Страница 32 из 98
Геннадий зажмурился, сцепил зубы... «Ну же!» - прикрикнул он на себя и с силой провел лобзиком по внутренней стороне запястья, чуть выше кольца наручников. Боль была невероятной, чудовищной. Почувствовав теплые струйки крови, он потерял сознание.
Обморок длился, наверно, не больше нескольких секунд. Запах теплой крови смешивался с выхлопной вонью и почему-то запахом мочи. Опустив глаза, Геннадий увидел, что его светло-серые брюки потемнели. От боли и отвращения его вырвало.
Он с остервенением терзал пилкой руку, купаясь в море боли. Нет, это было не море, а океан боли. Вселенная боли, окрашенная в багровые тона. Каждый нерв, каждая клеточка вопила от боли и содрогалась в конвульсиях. Секунды растягивались в тысячелетия.
Если бы сейчас ему явился какой-нибудь завалящий маг-волшебник и предложил исполнить одно-единственное желание, наверно, сгоряча он и не подумал бы о свободе, попросил бы бензопилу «Дружба». А лучше топор. Острый. Сейчас он был животным, попавшим в капкан и изо всех сил пытающимся спастись от смерти, отгрызая лапу.
Показались синеватые хрящи. Не задерживаясь, двадцать пятым кадром, промелькнула картинка: Ирина разрезает на две части большой куриный окорочок, разламывает по суставу, хрящики сахарно белеют, Барсик умильно урчит и трется об Ирину ногу, выпрашивая лакомый кусочек... Отложив лобзик, Геннадий сильно дернул за кисть, с хрустом выламывая сустав. Осталось чуть-чуть, совсем немного. Еще раз. И еще один.
Он рванул лоскут кожи, и кисть осталась у него в руке. Геннадий отбросил ее, содрогаясь от омерзения, как гигантского паука. Обломанный ноготь на среднем пальце, шрам от пореза - все это было больше не его. Окровавленная кисть лежала на полу, и ему показалось, что сейчас она зашевелится, поползет, бросится на него...
Кровь била из обрубка толчками. Выдергивая его из наручников, Геннадий с удивлением понял, что почти не испытывает боли, словно она осталась в отпиленной кисти. Когда-то из чистого любопытства он прочитал немало отцовских книг по медицине. Началась вторая стадия травматического шока, когда реакция на боль исчезает, а возбуждение сменяется безучастностью. Ему действительно хотелось лечь на пол и не шевелиться. Все силы ушли на борьбу, а на последний рывок их уже не оставалось.
Нет, не сдамся!
Цепляясь за стену, за трубу, Геннадий поднялся на ноги. Кровь пропитала пиджак и рубашку, но он уже не обращал на это внимания. Отшвырнув носком ботинка скрюченную кисть, последним усилием Геннадий бросился к двери.
Но дверь оказалась запертой.
Этого не может быть! Она не может быть закрытой. В ней же нет замка!
Геннадий снова и снова всем телом бился о дверь, припертую чем-то со сторону котельной. Брызги крови летели во все стороны.
Напрасно! Все было напрасно!
Цепляясь на реальность меркнущим сознанием, Геннадий хрипло каркнул:
- Кто?!
В ответ сквозь шум мотора раздался смех, и женский голос сказал:
- Локи.
Геннадий закричал - и кричал долго и страшно, по-звериному, пока тусклый свет не погас, пока не навалилась тяжелая, как могильная плита, зловонная темнота...
Проснувшись в отвратительном настроении и полюбовавшись на струйки дождя, которые змеились по стеклу, Дима решил взять отгул. Он обратился к себе с просьбой и, получив положительный вердикт, позвонил в «Аргус», чтобы сообщить об этом не вполне проснувшемуся охраннику.
Все-таки быть начальником не всегда скверно. Обычно люди мечтают взобраться повыше, но когда их мечта осуществляется, все равно остаются неудовлетворенными. Тогда одни начинают карабкаться еще выше, а другие, которых меньшинство, ностальгически вздыхают о тех временах, когда не надо было отдуваться за всех и каждого. Дима в своей должности ценил зарплату, кабинет и возможность не отчитываться про мелочам - как сейчас.
Поеживаясь от холода, он вышел на кухню, сварил побольше кофе с пенкой, пожарил омлет с сыром и гренками и утащил все это обратно в постель, где провалялся до обеда, бесцельно таращась в зеленый натяжной потолок и в тысячный раз пережевывая надоевшие мысли. «Земную жизнь пройдя до середины, я очутился в сумрачном лесу...»
