая подошел к столу и принялся вертеть в руках свой пустой бокал - от вина он отказался, наверное ему это запрещал иудейский закон.

   - Не беспокойтесь, господин Звак, спрашивайте.

   - Располагаете ли вы, Гиллель, какими-нибудь сведениями о еврейском тайном учении, я имею в виду каббалу?

   - Очень немногими.

   - Я слышал, что существует некий манускрипт, по которому можно изучить каббалу... Зогар, кажется...

   - Совершенно верно, Зогар - «Книга сияния».

   - Вот видите, видите, она существует! - так и взвился кукольник. - Ну скажите же, разве это не вопиющая несправедливость - книга, которая якобы хранит ключи истинного толкования Библии и царствия небесного...

Гиллель осторожно его прервал:

   - Лишь некоторые...

   - Да хоть бы и так, пусть даже один-единственный, но и он недоступен нашему брату бедняку, ибо манускрипт сей столь

редок и ценен, что владеть им могут только очень богатые люди... Еще бы, уникальный экземпляр, да и тот, как я слышал, скрывают за семью печатями в Лондонском музее! К тому же написан он не то на халдейском, не то на арамейском, не то на еврейском, не то черт его знает на каком еще... Взять, к примеру, меня, да разве имел я когда-нибудь в жизни возможность изучить эти мудреные языки или поехать в Лондон?

   - Неужто всю свою жизнь вы ни о чем другом не помышляли, кроме как проникнуть в тайны каббалы? - с легкой насмешкой осведомился Гиллель.

   - Откровенно говоря, нет, - несколько смутившись, пробормотал Звак.

   - Ну а раз так, то нечего вам на судьбу пенять, - сухо отрезал архивариус. - Кто всем своим существом, каждым атомом бренной плоти, не вопиет о духе, как задыхающийся - о глотке воздуха, тот не может постигнуть тайны Господни...

«И тем не менее должна существовать такая сакральная книга, которая бы заключала в себе не один, не два, не несколько, а все до единого ключи, отмыкающие тайны иного мира», - мелькнуло у меня в голове, пока я машинально вертел в руках Пагад, который все еще валялся в моем кармане, однако, прежде чем мне удалось облечь свой вопрос в слова, Звак уже озвучил его.

На губах Гиллеля вновь заиграла улыбка сфинкса:

-Любой вопрос обретает ответ в то самое мгновение, когда человек ставит его в духе.

Звак только досадливо крякнул, беспомощно развел руками и повернулся ко мне:

- Ну а вы-то, Пернат, понимаете, что он хочет этим сказать? Я немотствовал, даже дышать боялся, чтобы не пропустить

ни единого слова из того, что скажет Гиллель. А тот как ни в чем не бывало продолжал:

- Жизнь наша есть не что иное, как обретшие внешнюю форму вопросы, вынашивающие во чреве своем зародыши ответов, и ответы, чреватые новыми вопросами. Тот, кто видит в жизни что-то другое, - глупец.

Звак в сердцах стукнул кулаком по столу:

   - Ну да, конечно, вопросы, которые всякий раз звучат по-иному, и ответы, которые каждый понимает по-своему.

   - В том-то все и дело! - радостно подхватил Гиллель. - Лечить всех подряд из одной ложки - это привилегия современных горе-эскулапов. Вопрошающий в духе получает тот ответ, который именно ему необходим, в противном случае сотворенный из праха земного человек никогда бы не встал на тернистую и опасную стезю реализации собственного Я, ибо, лишенный каких-либо духовных ориентиров, попросту не смог бы избрать единственный, ему одному предначертанный путь среди тысяч и тысяч других, не имеющих к нему отношения, а потому гибельных дорог. Надеюсь, вы не полагаете, что наши еврейские тексты написаны одними согласными лишь из праздной прихоти? Каждый должен сам найти те тайные гласные, которые откроют лишь ему одному предназначенный смысл, - да не закоснеет живой глагол в мертвую и бездушную догму!

   - Слова, слова, слова, рабби! - криво усмехнулся старый кукольник. - Пусть меня назовут pagad ultimo, последний дурак, если я хоть что-нибудь понял из того, что вы тут наговорили!

Пагад! Словно молния сверкнула в моем сознании. От ужаса я чуть не свалился с кресла.

Гиллель явно избегал смотреть мне в глаза.

   - Как, простите, вы сказали: pagad ultimo? Кто знает, не есть ли это ваше истинное имя, господин Звак![64] - Слова архивариуса доносились до меня как из бездны. - Никогда и ни в чем нельзя быть слишком уверенным, даже в собственном имени. Впрочем, раз уж мы заговорили о картах, господин Звак, позвольте один вопрос: вы играете в тарок?

   - В тарок?.. Ну разумеется, с детства...

   - Тогда не понимаю, что вы так сокрушались по поводу недоступности каббалистических манускриптов, если сами тысячу

раз держали в своих собственных руках ту единственную книгу, которая содержит в себе все - абсолютно все! - каббалистическое учение.

   - Я? В собственных руках? Книгу? - Старик в замешательстве схватился за голову.