Черная шляпа

— Наклонись, — приказала Королева.

Я склонилась над его лицом. Мои волосы рассыпались по его подушке. Я почувствовала затхлый запах, исходящий от него.

На секунду я увидела веснушчатого парня. Как будто шоколадом забрызгали. Вокруг него всегда дул ветер — для кого-то это был легкий ветерок, кого-то едва не сбивало с ног ураганом.

— Смерч? — спросила я, — Так его зовут?

— Нет. Теперь у него нет имени. А тогда он назывался Смерчем. Халаты его на дух не переносили. Зато дети обожали.

— Грустно.

— И вот, что теперь от него осталось.

— Я тоже такой стану?

— Кто знает? Может, чем-то похуже. Зависит от того, насколько сильно вцепишься зубами в ту часть себя, которая делает тебя человеком.

— Он тоже видел кошмары?

— А ты посмотри сама.

Я склонилась ещё ниже.

Коридор не был прямым. но не был и разветвленным. он извивался, как змея, ломался, изгибался, рисуя причудливые фигуры. Весь в рисунках, и чем дальше в него заходишь, тем более жуткими они становятся. А назад нельзя — раскаленное дыхание опаляет твою шею, и чтобы не быть схваченным в эти зубы, придется бежать изо всех сил. А чтобы оторваться, нужно бежать в два раза быстрее. А силы уже были на пределе.

Мне хватило пяти секунд. Я отпрянула и зо злостью посмотрела на Королеву.

— Вот что. Мне осточертели эти сказки.

— Сказки? Думаешь, это сказки?

Глаза Королевы угрожающе сощурились. Две абсолютно черные черточки на фоне ослепительной белизны. Мне следовало остановиться, но я зашла уже слишком далеко, так что мне было уже неважно.

— Да, потому что это правда. А все сказки правдивы.

— Ты не понимаешь своего счастья. Чтобы научиться видеть, как ты, мне пришлось многое отдать.

— Ну и отдавай сколько влезет, раз для тебя это так важно. А мне надоело! Я не хочу видеть кошмары, я не хочу, чтобы моя кровь почернела, я не хочу зависеть от нелепой шляпы, которая быстро станет бесполезным куском тряпки. Мне надоело!

— Когда-то я тоже так говорила, — сказала Королева, глядя мне прямо в глаза, — Ты станешь такой, как я.

— Нет у нас с тобой ничего общего, — фыркнула я.

Поправила шапку и ушла в утро.

Весна легким прикосновением распускает на кустах нежно-розовые цветы и пахучие почки. Садовая зелень купается в лучах начинающего набирать силу солнца на фоне перистых облаков. Среди ветвей торжественно возвышающихся деревьев птицы поют свою трель. Оставшиеся сосульки и корочки льда на разлившихся лужах блестят на солнце. Зои вырезает фигурки из льда. Говорит, что это Мартовские Заццы. Больше они напоминают гоблинов. Подтаявшие ещё страшнее.

Весна означала радужную одежду, венки на головах, букеты цветов, которые все дарили друг другу без повода, игры с мычом во дворе, открытые окна и резиновые сапоги до колен. Даже Брайан отобрал у кого-то сапоги, которые доставали ему до бёдер, и гордо в них расхаживал, насвистывая какую-то невыносимую мелодию.

Вскоре к нам явилась Кларисса. Железная леди, рыцарь с непробиваемой броней, она была не похожа на человека, которому нужна была помощь. И только дрожащие ресницы, скрываемые за толстыми стеклами очков, её выдавали. Она расположилась в нашей палате и поначалу ни с кем не разговаривала, только увлеченно читала книги Шарлотты Бронте. А потом перешла на Джейн Остин. Потом перешла на Харуки Мураками. Потом на Урсуллу Ле Гуин. Потом на кулинарные журналы. Потом на аграрно-экономические журналы. Потом на буклеты с отелями в тропиках. Когда чтиво закончилось, она соизволила влиться в нашу компанию.

Брайан всё чаще запирался у себя и не желал ни с кем разговаривать. Сосед предпочел от них с Ромео свалить. Ромео был уже на исходе. Говорил, что у Брайана постоянно истерики, панические атаки и приступы лунатизма. Постоянно ходил в синяках и ссадинах. Даже мы иногда слышали какофонию бессвязных воплей. Из-за нестабильного состояния врачи уволокли Брайана в Клетку.

