Страница 112 из 114
К концу пути Марков уже с интересом слушал вагонные разговоры. Ему нравилось наблюдать завязавшееся дорожное знакомство паренька, едущего в Пензу, со смешливой девушкой, которой скоро выходить. Он все уговаривал ее проехать дальше, а она, отшучиваясь, советовала ему прервать свое путешествие, выйти с ней на ее станции, названия которой он никак не мог запомнить: не то Барабулька, не то Берендейка... И оба они до того друг другу приглянулись, и оба понимали, что еще час - и они расстанутся, чтобы больше никогда не встречаться...
Еще Маркову нравилось выходить на станциях и бродить вдоль рядов торговок - румяных, загорелых, бойких на язычок, расхваливающих свой товар: душистую антоновку, ярко-желтые дыньки, вареную картошку, свежепросоленные аппетитные огурцы...
До чего обрадовался Савелий! Он глазам своим не верил:
- Мишенька! Марков! Люди добрые, да вы поглядите, какой дружок приехал! Верно говорят, что гора с горой не сходятся, а люди когда-когда, глядь, и повстречаются. Проходи, гостюшка дорогой. Анисья! Гляди на него, это же Марков, Марков, с ним мы в долочке перед атакой лежали под престольным городом Киевом!
- Я как раз там был, оттуда и еду. На Здвиже побывал, все искал этот самый долочек... и мост...
Но Савелий не слушал.
- Ты ж подумай - Марков, а?! С ним мы горе горевали, с ним мы у самого Григория Ивановича службу несли... Сокрушили злодеи нашего соколика! Им бы смотреть да радоваться, что на российской земле такой ладный человече живет, так нет, им все наше хорошее - заноза в сердце, будь они неладны...
Маркова усадили, Маркова потчевали. И как пошел Савелий кружевные кружева плести, присказками сыпать, так и не замолкала эта музыка до самого расставания.
- Анисьюшка, краля писаная! Что есть в печи, на стол мечи. Вы, поди, горожане, нашим простецким-то и побрезгуете? Стюдень-то хорош? Еще скушай, Мишанюшка, ватрушечку! Сыт? Ну-ну. Душа меру знает. Что женушку-то не привез? Занята, говоришь? Работа? Ох-хо-хо, в девках сижено - горе мыкано, замуж выдано - вдвое прибыло.
Когда Савелий узнал, что Маркова Ольга Петровна послала и что Савельево письмо вслух читали, оханья и аханья, шуму и суеты еще больше прибавилось.
- Прежде-то я все Григорию Ивановичу писал, мы ведь все с ним советовались. Командир-то он был первейший, да и то надо помнить, что из агрономов, землю-то понимает, где мак, а где так - отличит. А теперь кому же? Мамаше нашей - Ольге Петровне...
- Ты дай человеку словечко вымолвить, - заступилась за Маркова статная, густо замешанная, проворная и сильная Анисья.
Но куда там! Савелий сыпал и сыпал, как зерном из пригоршни.
- Как жизнь, Савелий? Как идут дела?
- Хозяинуем. Полешко к полешку - вот и дрова.
Узнав от Маркова о судьбе его родителей, Савелий ничуть не удивился:
- Ты разве не знал? Слушок-то давно ходил про это, еще до того, как город Одессу брали. А что ты хочешь? Одно слово: капиталисты. Хорошего от них не ждать.
Марков подумал, что у Савелия все просто получается, все у него свое место имеет и свое назначение, все у него по-своему. Вон и о Котовском он как о живом говорит.
Марков находился под впечатлением того, что узнал от Карпенко. В дороге было рассеялся, а сейчас опять все время ловил себя на мысли об отце, об истязаниях, которые тот, видимо, претерпел, о матери, о том, почему же она очутилась в больнице, о Татьянке, которая исчезла бесследно, но ведь где-то она должна же быть? Бессилие, невозможность узнать что-нибудь точнее, подробнее были мучительны. Нельзя ни пойти справиться, ни поехать искать...
Может быть, Карпенко напутал? Может быть, все не так? У Маркова была смутная надежда услышать от Савелия какие-то мудрые слова утешения, соболезнования, участия. Капиталисты! И Карпенко говорил "капиталисты". А Маркову от такого объяснения не легче. Отца замучили, мать умерла, всеми покинутая, на больничной койке... сестра пропала без вести... До каких же пор будут людей мучить, разлучать, истреблять? Какая-то ненасытная прорва, заглатывающая поколение за поколением!
Савелий рассказал, как воюет с кулаками да подкулачниками, отстаивает голь перекатную, бедноту, коллективизацию хочет проводить.
- Демобилизованные, старые солдаты - вот наша опора, без них хоть пропади. Мы единым фронтом двигаемся. Было тут такое дело: у нашего сельсоветчика кулаки дом спалили. Шила в мешке не утаишь, мигом разведали, кто к поджогу причастен: первый богатей Вараксин Андрей. Посоветовались мы промеж себя. До бога высоко, до суда далеко, давайте, мужики, своим умом разберемся. Вызвали Вараксина. "Ты поджег?" - "Не доказано. Кто видел?" Нашли, кто видел, приперли к стене, признался. "Так вот, говорим, Андрей, считай, что ты свою избу сжег!" - "Моя целехонька стоит!" Ладно. Комсомолия нас поддерживает. Молодость завсегда вперед смотрит. Пошли мы всем скопом, поздоровее ребят прихватили, Вараксина с бабами, с пеленками, со всей хурдой-мурдой забрали да на пепелище их - вот ваш дом! А сельсоветчику говорим: "Получай вараксинский дом, живи". Вой поднялся на всю губернию. А куда подашься? Сходом порешили! Закон! Ну, худо-бедно, Вараксин быстро заново отстроился да выпросил из своего же, значит, кровного - лошаденку да коровенку. С той поры чтобы поджогами заниматься ни-ни! На всю жизнь зарекся.
- То-то Ольга Петровна рассказывала, что у вас баталия идет.
- А как же? По слову Владимира Ильича, отменяем российский лапотный капитализм. Вчера не догонишь, от завтрева не уйдешь. Так-то, Мишаня.
- О каком же срочном деле в письме разговор шел?
- А насчет пчел. Хотим пасеку заводить, и все чтобы по-научному, по-советски. У вас там, в Ленинграде, все ученые собрались. Нам бы руководство какое получить. В Пензе шарил-шарил, книг много, а все больше неподходящие.
- Это, Савелий, обещаю. Непременно отыщу, все, что достану, пришлю.
- А сам опосля медку протведать приезжай.
- Ты бы приехал в Ленинград. А, Савелий?
- А я на сборы скор. Может, и приеду. Надо мне у вас там одно дело повидать.
- Какое?
- Слыхал я, есть у вас Медный Всадник, посередь площади стоит и конем управляет...
- Есть...
- Надобно мне его повидать. Беспременно надо, не хочу умереть, пока не повидаю. Мне о нем один верный человек рассказывал. Жди, Мишаня, выберется времечко - прискачу. Как скоро, так сейчас. Только адрес пропиши - и какая улица, и как проехать.
Дни летели. В конце сентября Марков был еще в Умани, а теперь и октябрь подходил к концу. Пора бы и трогаться, но Савелий и слышать не хотел об отъезде.
- Ты же тыквы еще не попробовал... Тыквенную кашу никогда не едал? И куда спешить? Поспешишь - людей насмешишь. Нельзя жить торопко. Ужо и в Пензу съездим, Пензу посмотришь. Живи!
Побывал Марков и на новой затее Савелия - общественном птичнике, и на полях. Послушал, какие песни расчудесные поют в Уклеевке вечерами. И все давал себе клятвы, что будет сюда наведываться почаще, и, давая клятвы, откровенно признавался себе, что вряд ли когда еще выберется.
- Хорошо у вас тут, Савелий!
Марков хвалил, и хвалил искренне, но сам уже смертельно соскучился по Ленинграду, по Оксане, по афоризмам Крутоярова и бурной декламации Женьки Стрижова.
Савелий усердствовал.
- А коровник-то! Коровник я не показывал. На научной базе устроено!
- Что ж, пошли смотреть коровник...
- Библиотеку-читальню я уже показывал? Али нет?
Батюшки-светы, чуть не запамятовал! Культурную революцию проводим, согласно указаний товарища Ленина. Не кое-как.
Маркову понравилась худенькая синеглазая библиотекарша. Она была такая маленькая, что еле доставала до верхних полок шкафа.
- Книга Михаила Маркова у вас есть?
- Вот, пожалуйста. И еще есть экземпляр, только сейчас на руках.
Марков осторожно взял свою книгу. Потрепанная! Читают! Это переполнило его гордостью. Было очень смешно, что Савелий только сейчас понял, что книгу эту написал он, этот самый Миша.