Страница 42 из 46
- Да, вот именно... Теперь вы такой, как надо... Как тогда, - бормотал почти про себя Алексей Иваныч, вглядываясь в его бритую темную губу и большой подбородок. - Почему это вы теперь стали, как прежде? Изменили себя так?
- Так измениться можете и вы... за двугривенный, - вяло сказал Илья.
- Как актер... Впрочем, знаете ли, вы, - очень странно, - на какого-то иностранца теперь похожи... немного, конечно... Вы не были за границей?
Илья подумал несколько и ответил:
- Был. Я недавно оттуда.
- Ну вот видите! - точно обрадовался Алексей Иваныч и продолжал оживленно: - А сейчас в Харьков вы зачем?
- Э-э, это уж мое дело, конечно... Вы согласны? - Илья чуть усмехнулся мясистыми бровями.
Правда, это было его дело, но Алексею Иванычу стало вдруг не только неловко за себя, за ненужный вопрос, но и на Илью досадно: этой усмешечки его он совершенно не мог вынести спокойно. И сразу заволновался.
- Да, конечно... Я не то хотел спросить... Я, видите ли, хотел только узнать...
В это время подошел к нему татарин получить за чай.
- А? Чай?.. Да, я там пил чай рядом с дьячком... Четыре стакана? Вот я сколько! И не заметил... На! - И сунул ему серебряный рубль. - Холодно было ехать несколько, - вот я почему, а то я не особенно люблю чай, - сказал он Илье, часто мигая: что-то мешало видеть его отчетливо, выпукло, так, как хотелось видеть. Точно он все время уплывал, старался уплыть от него, прятался за клубы табачного дыма.
- Вы с каким поездом едете? - спросил Илья.
- Я? В девять, с ускоренным... Кажется, он в девять идет.
- Дядя, - вдруг подняв голову, сказал Илья: - Не поехать ли нам в одиннадцать, с бисом?
Алексей Иваныч обернулся и увидел подошедшего сзади дядю Ильи, того самого, с чудным именем, с серебряными кудрями из-под меховой шапки и уже с заранее прочно вдетой в широкое красное лицо искристо-веселой улыбкой.
- Ба-ба-ба! Кого я вижу! - раскатисто на весь вокзал обрадовался дядя и протянул ему обе руки в рукавах огромной шубы. - Алексей... Алексей Иваныч? Так? Не напутал лишнего?
Алексей Иваныч поднялся было уйти, до того неожиданным для него был приход Асклепиодота. Он даже растерялся от этой внезапности, - это совсем лишнее было теперь, этот шумоватый дядя. Но дядя и его усадил, взявши за плечи, и сам повалился мешком рядом на стул.
- Гонял-гонял по городу и... до чего устал, до чего упрел. Нет уж, стар я стал дела делать!.. Скоро уж, скоро мне отдерут подковки... А вы здесь по строительной части все? Ах, Алексей Иваныч, Алексей Иваныч! Очень вы хороший человек, а...
- Нам не поехать ли в одиннадцать, с бисом? - перебил его снова Илья.
- А зачем это с бисом, хотел бы я очень знать? Чем с бисом, так лучше с бисовым батькой, а? - толкнул Алексея Иваныча Асклепиодот, подмигнул и похохотал немного.
Илья подождал, когда он кончит, отряхнул папироску и сказал:
- Да видишь ли... Коломийцев... Ведь нужно бы с ним поговорить, а у меня как-то из головы вон... Заеду-ка я к нему сейчас, а?
Илья решительно встал было, но дядя ткнул его в грудь и усадил опять.
- Ах, эти мне щеглы, молодые, шестиперые!.. Да ведь был, был я у него, сейчас был! Все решительно разобрал до косточек!
- Гм... был? Когда же это? Какой ты скорый!.. Ты бы закусил, что ли... Пойдем к буфету.
- Закусывал... Грабиловка! Сплошной грабеж везде, недоволен я!.. Да-с, Алексей Иваныч, дорогой, опять мы с вами встретились, очень кстати.
Алексей Иваныч придумывал уже мучительно, как бы ему так естественно объяснить, зачем он здесь и что намерен делать, как вдруг Асклепиодот поднялся шумно:
- Ах, вот тут я одного хорошего очень, замечательного человека вижу!.. Я сию минуту!.. - и, задевая за стулья полами шубы, ринулся к какому-то лопоухому восточному человеку с башлыком на шее, который горячо глядел на него из дверей, не входя в зал.
- Вот как! - насилу опомнившись, сказал Алексей Иваныч. - Вы и тут с дядей?
- Да-а... была у нас тут остановка, - заезд, вернее, по делам... - И Илья скучно постучал мундштуком по столу.