Когда раскопки надоели, Дима заключил, что быть умным плохо, и нехотя встал. Принимая душ, он с минуту подумал, не сбрить ли бороду, но решил все же оставить. Делать было нечего. Разве что наводить порядок. Дима натянул старые джинсы и подаренную Ксюшей футболку с портретом Леонардо ди Каприо (она предназначалась исключительно для самых грязных работ).
Он прибивал полки, вешал занавески, пылесосил ковры - и хандра постепенно улетучивалась. Дима так разошелся, что чуть было не начал мыть окно, но сообразил, что делать это в дождь несколько странно. Теперь ему было ясно, почему некоторые домохозяйки так маниакально вылизывают свои жилища: для них это лекарство от скуки и досады. Сам Дима подобное лекарство принимал редко, хотя, в общем-то, был мужчиной хозяйственным и руки у него росли откуда надо.
С удовольствием оглядев сверкающую чистотой квартиру, Дима выскочил за пивом, а потом приготовил себе роскошный ужин, не уступающий ресторанному. Но усевшись за празднично сервированный стол, он снова почувствовал уныние. «Ты, Митя, как девочка, которая пригласила в гости мальчика, а он не пришел - и вот она делает вид, что ей и так очень весело и хорошо!»
Поковырявшись без аппетита в жарком, Дима убрал все в холодильник и устроился с пивом перед телевизором. Показывали какую-то простенькую мелодраму. Минут через десять ему стало совсем тошно, и он щелкнул пультом. Тишина. Только дождь заунывно барабанил по карнизу да ходики отсчитывали время. А так ли уж он прав? Время идет, свобода... Свобода хороша только тогда, когда ее нет. Ну, в крайнем случае, когда ее только что обретешь. Пресловутый стакан воды, который некому будет подать...Да-да, именно так: и тебе никто не подаст и ты никому не подашь - некому.
Может, животину завести? Жабу, например. Огромную лягуху-голиафа. Только вот возни с ней! А кого? Птиц Дима не любил, рыбок воспринимал как деталь интерьера. От хомяков и морских свинок воняет, черепахи скучные. Собаку? Черную блестящую таксу, мечту детства? Но кому с ней гулять? Разве что кота - огромного, ленивого, как в мультфильме про попугая Кешу.
Вот у Стоцкого - две кошки. Первую ему подарили как кота Тихона. Когда Тихон подрос и оказался дамой, Валька не стал ее переименовывать. И даже пригласил к ней кота своих знакомых - пепельного британца по кличке Бакс, редкого паршивца, который воровал еду с Валькиной тарелки и выл по ночам. «Должна ведь животинка испытать радости жизни!» - говорил Валентин. Одного из Тишкиных котят - плюшевую кису Нюсю - он оставил мамаше для компании, а остальных раздал. Теперь обе кошки были степенными толстыми матронами в полпуда весом. Они искренне считали себя в доме хозяйками, а Валентина - приходящей прислугой. Нюся поедала цветы, Тиша точила когти о мебель и обе они спали на Валькиной кровати. На их пропитание Стоцкий тратил больше денег, чем на собственное. Но тем не менее пушистые подружки встречали его с работы, отпихивая друг друга, забирались на колени, урчали и, требуя ласки, нежно покусывали за нос.
От мыслей о кошках Диму оторвал телефон. Стоцкий - легок на помине! - судя по голосу, был мрачен.
- Вляпались мы с тобой, Дима, по самое дальше некуда.
Не успел еще Дима, услышав Валькино обращение, насторожиться, как тот выпалил:
- Калинкина убили. Еще на той неделе. Только сегодня узнал.
Дима выругался.
- Рассказывай!
- К счастью, я этого не видел. Говорят, картина не для слабонервных. Куда там Балаев с муравьями! Зря что ли говорят: никогда не бывает так плохо, чтобы не было еще хуже.
- Стоцкий!
Выслушав Валентина, Дима покачал головой, будто тот мог его увидеть:
- Ты хочешь сказать, Генка тупым лобзиком отпилил себе руку? Да ни в жизнь не поверю! Он крови боялся... не знаю даже, с чем сравнить. Сколько раз мы смеялись: порежет палец и начинает реветь, трястись, разве что в обморок не падает.