Рассказы

Мертвая тишина стояла в комнате секунд десять. Побледневшая "Екатерина Вторая" во все глаза смотрела на неподвижного Дудкина. - Ну, знаешь, уважаемый... - выдавила она наконец дрожащими губами. После такого... после таких штучек... Ты, надеюсь, сам догадаешься, что надо сделать. Она протянула указательный палец в сторону двери. Приподняв плечи, держа руки по швам, Антон молча прошагал в переднюю. Мы услышали, как хлопнула входная дверь. Вера Федоровна снова сходила за щеткой, снова принялась подметать. Взрослые о чем-то негромко говорили, но я не слушал их. Я думал о том, сколько теперь придется заплатить Антошкиным родителям за этот графин и каково теперь будет Антошке дома. - Он что у вас - всегда такой! - сердито спросила Вера Федоровна Аглаю. - Он не хотел разбить. Он хотел только фокус показать... Вера Федоровна перестала подметать. - Фокус?! Ничего себе фокус! - Он хотел вот эту салфетку из-под нашей вазы выдернуть... - пояснила Зинаида. - А Ляля ее разбила. Вот он, значит, и... ну... вашу... Словом, мы рассказали, как готовил Антон свой номер, как мы покупали вазу... А Васька закончил наш рассказ: - Он хотел неожиданно фокус показать. Чтобы остроумно получилось. Вера Федоровна посмотрела на взрослых: - Слыхали? Те негромко засмеялись. Вера Федоровна повернулась к Аглае: - А куда он убежал? Небось плачет где-нибудь... Аглая только плечами пожала: мол, само собой разумеется. - Подите приведите его! Мы не двинулись с места, только переглядывались. - Идите, идите! Скажите, что я не сержусь. Мне никогда не нравился этот графин: безвкусица! Мы побежали искать Антона, но нигде его не нашли. Потом выяснилось, что он до позднего вечера прошатался по улицам, боясь явиться домой. Но родители его так ничего и не узнали о разбитом графине. Несколько дней подряд Антошка бегал от Двинских, а Вера Федоровна, встречая его, всякий раз звала: - Эй, фокусник! Ну иди же сюда! Давай мириться! Наконец Антон подошел однажды к ней, и они помирились. Дудкин скоро забыл, что он остроумный, и его временное поглупение прошло.

1971 г.

МАСКА

Мы были в красном уголке. Сеня Ласточкин и Антошка Дудкин играли в пинг-понг, Аглая листала старые журналы, а я просто так околачивался, без всякого дела. Вдруг Аглая спросила: - Сень! Что такое маска? - А ты чего, не знаешь? - Я знаю маски, которые на маскараде, а тут написано: "Маска с лица Пушкина". Сеня поймал шарик, подошел к Аглае и взглянул на страницу растрепанного журнала. Мы с Дудкиным тоже подошли и посмотрели. - Маска как маска. С лица покойника. - Сень... А для чего их делают? - Ну, для памяти, "для чего"! Для музеев всяких. - А трудно их делать? - Ерунда: налил гипса на лицо, снял форму, а по форме отлил маску. - Ас живого человека можно? - спросил Дудкин. Сеня только плечами пожал; - Ничего сложного: вставил трубочки в нос, чтобы дышать, и отливай! Все мы очень уважали Сеню, и не только потому, что он был старше нас: он все решительно знал. Если мы говорили о том, что хорошо бы научиться управлять автомобилем, Сеня даже зевал от скуки. - Тоже мне премудрость! Включил зажигание, выжал сцепление, потом - носком на стартер, а пяткой - на газ. Заходила речь о рыбной ловле, и Сеня нам целую лекцию прочитывал: щуку можно ловить на донную удочку, на дорожку, на кружки, а жерех днем ловится внахлест и впроводку, а ночью со дна... Управление машиной да рыбная ловля - дела все-таки обычные. Но отливка масок с живых людей... Мы до сих пор даже не подозревали, что такое занятие вообще существует. Узнав, что Ласточкин и в этом деле "собаку съел", мы