Произведение в алом

«АЙН»

Поднимаясь к себе, я слышу позади шаги - тяжелые, мерные, они не приближаются и не отстают, и что-то в их неумолимо правильной ритмичности подсказывает моей тревожно насторожившейся душе, что этот человек направляется ко мне. Сейчас, если только все это не плод моего воображения, он находится этажом ниже и огибает выступ, образованный жилищем архивариуса Шемаи Гиллеля, здесь истертый мрамор ступеней сменяется красным кирпичом, которым выложен последний лестничный пролет, ведущий к моей чердачной каморке. Так, теперь несколько шагов на ощупь вдоль стены по темному коридору, и он у цели - напрягая зрение, медленно, по буквам, читает на дверной табличке мое имя...

Странное возбуждение охватывает меня - вытянувшись во весь рост, замираю я посреди комнаты, не сводя глаз с двери.

Она открывается, и он входит - не снимая шляпы и не произнеся пи слова приветствия, приближается ко мне.

Как будто пришел к себе домой, отстраненно и бесстрастно констатирую я.

Опустив руку в карман, незнакомец извлекает какую-то книгу и долго листает ее, похоже что-то ищет.

Обложка книги металлическая, кованая, углубления в виде розеток и каббалистических печатей заполнены краской и крошечными камешками.

Наконец незнакомец нашел то, что искал, и, ткнув пальцем в книгу, протянул ее мне.

Глава называется «Иббур»... «Чреватость души», перевожу я про себя.

Большой, отлитый из червонного золота инициал «айн»[38] слегка, с самого краю, поврежден - этот изъян мне и надо исправить - и занимает чуть не половину страницы, которую я невольно пробегаю глазами.

Инициал не приклеен к пергаменту, как это обычно делается на старинных манускриптах, - судя по всему, он состоит из двух тонких золотых пластинок, спаянных между собой посередине и острыми крошечными лапками прикрепленных к краю пожелтевшего от времени листа. И тогда на странице под золотым «айн» должна быть пара дырочек, а на обратной ее стороне - зеркальный двойник этой буквы.

Перевернув страницу и убедившись в правильности своего предположения, я как-то бессознательно, не отдавая себе отчета в том, что делаю, прочел ее и находящуюся напротив, а потом еще раз перелистнул, и еще...

Я читал и читал.

Книга вещала, обращаясь ко мне, и речь ее, ясная, четкая, чеканная, нисколько не походившая на тот бессвязный вздор, который охмуряет нас иногда во сне своей мнимой многозначительностью, жгла мое сердце, вновь и вновь о чем-то страстно вопрошая неведомые мне самому глубины моего Я.

Вещие глаголы текли потоком с невидимых уст и, облекаясь плотью, устремлялись ко мне. Они обхаживали меня, кружились предо мной, соблазняли взор мой подобно разодетым в пестрые шелка наложницам, а потом, уступая место следующим, не то проваливались сквозь пол, не то мерцающей дымкой испарялись в воздухе. И каждая из этих очаровательных искусительниц до самого конца надеялась, что именно на ней остановлю я свой выбор и откажусь от лицезрения ее кокетливых товарок.

Одни подплывали ко мне, словно павы, пытаясь ослепить меня своими пышными нарядами, другие походили на престарелых королев, и было в их увядших чертах, в густо подведенных веках и отвратительно ярких румянах на дряблых, сморщенных щеках что-то гнусное, блудливое и порочное, как у самого последнего разбора уличных девок.

Словно чувствуя мое отвращение, кто-то быстро менял декорации, и вот уже мой взгляд скользил вдоль нескончаемо длинной вереницы серых унылых статистов с такими заурядными, обыденными и невыразительными лицами, что их не только запомнить, но и отличить друг от друга казалось невозможным.

Однако даже этой безликой армии снующих подобно муравьям людишек пришлось изрядно потрудиться, прежде чем удалось воздвигнуть предо мной нагую, гигантскую, как бронзовый колосс, богиню, которая на миг склонилась ко мне, словно желая наглядно продемонстрировать мою ничтожность - высота моего роста могла сравниться разве что с длиной ее ресниц! - и молча указала на пульс своей левой руки. И замер я, оглушенный, ибо каждый его удар был подобен землетрясению, и открылось мне, что в этом исполненном величия образе сосредоточена вся жизнь мира сего.

