Страница 49 из 66
А.А.: Что ж тут непонятного? Неужто-ты никогда не слыхал такого слова: "графоман"?
Гена: Слыхать-то слыхал! Только, честно говоря, я не очень ясно представляю себе, что это значит.
А.А.: Ну как же! Графоманом называется человек, который одержим манией сочинительства, но при этом начисто лишен литературного таланта.
Гена: А-а, теперь понятно… Нет, знаете, это все-таки сложновато. А второе ваше предложение какое?
А.А.: Второе, мне кажется, точнее: Эпигония…
Гена: Как?
А.А.: Эпигония. От слова "эпигон".
Гена: (туманно). А-а…
А.А.: Я вижу, ты весьма смутно представляешь себе значение этого слова. Эпигон – это значит подражатель. Эпигоном в искусстве называется человек, который неспособен творить самостоятельно, а создает лишь бледные, бессильные копии того, что уже было сделано его талантливыми предшественниками… Итак, на каком же названии мы с тобой остановимся? Как назовем ту область Страны Литературии, в которой процветают Никифор Ляпис, Олег Баян, Козьма Прутков и из которой были изгнаны стихи Маяковского? Ну, решай!
Гена: Честно говоря, Архип Архипыч, мне ни одно из этих названий по-настоящему не нравится. Да и те, что я придумал, тоже как-то разонравились.
А.А.: Что это вдруг?
Гена: Потому что я подумал, что лучшего названия, чем Республика Поэзия, мы с вами все равно не найдем!
А.А.: Вот тебе и раз! Да при чем же тут поэзия? Ляпис, Козьма Прутков, Баян – разве они поэты?
Гена: А кто же они, по-вашему?.. Нет, вы не смейтесь, я понимаю, конечно, что Никифор Ляпис – плохой поэт. Даже очень плохой, халтурщик… Но ведь поэт все-таки! Хороший или там плохой – это уже совсем другой вопрос. Инженер тоже может быть талантливый или бездарный. Но плохой инженер – тоже ведь инженер!
А.А.: А в поэзии совсем иначе. Плохой поэт – попросту не поэт.
Гена: А кто же он?
А.А.: Ну… В лучшем случае – стихотворец. Или, как еще говорят, версификатор.
Гена: А как же Козьма Прутков? Он, что ли, тоже не поэт? Да его книжка вот уже, наверно, лет сто как издается! И еще как – с портретом. Я сам видел…
А.А.: Ты прав. Прутков бессмертен, и книга его издается даже больше, чем сто лет. Но ведь Пруткова никогда не существовало на свете. Он выдуман!
Гена: Как не существовало? А портрет?
А.А.: И портрет выдуман! Козьму Пруткова, важного чиновника, пишущего скверные стихи и тем не менее считающего себя гением, создали в пятидесятых годах прошлого века несколько литераторов: братья Жемчужниковы и замечательный русский поэт Алексей Константинович Толстой.
Гена: А зачем?
А.А.: Затем, чтобы высмеять то, что им не нравилось в тогдашней литературе: пошлость, бессмыслицу, казенщину, отрыв от реальной жизни… Я вижу, Геночка, не миновать нам с тобой еще одного, повторного путешествия в те же края,
Гена: (в ужасе). Это что же? Опять стихами разговаривать?
А.А.: На этот раз можно и не стихами. Перевыборы короля поэтов уже прошли. А кроме того, в этой области Страны Литературии живут не только стихоплеты. Некоторые из ее обитателей пишут прозу.
Гена: Ну, если не обязательно говорить стихами, тогда ладно! Тогда я согласен. Давайте поедем…
Улица в Эпигонии. Она представляет собой пестрое смешение самых различных архитектурных стилей. Тут и ложноклассические здания с колоннами, и более скромные, мещанские домики с занавесочками, канарейками, геранью, фикусами. И все же есть в этой пестроте нечто общее: какой бы стиль ни являло собой то или иное здание, этот стиль доведен в нем до самого предельного, самого уродливого своего выражения. Гена и Архип Архипович бредут по этой странной улице, и как ни в чем не бывало продолжают свой разговор.
