Голосуйте за Берюрье!

Глава XIX

Мы уже сидим в машине, и я включаю мотор, как вдруг черный «пежо-403» тормозит перед нашим носом, поднимая кучу пыли. К нам устремляется инспектор Гландю с улыбкой от одного уха до другого.

– Господин комиссар! Есть! Есть!

– Что есть? – говорю я. – Ваша жена родила пятерню?

– Да я еще не женат, – уже спокойнее отвечает он.

– А я уже решил, что так оно и есть, ибо, насколько мне известно, только отец свежеиспеченной пятерни может быть таким возбужденным.

Совсем успокоившись, как после душа, он бормочет:

– Я только хотел вам сказать, что мы отыскали Матье Матиаса.

Теперь наступает моя очередь исполнить танец Святого Витта.

– Что?..

– Он здесь, в машине. Мы его схватили в бистро «Куйяссон-ле-геррье», в сорока километрах отсюда. При нем нашли два миллиона наличными.

Я подхожу к «пежо-403». Плохо выбритый тип с глазами, похожими на порченый виноград, жует старый окурок. На запястьях у него наручники, и он сидит между двумя полицейскими.

– Привет, Матиас, – любезно говорю я, усаживаясь на переднее сиденье. – Ну что, отпуск закончился?

Он вперяет в меня мрачные, налитые кровью глаза.

– – Похоже, ты выиграл в лотерею?

Молчание.

– Тебе везет в твоем несчастье, – замечаю я, – уже шесть месяцев, как с тебя за сроком давности снято обвинение в убийстве жены. Так что, тебе придется теперь отвечать только за убийство графа.

Он начинает говорить, точнее, лаять:

– Это не я!

– Ты надеешься заставить нас этому поверить, парень? Значит, ты совсем болван.

– Он сам застрелился!

– Не может быть!

Необыкновенно приятно констатировать, как я верно все угадал. Что скажете на это, дорогуши? Согласитесь, что в проницательности, равно как и в любви, ваш Сан-Антонио мало кому уступит.

– Он покончил с собой, – произносит Матье своим угасшим и шипящим, словно жарящаяся в масле картошка, голосом.

– Это ново! – вру я. – Ну-ка, расскажи, чтобы убедить нас, какой ты мастер сочинять нелепые сказки.

– Это правда, – упорствует пьяница.

Забавно, ребята! Наверно, где-то во мне находится периферийная железа, которая пропускает воду, поскольку я растроган бедой этого типа почти так же, как был растроган бедой поваренка Жано.

Еще один одинокий тип!

Мир – это чудовищный муравейник одиноких людей. Я вам говорю, повторяю и буду повторять: с того момента, как вам обрезают пуповину, все кончено. Отныне и навсегда вы одиноки! Навечно! Единственный период, который чего-нибудь стоит, это девять месяцев настоящих каникул, проведенных в материнском лоне. Но, не хнычьте, клянусь вам, что я – реалист, всего лишь реалист. Вся последующая жизнь – это лишь насмешка, иллюзия, коллективная игра, гораздо менее привлекательная, чем танец на ковре.

– Как это произошло? – спрашиваю я.

В моем голосе слышатся нотки, которые волнуют не только Матиаса, но и парней, которые его сопровождают.

– Я работал в саду. Послышались револьверные выстрелы. Я пошел взглянуть. Он лежал на полу... Он дергался. Я удивился.

Еще бы! Есть чему удивиться!

– Ну а потом, парень?

– Я подумал, что тут же придут остальные...

– Слуги?

– Да. Но они не появлялись...

– И тогда ты взял два миллиона, находившихся в открытом ящике стола, и спрятал их в своей коробке из-под завтрака. Ты ее закопал и продолжил как ни в чем не бывало свою работу. Так или нет?

Сейчас он более удивлен, чем тогда, когда обнаружил труп первого кандидата.

– Да...

Его «да» не только ответ, но также и вопрос.

– Зачем ты всунул ему в руку телефонную трубку? Он встряхивает головой.

– Это неправда. Я к нему не прикасался...

– Минутку, мотылек, – прерываю я его. – Ты знаешь, что тебе это дороже стоить не будет. В твоих интересах сказать правду.

– Я клянусь, – утверждает он, протягивая вперед ладонь.

Оба полицейских прыскают со смеху.

– Тихо! – гремлю я.

Самое смешное, что я верю Матиасу. У него интонация, взгляд, подергивания, которые не врут.

– Как он лежал, граф этот?

– На полу.

– Ты об этом уже говорил. Но револьвер, он держал его в руке?

– Да.

– А телефонную трубку?

– Она болталась на проводе.

Внезапно до меня доходит. Слуга. Слуга, рожденный в этом доме, слуга, для которого самоубийство представляется позором! И он, словно отец графа и душа дома, представил самоубийство как преступление.

– На следующий день, когда ты прочитал прессу и понял, что случившееся считают убийством, ты потихоньку достал деньги и скрылся. Верно?

– Да.

– Ты надеялся выйти сухим из воды?

– Не знаю. Я испугался...

– Ты думал, что полиция в ходе следствия в конце концов установит твою личность?

– Да.

– На твоей совести уже было убийство, и ты решил, что автоматически обвинят тебя, так?

– Так.

– Так вот, как видишь, полиция не так глупа, как ты думал.

Я собираюсь покинуть «пежо-403», поскольку мои нетерпеливые приятели сигналят с борта другой машины, но передумываю.

– Это ты убил свою собаку?

– Я

Я вздыхаю.

– Потому что она увязалась за тобой?

– Я боялся, что она меня найдет там, куда я направлялся.

– Бедняга ты, бедняга, – говорю я. – Это был твой единственный друг!