Страница 105 из 112
— Я? Просил? — вытаращил удивленно глаза Кавгадый.— Я был послом великого хана, стал бы просить тебя? Нехорошо, князь Михаил, придумывать то, чего не было.
И Михаил Ярославич увидел, что суд поверил не ему, а своему татарину. И перестал говорить. А когда Чолхан обратил на это внимание, сказал:
— А о чем мне говорить, если вы не верите ни одному моему слову.
Судьи переглянулись меж собой, перекинулись несколькими словами, и Чолхан объявил:
— Можешь отправляться в свою вежу, князь Михаил. О нашем решении будет объявлено тебе позже.
Михаил Ярославич вышел, прошел меж очищающих огней. Уже вечерело. Он шел мимо кибиток в удрученном состоянии духа. Сзади послышалось тарахтенье колес. Он отступил в сторону, дабы пропустить телегу, но возчик, сидевший в плетеном коробе, придержал коней и спросил:
— Князь Михаил Ярославич?
— Да. А в чем дело?
— Садись,— И возчик подвинулся.— Да поскорей.
— Ты кто? - спросил князь.
— Я русский. Фалалей. Прошу тебя, князь, садись. Я друг твой.
И только Михаил Ярославич влез в тележку, в коробок, возчик перепоясал пару лихих коней плетью: «Но-о-о, милай!» Они хватили почти с места в елань, так что тележка моталась за ними, едва не несясь по воздуху.
Вскоре они вырвались из города, помчались по степи. Михаил Ярославич наконец спросил:
— И куда ж мы гоним?
— К свободе, князь. К свободе.
— А ну-ка останови.
— Зачем? Отъедем подальше, пока не хватились.
— Останови. Как тебя зовут?
— Фалалей. Тр-р-р,— натянул вожжи возчик.
Кони перешли на хлынь, потом на шаг и вскоре встали.
— К какой свободе ты собрался везти меня, Фалалей?
— Михаил Ярославич, татары собираются убить тебя. А я хочу спасти. Я сам был в рабах у них. Потом бежал в горы к ясам44. Теперь я там свободный человек. Бежим, князь, они примут тебя.
— А с чего ты взял, что меня убьют?
— Да вся Орда говорит об этом. Тебя вызвали на смерть, Михаил Ярославич. На смерть.
— А ты как попал сюда?
— Я был в Брянске тысяцким у князя Святослава. Князь погиб в бою, а меня пленили и пригнали сюда в колодках, сделали рабом. Но Фалалей не из тех, чтоб быть рабом у кого-то. Я бежал к ясам и у них командую отрядом. Едем к ним, князь.
— Ты сказал: князь?
— Да. А что?
— А предлагаешь мне поступить как рабу. Мое бегство будет означать признание моей вины. Я же ни в чем не виноват.
— Неужли ты не понимаешь, Михаил Ярославич, что им ты не докажешь своей правоты. Тебя убьют.
— Возможно, Фалалей, возможно, но зато не тронут моих детей. А если я убегу, мой сын примет за меня смерть. Я этого не хочу.
— Я не понимаю тебя, князь.
— Это потому, что ты один, Фалалей. А у меня дети, княжество. И своим побегом я накличу беду на них. Дети погибнут, княжество татары разорят. Поворачивай назад.
— Но ведь там смерть, князь.
— Прошу тебя, поворачивай назад.
Когда они приблизились к городу, Фалалей остановил коней.
— Дальше я не могу, князь. Меня могут узнать.
— То мчался через город, не боялся, а то...
— Тогда риск мой был оправдан, а теперь... Дойдешь пешком, князь. Не обижайся.
Сысой встретил князя встревоженным:
— Где ты был, Ярославич?
— Прогуливался. А что?
— Татары прибегали и кричали, ругались, что ты вроде сбежал.
— Мало ли чего они кричали. Я выходил в степь.
— Они сказали, что если поймают, то забьют в колодки.
— Ну что ж, пройдем и через это. Христос страдал, а мы чем лучше.
Узбек призвал судей и Кавгадыя к себе:
— Ну и каково ваше решение?
— Князь Михаил достоин смерти,— сказал Чолхан.
И под требовательным взглядом хана все члены суда повторили:
— Достоин смерти.
— Признал ли князь свою вину?
— Нет, повелитель, он от всего отпирается.
— От чего именно отпирается?
— И от того, что отравил Кончаку, говорит, она умерла своей смертью, хотя нам известно, что она была отравлена.
— От кого известно?
— От князя Бориса, бывшего в то время в плену у Михаила.