И вот из-за горизонта, неистово шумя, двинулось в мою сторону шествие приплясывающих корибантов.

Еще издали увидел я средь них мужа и жену, которые так тесно переплелись в любовных объятиях, что казались единым организмом, полуженщиной-полумужчиной.

Когда же безумная процессия приблизилась и уши мои заложило от исступленных воплей беснующихся, взглянул я, ища глазами самозабвенных любовников, но их уже не было - и вот перламутровый престол воздвигся предо мной, и на престоле восседал исполинский Гермафродит, увенчанный короной красного древа, которую червь смерти и тлена избороздил зловещей червоточиной таинственных рун.

Все исчезло в облаке пыли - это поспешно семенило стадо маленьких слепых ягнят, которые тоже входили в свиту двуполого исполина: надо же было как-то поддерживать жизнь в изможденных буйными оргиями корибантах...

Время от времени средь образов, бесконечной чередой струившихся из невидимых уст, возникали призрачные тени восставших из гроба - свои лица они прятали в саван, но лишь до тех пор, пока не останавливались неподалеку от меня: тогда их погребальные пелены ниспадали, и бесплотные призраки, словно хищные звери, таким голодным взглядом пожирали мое сердце, что ледяной ужас пронизывал меня до мозга костей и кровь в жилах моих внезапно останавливалась, подобно потоку, в русло которого обрушивались с небес каменные глыбы.

Потом какая-то женщина - завороженно проплыла она мимо меня. Лица ее я не видел - она его старательно прятала, - зато

плащ, сотканный из прозрачных потоков горьких, безутешных слез, хорошо разглядел.

Вокруг бушевал карнавал, толпы масок, тьмы и тьмы, являлись невесть откуда и невесть куда исчезали, - выделывая ногами немыслимые па, они смеялись, дурачились, строили потешные рожи, заигрывали друг с другом и, не обращая на меня никакого внимания, уносились в бесконечность пестрым, нескончаемым, головокружительным вихрем...

Лишь какой-то печальный Пьеро заметил меня и вернулся. Застыв предо мной и глядя в мое лицо как в зеркало, он принялся корчить такие странные гримасы и столь выразительно жестикулировать своими невероятно пластичными руками, которые двигались то медленно и плавно, то стремительно и резко, что эта призрачная пантомима в конце концов подействовала на меня заразительно и я с величайшим трудом сдерживал себя, чтобы не подражать нервической мимике моего бледного визави, - мои глаза то и дело пытались лукаво и заговорщицки подмигнуть, плечи судорожно вздрагивали, словно у марионетки, которую дергали за веревочки, уголки губ так и норовили искривиться в какой-то зловеще ироничной усмешке.

Потом этого меланхоличного неврастеника оттеснили в сторону другие нетерпеливо напирающие маски - все они вдруг воспылали неукротимым желанием во что бы то ни стало привлечь к себе мое внимание.

Однако лучше бы им этого не делать, ибо стоило мне только чуть пристальнее всмотреться в них - и ряженые уже казались какими-то мимолетными, эфемерными, нереальными... Отдельные, разрозненные, беспризорные звуки какой-то неуловимой мелодии, лились они из сокровенных уст, словно бусинки, скользя по шелковой нити, натянутой меж небытием и небытием...

Фантастические речения, обращенные ко мне, исходили уже не от книги - нет, это был глас! И он что-то хотел от меня... Вот только что?.. Как ни старался я, а понять не мог, и этот неведомый вопрос подобно каленому железу пытал мою душу.

Глас же, который изрекал эти чудные, воочию зримые глаголы, был каким-то мертвым, потусторонним, лишенным эха. Все

звуки мира сего имеют эхо, так же как всякая реальная вещь обладает тенью, и не одной, а множеством, больших и маленьких, но этот глас уже утратил свое эхо - сколь же глубока была та бездна времен, из которой он доносился, если даже эхо, не выдержав такого долгого пути, умерло по дороге?!