Душераздирающая сцена. Двое рослых Халата удерживают на кровати брыкающегося Брайана. Третий колет ему что-то в вену. Ему это удается с пятой попытки — Брайан кусается, царапается, пинается, рычит, брызжет слюной и кровавой пеной. Один раз заехал кулаком в глаз колющему, и тот потом неделю с синяком ходил. Все трое матерятся, Зои плачет, Ромео ругается на Халатов и требует, чтобы они аккуратно обращались с другом. Наконец Брайан обмякает, и его, ещё совсем вялого, уводят, взяв под локти. Мы бежим за ними, несмотря на протесты.

Его запирают в Клетке, и я представляю, что его кидают туда, как собаку, и с громким хлопанием и скрипом закрывают ржавую дверь. И он остается там под круглосуточным наблюдением, словно под микроскопом.

Держат чуть больше недели. Потом выпускают. Вялого, безвольного, с ничего не выражающим взглядом тусклых серых глаз. Он тоскливо смотрит на меня и говорит:

— Я же сказал, что они сжирают сны.

— И не только сны, — качаю я головой.

— Не только, — эхом повторяет Брайан.

И он на какое-то время замолкает. Радость конца мая и начала июня проходит мимо него. Когда мы в полночь всем составом бросились к окнам, чтобы нестройным хором возвестить округу о начале лета, он молчал — так сказал Ромео.

Когда мы обдирали кусты, забирая у них последние цветы, он тоже молчал. И когда мы ловили бабочек, и когда мы пытались добыть сок клена, и когда мы плясали в последних лужах, и когда поедали с трудом отвоёванное мороженное — 6 стаканчиков на всех. И даже когда запускали бумажного змея, которого отобрали у какой-то новенькой.

Ромео приносил ему еду и питьё и иногда выводил на крыльцо. Тот сидел на ступенях, без всякого выражения глядя на сад. Иногда он закутывался в клетчатый плед, иногда на нем красовалась кепка, а иногда он держал вертушку. На него было больно смотреть, а разговаривать и того хуже.

А потом кошмары вернулись. Снова всё пошло по второму кругу: крики, визги, сомнабулия, драки, приступы, агрессия и затуманившийся разум. И снова его уволокли в Клетку и долгое время мы то и дело слышали разговоры о нём. Безнадёжный случай, ничего не сделаешь. Кто такое сотворил с ним? — спрашивали Халаты со злостью. Высказывали своё непреодолимое желание по душам поговорить с его родителями и найти ту сволочь, которая превратила его "вот в это".

— Ужас, — сказала Зои.

— И не говори, — согласилась Кларисса.

— И главное, к нему теперь не подобраться, — пожаловался Ромео.

Лето только начинало набирать обороты, но уже было жарко. Мы сидели в одинаковых белых футболках, с одинаковыми пятнами от пота. Кларисса пила колу со льдом, я надвинула шапку на глаза.

— К Эрику присоединился ещё один, — перевела тему Зои, — Ты представляешь, Клэр? Целых два Эрика!

— Июнь — время интенсивного размножения Эриков, — пробормотала я.

В доме послышалась возня. Если вознёй можно назвать радостные вопли, удары о стену и истеричный смех. Мы с Зои побежали на шум.

— Что ты сделал?! Псих несчастный!

— Да ладно? А мы где, изволь уточнить, находимся?

— Ох, и начищу я тебе сейчас рожу! Подставляй табло!

— Что тут происходит? — с холодным любопытством осведомилась я.

Пациенты расступились, освобождая дорогу. На кожанной скамье вальяжно расселся косматый парень, держащий в руках альбомный лист.

— Что ты рисуешь? — полюбопытствовала я, — Ну-ка покажи.

Сзади послышались смешки.

— Это что?! — фальцетом завопила я, — Это чьи?!

— Вот его, — тыкнул парень пальцем долговязого усатого парня с битловскими шмотками.

— Это в твоих краях считается актом вежливости при знакомстве? Типа как у нас привет-пока? — съязвила я.

— Странно, что у вас нет, — в тон мне ответил парень.

— Вот знай теперь, — кивнула я в сторону трясущегося от ярости усатого, — Имя?