только молча переглянулись между собой: вот, мол, человек! - Пошли! - сказал Сеня и направился обратно к столу для пинг-понга. Дудкии пошел было за ним, как вдруг Аглая вскрикнула: - Ой! Антон! Для выставки маску сделаем! Антошка сразу забыл про игру. - В-во! - сказал он и оглядел всех нас, подняв большой палец. Каждый год к первому сентября в нашей школе советом дружины устраивался смотр юных умельцев. Ребята приносили на выставку самодельные приборы, модели, рисунки, вышивки. Специальное жюри оценивало эти работы, и лучшие из них оставались навеки в школьном музее. Аглая с Дудкиным все лето мечтали сделать что-нибудь такое удивительное, чтобы их творение обязательно попало в музей. Это было не так-то просто: на выставку ежегодно представлялось больше сотни вещей, а в музей попадали две-три. - В-во! - повторил Дудкин. - А гипс в "Стройматериалах" продается. Я сам видел. Сень! Покажешь нам, как отлить? - Ага, Сень... - подхватила Аглая. - Ты только руководи. Мы все сами будем делать, ты только руководи. Сеня у нас никогда не отказывался руководить. В свое время он был старостой нашего драмкружка (это когда ко мне в квартиру притащили живого козла), руководил оборудованием красного уголка (тогда еще Дудкин перебил зубилом внутреннюю электропроводку). Теперь он тоже согласился: - Ладно уж. Только быстрее давайте: мне в кино идти на пять тридцать. Стали думать, с кого отлить маску. Ласточкин сказал, что хорошо бы найти какого-нибудь знаменитого человека: тогда уж маску наверняка примут в музей. Дудкин вспомнил было, что в нашем доме живет профессор Грабов, лауреат Ленинской премии, но тут же сам добавил, что профессор едва ли позволит лить себе на лицо гипс. И вдруг меня осенило. - Гога Люкин! - сказал я. Аглая с Дудкиным сразу повеселели. Гога Люкин жил в нашем доме. Он учился во втором классе, но его знала вся школа. Дело в том, что он был замечательный музыкант. Во всех концертах школьной самодеятельности он играл нам произведения Шуберта, Моцарта и других великих композиторов. Он был курчавый, большеглазый и очень щупленький, с большой головой на тонкой шее. Когда мы слушали его, нас всегда удивляло, как это он, такой крохотуля, может выбивать из рояля такие звуки. Но еще больше нас удивляло, что он в свои восемь лет сам сочиняет вальсы и польки и они получаются у него совсем как настоящие. Я сам слышал, как педагоги называли его "удивительно одаренным ребенком", и все мы были уверены, что Гога станет композитором. - У него башка варит, - сказал Дудкин, кивнув на меня. - "Варит"! - вскричала Аглая. - Да нам с тобой такого в жизни не придумать! Когда Гошка станет знаменитым, маску не то что в школьном - в настоящем музее с руками оторвут. Мы надели плащи (на улице шел дождь) и побежали искать композитора. На ловца, как говорится, и зверь бежит: мы встретили Гошку во дворе. Он был в зеленом дождевике из пластика, доходившем ему до пят, в таком же капюшоне, спускавшемся почти до носа. Мы окружили Гошу. Аглая, Дудкин и я, перебивая друг друга, объяснили, зачем он нам нужен. Нам не терпелось, мы хотели заняться отливкой маски немедленно. Композитор выслушал нас и остался совершенно равнодушным. - Я сейчас не могу, - сказал он из-под капюшона. Мы заговорили о том, что он своего счастья не понимает, что это большая честь для него, если его маска будет висеть в школьном музее. Но и это не произвело на него никакого впечатления. Похоже было, что ему наплевать на то, что он композитор и что его ожидает слава. - Мне некогда, - сказал он. - Я в галантерею иду. - А чего тебе делать в