— Он был на суде?
— Нет.
— Так как же вы узнали от него?
— Он говорил это мне,— сказал Кавгадый.
— Тебе? Гм. В чем еще обвинялся Михаил?
— Он напал на твоего посла,— сказал Чолхан.— И многих наших побил и попленил.
Узбек взглянул на Кавгадыя:
— Это действительно так было?
— Да, повелитель.
— Как же так? Вы выезжали из Орды вместе с единой целью усмирить землю. Как же случилось, что он напал на тебя?
Кавгадый, надеявшийся, что разговор об этом не выйдет за стены суда, здесь растерялся, но быстро нашелся:
— Я отъехал к московскому князю Юрию, а когда возвращался, Михаил напал на мой отряд.
Тень сомнения явилась на лице хана, и это напугало Кавгадыя.
— И потом, повелитель, он хулил тебя.
— Меня? — удивился Узбек.— За что?
— За то, что из года в год увеличиваешь выход, мол, жаден ваш хан.
Узбек взглянул на Чолхана, спросил:
— В этом он признавался?
— В чем?
— В хуле на меня?
— Но...— растерялся Чолхан,— это... об этом мы не спрашивали.
— Так о чем же вы там весь день говорили?
— Мы говорили о нападении его на Юрия и Кавгадыя, о смерти Кончаки, о сокрытии доходов с дани, о его намерении бежать в немцы.
— Ну и что?
— Не сознается.
Хан задумался, потянулся за пиалой, отпил глоток кумыса и опустил в пиалу пальцы, побрызгал кумысом около трона, видимо, в память умерших родичей.
— Я недоволен вашим поспешным приговором,— заговорил Узбек.— Я назначил суд, чтобы вы выяснили все обстоятельства, взвесили их. Вы судите моим именем, а ханский суд должен быть справедливым и милостивым. Ступайте. Завтра начните сызнова, докапывайтесь до истины. Иначе сами окажетесь под судом.
Узбек махнул рукой, отпуская этим судей. Все, кланяясь, попятились. Но Чолхан задержался.
— Повелитель, позволь оковать князя.
— Зачем?
— Чтобы не сбежал.
— Куда он тут сбежит? Впрочем, смотрите сами.
Выйдя из ханского дворца, все, не сговариваясь, направились к веже Чолхана. Всех встревожила последняя фраза Узбека «иначе сами окажетесь под судом». Однако ни один не подал вида, что напуган угрозой. Не мужское дело являть страх на лице.
По знаку хозяина слуги подали кумыс, наполнили чаши. Опорожнив первую чашу, Чолхан наконец молвил:
— Ну что? Начнем завтра второй суд.
— И он должен быть последним,— подсказал Кавгадый.
— Да-да, конечно. Казанчий, завтра до суда вели забить князя в колодки.
— Хорошо, Чолхан.
— Надо прогнать от него всех слуг,— сказал Сабанчий.
— Да, да,— поддержал Кавгадый.— Он под судом, а по-прежнему ведет себя как князь.
— Послушай, Кавгадый, а почему Юрий отмалчивается? Его жену отравили, а у него ни в одном глазу.
— Хорошо, Чолхан, я сегодня же поговорю с ним. Науськаю как следует, тем более что он ненавидит Михаила с детства.
— Ненавидит. И молчит. Мы должны за него стараться. В конце концов, это в его интересах убрать Михаила.
Ночью Михаил Ярославич тихо позвал:
— Сысой! Ты спишь?
— Какой тут сон, Ярославич.
— Утром меня, видимо, начнут оковывать. Я прошу тебя, уведи Константина. Не хочу, чтобы сын видел мой позор.
— Как же я брошу тебя? Что я потом скажу княгине?
— Так и скажешь, мол, велел спасать сына. Неужли не понимаешь, что мне уже накинули петлю? И никто уже не спасет меня. Даже этот посол Кавгадый, которого я одарил и который умолял меня не сообщать хану о его провинности, даже он желает смерти моей.
— Потому и желает, что боится, скажешь хану о его вине.
— Как же я скажу, если меня не допускают к нему? И видимо, уже не допустят.
— Но скажи об этом судьям.
— Ах, Сысой, ты думаешь, они меня слушают? Там кто судит-то? Чолхан. Так он зол за сестру, которую я вроде погубил. Казанчий с Сабанчием? Так эти злыдни два года тому назад в Ростове едва ль не половину жителей перебили. От них ли ждать мне милости? Про Юрия и говорить нечего, этот спит и видит себя великим князем.
44
Я с ы — осетины.