Страница 25 из 35
Председатель открыл заседание Сената нетрадиционным образом, начав с доклада о чрезвычайных ночных событиях. Обычных докладов на религиозные темы по понятным причинам в этот день не было. Доклад председателя, осуждавшего деяния почившего Коммода, вскоре плавно перешел в хвалебную речь Публию Гельвию Пертинаксу, и все надежды городского префекта на то, что власть будет передана в руки кого-нибудь из достойных сенаторов, как когда-то она была передана Нерве после убийства Домициана, стали рушиться на глазах. Как только Пертинакс окончательно убедился, что председательствующий не собирается представлять свой доклад на обсуждение, поскольку никто из сенаторов не выдвигал никаких требований, он попросил слово, прервав докладчика:
– Не спешите принимать поспешные решения, – почти прокричал он с места, едва привстав, – я стар! Способен ли я действовать с бодростью, энергией и осмотрительностью, необходимой императору? В Сенате так много достойных лиц, ну вот хотя бы Глабрион… – Пертинакс схватил своего соседа по сенаторской скамье за рукав шерстяной тоги. – Глабрион – один из знатнейших патрициев, свой род он возводит по прямой линии к Энею, сыну Афродиты и Анхиса и уже два раза был консулом!
Теперь все сенаторы обратили свои взоры на Глабриона. После долгой паузы тот встал:
– Благодарю за высокое доверие, но сам я, кого ты считаешь достойнейшим из всех, уступаю тебе власть. Я и все прочие своим единодушным голосованием отдаем тебе всю её полноту!
Сенаторы, поднявшись со своих скамей, стали призывать Пертинакса принять императорский титул и заставили вконец растерявшегося старика занять место принцепса. В своей ответной речи Пертинакс, дрожа от волнения, дал согласие принять власть и призвал Сенат разделить с ним все заботы о процветании государства. Но, как только он принялся выражать признательность не только Сенату, но и префекту претория Квинту Эмилию Лету, консул Фалькон перебил оратора едкой репликой:
– Позади тебя мы видим сидящих Лета и приглашенную на слушания Марцию, соучастников Коммода в его преступлениях, и после твоих хвалебных им речей можем предположить, каким ты будешь императором, – консул подтянул тогу и тяжело опустился на своё складное курульное кресло, украшенное слоновой костью.
– Ты молод, консул, – не дрогнув, спокойно ответил Пертинакс, – и не понимаешь необходимости склоняться перед обстоятельствами. Упомянутые тобой Лет и Марция повиновались Коммоду против воли, а как только представилась возможность, они показали, каковы были их истинные желания.
Пертинакс сел на свое место, и председатель сразу обратился к членам Сената с предложением прямо утвердить притязания Пертинакса на императорскую власть, не обсуждая более никаких других кандидатур. Единогласным решением Сената тот был объявлен императором. Председатель провел ладонью по потному лбу и произнес традиционную в такой момент и столь долгожданную фразу: «Дольше мы не задерживаем вас, господа сенаторы». Все встали с мест и впервые за много лет, направляясь к выходу, вслух заговорили о том, что давно хотели сказать, но страх доносов и проистекавших из них последствий заставлял их молчать.
После совершения обычных жертвоприношений в Храме Юпитера Пертинакс в сопровождении охраны удалился в императорский дворец. Священная дорога на Форуме была в этот час совершенно безлюдной. Поднимаясь по высоким ступенькам на Палатинский холм, он чувствовал, как усталость от бессонной ночи и волнений сковывала мышцы его ног. Эклект предложил императору передохнуть. Пертинакс поднял голову вверх, любуясь яркими звездами на черном небе. Старческие слезы потекли по его щекам: «Нет, Эклект, надо спешить! У нас ещё есть дела, которые мы должны решить до рассвета».
Палатинский дворец, с тех пор, как его покинул Коммод со своей шумной свитой, казалось, звенел от пустоты и тишины. Пертинакс, вступив во Дворец Флавиев, был ошарашен беспорядком, царившем в Триклинии, бывшем гордостью архитектора Рабирия. На лице нового императора слуги читали раздражение и упрек. Пертинакс нагнулся и, подняв с мраморного пола небольшой серебряный кубок, повертел его в руке. Прекрасная работа неизвестного мастера по серебру изображала юношей, занимавшихся друг с другом любовью в самых изощренных позах. Кубок был липким от вина, и он, поставив сосуд на бронзовый треножник, брезгливо обтер руку о свою тогу, предварительно поплевав на ладонь. Задумался, но услышав голос трибуна, вздрогнул.
– Что? – спросил император. – Какой пароль?
– Пароль на первый день службы охраны дворца, – отчеканил трибун.
– Будем воинами! – тихо себе в бороду произнес Пертинакс.
– Не понял, принцепс, – испуганно переспросил его трибун.
– Пароль на сегодня: «Будем воинами!», – произнес уже громко император.
Этот пароль Пертинакс придумал сам очень давно, и когда командовал легионами, любил давать его своим центурионам. Охрана Эклекта переглянулась. В устах императора пароль прозвучал как упрек и выражал порицание за бездеятельность их предшественников. Пертинакс отошел от трибуна и подозвал к себе Ливия Лавренца.
– Слушаю, император, – почтительно наклонил голову прокуратор наследственного имущества Коммода.
– Сейчас же организуй и проследи лично, чтобы тело Коммода выдали Фабию Хилону.
– Это кто, – удивленно поднял брови прокуратор.
– Его, кажется, наметили в консулы. Я уже говорил с ним, он ждет. Фабий займется погребением усопшего Коммода сегодня же ночью, в усыпальнице Адриана.
– Ночью? Но Сенат по этому поводу… – задрожал прокуратор, приложив ладонь ко рту.
– Делай, как я велю, – Пертинакс оборвал прокуратора, – помню тебе, всаднику, назначили жалованье в 200 тысяч сестерциев в год. Так, кажется? – прокуратор кивнул и, заморгав от страха, промычал: «Угу». – Если так, тогда чти память его. Я не допущу кощунства над его телом.
– Будет исполнено, как велит император, – уже уверенным голосом произнес Ливий Лавренц и скрылся за спинами личной охраны Пертинакса.
– Эклект, – настала очередь спальника, – ты, вот что… Сегодня взысканий по службе не будет! Дисциплина в отряде должна быть восстановлена, – Пертинакс обвел взглядом пиршественный зал и покачал головой. – Сколько нужно времени, чтобы навести здесь надлежащий порядок?
– Я сейчас же подниму все службы и выясню.
– Выясняй, только побыстрее. Завтра, точнее, уже сегодня к вечеру дворец должен блестеть, ко мне придут гости, – Пертинакс замолчал и ещё раз обвел зал своим цепким взглядом.
– Какие ещё будут приказания, – обратился Эклект к императору.
– Всем, кто свободен от караула, прикажи отдыхать. Я буду спать здесь у огня, на полу. Как только рассветет, все должны быть в сборе. Меня разбудишь первым, если я, конечно, усну, – сказал Пертинакс с сомнением в голосе.
С рассветом Пертинакс отправился в Курию на очередное заседание Сената. Он ещё не успел облачиться в императорский пурпур и, шествуя по людному Форуму в окружении охраны, был одет в ту же белоснежную тогу сенатора. Перед выходом из дворца император обратился к Эклекту с просьбой избавить его хотя бы на этот первый день от факелов и других пышных символов своей власти. Народ шумно приветствовал появление Пертинакса на Форуме, на этот раз без страха быть избитым дубинками преторианцев: молва о распоряжении нового императора своей гвардии прекратить своеволие в отношении простого народа и не носить на улицах Рима дубинок, быстро распространилась по городу.
Хотя безупречный образ императора Пертинакса и довлел ещё над зыбким авторитетом Сената, но, пусть поначалу и нерешительно, сенаторы с самого начала заседания стали высказываться по поводу поспешного захоронения Коммода. Даже скромный Цингий Север, понтифик, чье мнение традиционно считалось мнением всей коллегии понтификов, изрек: «Незаконно похоронили его. Я предлагаю уничтожить всё то, что принудил нас поставить в свою честь человек, живший только на погибель гражданам и на позор себе. Статуи, стоящие повсюду, следует убрать, имя его соскоблить со всех памятников, как частных, так и государственных, а календарные месяцы пусть носят те названия, какие они имели раньше…» Нашлись сенаторы, которые требовали, чтобы труп врага отечества, этого злодея и горе-гладиатора был растерзан в сполиарии Колизея, там, где добивали тяжелораненых гладиаторов и раздевали убитых. Пертинакс не разделял их мнения, поэтому сидел тихо и старался не принимать участия в этом жестком разговоре.