- Де-ло-вой народ! - протянул без всякой насмешки Алексей Иваныч. В первый раз чужая (именно Ильи) деловитость его изумила как-то. Правда, он и сам теперь делал что-то, проводил шоссе, вычислял, наблюдал, хлопотал, даже поругивал рабочих, но все это как-то по старой привычке, без всякого умысла.
- Итак, - сказал вдруг Илья шутливо: - Значит, судьба нам ехать с вами в одном поезде... Или вы, может быть, поедете с бисом?
- Судьба, да! - живо подхватил Алексей Иваныч. - Я с бисом? Зачем? Нет, я в девять... Судьба, совершенно верно... Конечно, судьба!
- В судьбу вы верите, значит?.. Та-ак... Говорят, от судьбы не уйдешь... Только в какой бы вагон вы ни сели, я сяду в другой, так и знайте.
- Вот как? Это зачем же?
- Куда вы, собственно, едете? Конечный пункт?
- Еду? Разве я не сказал вам? На Волынь... Вашего сынка посмотреть.
- Ага... кланяйтесь ему.
- Детей целуют!.. Вы еще неопытный отец... Детям не кланяются, их целуют...
- Ну, поцелуйте...
- А почему же вы не хотите в одном вагоне? Ведь это мы случайно встретились, - не к вам я ведь ехал... Не хотите?
- Совершенно не хочу.
- Да почему же?
- А чтобы не было скучно.
- Вы уж второй раз говорите то же самое... В ресторане вы то же самое сказали.
- Неужели?.. И в третий раз могу сказать то же. - Илья уж не улыбался, говоря это: у него стал упорный и тяжелый взгляд, явно ненавидящий и презрительный в то же время.
- Для вас, значит, это только скука?.. Но Валя все-таки хотела, чтобы я именно сегодня и здесь вас встретил... Для нее, значит, это не скука, как и для меня.
- Вот что: вы полечитесь, это я вам серьезно говорю!
- От чего?
- Да уж доктор, он знает... Я вам посоветую одного, есть в Харькове, на Сабуровой даче: очень внимательный.
- А-а, вы уж меня вон куда хотите! Надоел я вам?
- Очень.
- Чрезвычайно? Не правда ли? А вы мне?
- Послушай, любезный, дай мне бутылку пива, - обратился Илья к случайно подвернувшемуся татарину с верблюжьей губой, и, помолчав, спросил Алексея Иваныча:
- Револьвер ваш знаменитый, конечно, и сейчас с вами? Какой он системы, кстати?
- Со мной. Парабеллюм, - отчетливо ответил Алексей Иваныч, отчетливо и тихо, тише, чем он говорил обыкновенно. Между тем именно с этого момента он почувствовал себя как бы в припадке, в том странном состоянии, когда ясность сознания вполне уступает место ясности чувств. Все резко вдруг, как плетью из проволоки, начало хлестать его по нервам: и хохочущие вдали пусто, глупо и похабно девицы, и верблюжья губа седого татарина, и грязные фартуки носильщиков, и армяне за буфетом, и проходившие мимо двое военных с усиленно-вертозадой дамой, и дьякон, тот самый, с косичкой, и расписной ненужно плафон, и пальмы, и цапля, недавно названная журавлем, - все он воспринимал в виде резких, противных, наглых пятен, и все углы кругом казались точно штыки.
Но Илья, Илья! Он как будто и сам растворился во всем и в себя все вобрал кругом. Ощутительно почувствовал Алексей Иваныч, что Илья навалился на него, и это потому так трудно дышать, что он под ним, под этой шубой волчьей, под бритым, ни в чем не сомневающимся подбородком: притиснут, и нет выхода.
- И такого любила Валя! - медленно проговорил Алексей Иваныч про себя, в то время как Илья пил холодное пиво.
Он выпил стакан, налил другой и выпил сразу и сказал, играя голосом, как актер:
- Любили меня всего три Вали (за что, - это у них спросите). Одна Валентина Андреевна, другая - Валентина Петровна, а третья... отчество вы лучше помните, а я что-то забыл... Николаевна?.. Семеновна?.. Совершенно забыл.
- Как "забыл"? - больше одними губами, чем голосом, спросил Алексей Иваныч и к ужасу своему почувствовал, что и он сразу не может припомнить отчество Вали, вымело как-то из памяти, запало куда-то, в темный угол, как буква набора, и несколько моментов шарил в памяти он сам, пока не поставил на место: Михайловна, - Валентина Михайловна. Тут же и отец ее возник, как живой, - Михаил Порфирьич, инспектор народных училищ, ясный, слабый здоровьем старичок... И почему-то тут же представился сегодняшний пьяненький чиновничек с мотоциклеткой, спрашивающий скорбно: "За что он меня уничтожает?"