А.А.: Да ты не горячись! Я ведь не спорю с тобой, Козьма Прутков и в самом деле бессмертен. Но то-то и оно, что бессмертен он вовсе не как поэт!
Гена: А как кто же?
А.А.: Как насмешка над плохим поэтом! Вернее, над плохими поэтами.
Навстречу нашим героям движется какая-то странная фигура. Это чопорный человек в темных очках. Несмотря на ясный солнечный день, он в калошах, с зонтиком. На нем – длинное глухое пальто, застегнутое на все пуговицы. Воротник поднят. Совершенно неожиданно для наших героев этот странный прохожий вмешивается в их разговор.
Прохожий (еще издали тыча в профессора зонтиком): Стыдно вам, милостивый государь! Да-с! Стыдно вводить в заблуждение юношество!
Гена (вполголоса): Архип Архипыч, это еще что за тип?
А.А. (так же): Неужели ты не узнаешь его, Геночка?.. Здравствуйте, господин Беликов!
Беликов (сухо): Честь имею.
Гена: А, вот это кто! Беликов! Чеховский человек в футляре!
А.А.: Не соблаговолите ли вы объяснить нам, что побудило вас принять участие в нашем разговоре?
Беликов: Извольте-с! Я вмешался, дабы указать вам на недопустимость вашего поведения. Да-с! На легкомыслие, совершенно неприличное для воспитателя юношества.
А.А.: Вот как? И в чем же оно проявилось, это мое легкомыслие?
Беликов: Вы изволили сейчас сказать этому молодому человеку, что господин Прутков не поэт.
А.А.: Да, именно это я и сказал. Вы поняли меня совершенно правильно.
Беликов (в ужасе): Тсс! Опомнитесь! Что вы такое говорите?! Нас могут услышать!
А.А.: А нас и так слушают по радио – и, надеюсь, слушают многие. Почему вас это так пугает? Даже если бы я был не прав, что в этом ужасного? Вот вы сейчас докажете всем, что я ошибаюсь – и дело с концом.
Беликов: Так-то оно, конечно, так, да как бы, знаете, чего не вышло!
А.А.: Помилуйте, что же из этого может выйти?
Беликов: Если мы с вами, взрослые люди, станем спорить друг с другом, то что же тогда остается делать ученикам? Им остается только ходить на головах! Господин Прутков – Директор Пробирной Палаты, лицо в высшей степени уважаемое, а вы о нем так непочтительно… Как старший товарищ, я считаю своим долгом предостеречь вас. Да и почему вы решили, что господин Прутков не поэт? Как же он не поэт, ежели стихи пишет? Кто же он тогда, по-вашему?
А.А.: А вы уверены, что всякий пишущий стихи имеет право называться поэтом?
Беликов: Да какие же еще могут быть суждения на сей счет? Древние греки, изучению коих я посвятил свою жизнь, понимали под словом "поэзия" именно стихотворные произведения. И всякое человека, умеющего сочинять стихи, именовали поэтом.
Гена: Слышите, Архип Архипыч? Я ведь вам то же самое говорил!
А.А.: Поздравляю, Гена, ты нашел себе достойного союзника!
Гена (смущенно): А что? Он ведь все-таки учитель гимназии. Он, наверно, про это знает. Разве он неправильно про древних греков сказал?
А.А.: Про греков-то все правильно. У них поначалу все так и было. Но, насколько я понимаю, Козьма Прутков – не древний грек. Впрочем, не о том речь… Итак, господин Беликов, вы считаете, что и поныне всякий человек, умеющий сочинять стихи, может быть удостоен высокого звания поэта?
Беликов: Разумеется! Ибо согласно циркуляру, гласящему…
А.А.: Извините, что я вас прерываю. Бог с ним, с циркуляром… Я вижу, к нам приближается один весьма известный в здешних местах стихотворец. Давайте я вас с ним познакомлю. Он почитает нам свои стихи, а вы дадите заключение, можно ли его назвать поэтом.
Беликов: Извольте. Я только не знаю, смею ли я взять на себя такую ответственность. Как бы, знаете, чего не вышло… Дойдет до директора, до попечителя…