галантерее? - спросил Дудкин. - У мамы завтра день рождения, и мне надо ей подарок купить. - А чего ты ей хочешь подарить? - Пудреницу. За рубль пятнадцать. - Композитор разжал ладонь и показал несколько двугривенных и пятиалтынных. - Тю-ю! "Пудреницу"! - передразнила Аглая и обратилась к Ласточкину: Сень, а две маски можно сделать? - Да хоть десять. Была бы форма. И тут мы все накинулись на композитора. Мы хором кричали о том, что глупо покупать грошовую пудреницу, когда можно сделать маме ценнейший подарок: ведь гипсовую маску можно повесить на стенку, она провисит там десятки лет, и мама будет любоваться ею, когда ее сын станет совсем большим. Это на Гошу подействовало. Он сдвинул капюшон и, подняв голову, посмотрел на нас. У него были черные, густые, как у взрослого, брови, и они всё время шевелились, пока он раздумывал. - А это долго? - спросил он наконец. - Полчаса хватит, - ответил Сеня. Композитор опять подвигал бровями. - А со мной ничего не будет? - Ну, чего с тобой может быть?! - воскликнул Антошка. - Полежишь чуток неподвижно - и готово! Аглая добавила, что мы даже денег на гипс с Гоши не возьмем и он может купить на них, что ему вздумается. Композитор наконец согласился. Магазин "Стройматериалы" помещался в нашем доме. Минут через десять мы вошли в квартиру Антона. Папа и мама его были на работе. - Ну, Сень, руководи, - сказал Дудкин. - С чего начнем? Ласточкин прижал широкий подбородок к груди, потеребил толстую нижнюю губу. - Халат давай. Или фартук. Мне! - приказал он низким голосом. Мы поняли, что на этот раз он собирается не только руководить. Мы не возражали. Уж очень это было необычное дело - отливать маску. Антошка принес старый материнский халат, в котором он занимался фотографией. Ласточкин облачился в него и подпоясался матерчатым пояском. Халат был не белый, а пестрый, весь в каких-то пятнах, но Сеня все равно походил в нем на профессора, который готовится к операции. - Теперь чего? - спросил Антон. Ласточкин велел нам устлать старыми газетами диван с высокой спинкой и пол возле него. Мы быстро исполнили приказание и молча уставились на Сеню. Он кивнул на композитора. - Кладите его! - Давай, Гоша, ложись, - сказал Дудкин. - Пластом ложись, на спину. Все это время композитор стоял поодаль, сдвинув ноги носками внутрь, склонив курчавую голову набок и ковыряя в носу. Вид у него был такой, словно все наши хлопоты его не касаются. Пошуршав газетами, он улегся на диван и принялся что-то разглядывать на потолке. - Сень! - сказала Аглая. - А разве гипс у него на лице удержится? Он же весь стечет! Наш руководитель почему-то задумался. Он присел и посмотрел на Гошу сбоку, потом подошел к его ногам и стал смотреть композитору в лицо. Смотрел он долго, почесывая у себя за правым ухом. Наконец он обернулся к Дудкину: - Кусок картона есть? Вот такой. Антон достал из-за шкафа пыльную крышку от какой-то настольной игры. Сеня вырезал в ней ножницами овальную дыру и надел эту рамку композитору на голову так, чтобы из отверстия высовывалось только лицо. Затем Антон принес отцовские папиросы "Беломор". Ласточкин отрезал от них два мундштука и сунул их Гоше в ноздри. Теперь композитор стал проявлять некоторый интерес к тому, что мы с ним делаем. С лицом, обрамленным грязным картоном, с белыми трубочками, торчащими из носа, он уже не смотрел на потолок, а, скосив глаза, следил за нами. Удивительные брови его то сходились на переносице, то ползли вверх, то как-то дико перекашивались. А работа у нас кипела вовсю. Сунув ладони за поясок на халате, Сеня прохаживался по комнате и командовал: