Страница 19 из 20
И вновь Лизе пришлось объяснять ситуацию. Бумага нужна сейчас, а совершеннолетней она станет через пять месяцев. Это только вопрос времени…
“Что же мне теперь делать?” – с отчаянием воскликнула я. Добрый секретарь глубоко вздохнул. “Очень, очень жалею, я сочувствую вам, потому что нахожу ваше желание прекрасным. Постараюсь сделать для вас все, что могу. Вы все-таки подайте это прошение и приходите дня через два за ответом: или вам выдадут свидетельство, или возвратят обратно прошение”. Простившись, я вышла из суда совершенно растерянная…
Свидетельства ей не дали.
Вроде бы все были на ее стороне, от горничной до губернатора, от полицейского до секретаря Сиротского суда. Все, кроме матери. Но закон стоял на стороне матери…
В это время ее подруга Маня, уже ставшая “бестужевкой”, наводила в Петербурге свои справки. И вдруг в конце марта выяснилось, что для подачи документов на курсы Лизе не нужно ни разрешения родителей, ни справки о безбедном существовании, которую можно будет представить уже после поступления. Это в провинции все сложно, а в столице – просто! Лизу с нетерпением ждут на курсах, потому что она серебряная медалистка.
Окрыленная Дьяконова отправила документы в Петербург, решив, что она победила свою мать.
Изучая биографию Дьяконовой ярославского периода, приходишь к неожиданному выводу. На пути развития этой необычной русской феминистки ей помогали мужчины, а мешала женщина. Да, закон был не на ее стороне. Но на ее стороне были все, кто законы исполнял. В борьбе Лизы за право на образование ей помогали не только вольнодумцы-студенты, снабжавшие ее передовой литературой, не только либеральные адвокаты, знакомившие с запрещенной “Крейцеровой сонатой”, но и чиновники всех рангов… Против была только родная мать!
Даже бабушка Ираида Константиновна смирилась с тем, что внучка поедет учиться в Петербург, и “весьма благосклонно” расспрашивала ее об этом.
Милая бабушка! Нет сомнения, что мое печальное семейное положение заставляет ее иначе смотреть на все: она ясно видит, что мне в семье оставаться невозможно. Отчуждение матери от нас, дочерей, дошло до крайности: мы редко встречаемся, не говорим с ней ни слова.
Лиза “прекратила всякие сношения с матерью, ограничиваясь ответами «да» и «нет», когда было необходимо”.
Отправив документы в Петербург, она боялась только одного: что это узнает родня и “кто-нибудь посоветует маме воспользоваться правом попечительницы и потребовать мои бумаги обратно”.
Ей начинают сниться кошмары.
Кто-то перерезал мне жилу на ноге – это была моя казнь, – и кровь полилась; я упала на колени, закрыла лицо руками и повторяла только: Господи, помилуй меня! Я чувствовала, как с каждой минутой теряю более и более силы, как вместе с кровью, которая лилась ручьем, – мало-помалу исчезала жизнь. В глазах пошли зеленые круги, я зашаталась… “Это конец” – промелькнула у меня последняя, неясная мысль. Все кругом померкло, и я полетела в темную бездну…
Накануне своего совершеннолетия она хочет сбежать в Нерехту или в Москву, только бы не отмечать день рождения вместе с матерью! Но родня убеждает Лизу остаться. 15 августа утром мать приходит к ней с поздравлениями.
Утром мама, крепко обняв меня, поздравила, заплакала и вдруг начала целовать без конца с какою-то страстною нежностью. Я стояла неподвижно, опустив руки… Я, которую до глубины души трогает всякая неожиданная ласка, чувствовала, что внутри ничто не шевельнулось, что нет ответа на эти ласки.
Она даже не смогла заставить себя обнять маму, лишь “вежливо благодарила ее за подарок и поздравление”.
Накануне Лиза была на Всенощной. Она “молилась так, как редко приходится: без слов, даже мысленно не высказывая ничего, я стояла перед иконой и грустно смотрела на нее. Чем больше я молилась, тем сильнее становилась уверенность, что всё кончится хорошо, что я поступлю, меня непременно примут”.
Месть матери
Бюрократия – самая иррациональная вещь в мире! На бюрократической лазейке построен сюжет первого великого русского романа – “Мертвые души”. Его герой, Павел Иванович Чичиков, мог бы стать богатым помещиком, владельцем сотен душ крепостных, которых уже не существовало на земле. Единственное, что помешало Чичикову, – болтливость Коробочки.
Подавая документы на курсы, Лиза тоже надеялась проскочить в бюрократическую лазейку. Формально, как несовершеннолетняя, она не имела права на поступление без согласия матери, но на курсах готовы были закрыть глаза на это. И все бы сошло Дьяконовой с рук – если бы не ее родная мать.
Но сначала представим себе, что испытывала эта девушка четыре года, проживая в Ярославле после окончания гимназии. Ничего не делая, состоя на иждивении матери, не имея возможности уехать на учебу в Петербург, да и просто куда-то уехать и устроиться на работу, чтобы жить самостоятельно.
Все, на что она имела право в течение четырех лет, это замужество. После венчания мать передала бы свои права над дочерью мужчине, который согласился бы их взять, по любви или по расчету – неважно. Для Лизы это было неважно. Вернее, стало неважно с того времени, когда она поняла, что не привлекает мужчин как женщина. Слишком умна и не слишком красива.
И вот четыре года (!) мать фактически издевалась над дочерью, отказываясь поставить в формальной бумаге свою закорючку. Держала на коротком поводке, выжидая, пока не выдержит, сломается и согласится на брак по расчету.
За эти четыре года Лиза формировалась как личность. Она формировалась как девушка. В ней закладывались основные черты характера, которые будут определять ее поведение в будущей, свободной жизни. Все-таки относительно свободной, потому что выбор для этой свободы действий и с наступлением ее совершеннолетия оставался невелик. Собственно, выбора и не было. Были только Бестужевские курсы. Но и туда ее сначала не приняли.
Письмо из Петербурга пришло 20 августа. Лизы не было дома. Когда она возвращалась, то встретила сестру, которая закричала ей: “Лиза, иди домой скорее, пришла бумага с курсов!” Обе были уверены, что это первая бумага, которая оттуда пришла. “Я вошла прямо в залу, в комнату мамы; толстый пакет лежал на столе. «Что это тебе прислали?» – спросила мама…”
Лиза схватила конверт и побежала в свою комнату. “Руки у меня опустились, я села в кресло… Не надо было и вскрывать конверта, чтобы убедиться в его содержимом. Машинально разорвала я его – мой диплом и другие документы упали ко мне на колени; выпала и маленькая бумажка, которой извещали меня, что я не принята на курсы «за неразрешением моей матери»”.
Опустим сцену, где Лиза рыдала и говорила сестрам, что уедет за границу, бросит их, и пусть они на нее не обижаются. Наконец, она решила последний раз просить у матери разрешение на поступление. “Я пошла к матери… Но разве когда-нибудь ее железная воля могла быть сломлена? Холодный отрицательный ответ; ироническое: «Поезжай, куда ни сунься, без согласия матери тебя не примут». Оставалось решить, когда ехать в Петербург. Решила завтра. Весь вечер пролежала у себя в комнате в каком-то полусонном состоянии и не могла ни двигаться, ни говорить…”
Вдруг она поняла, что не выдержит пытки до завтра, и стала быстро собираться в дорогу. Сестра Надя решила ехать с ней. Пытались уйти из дома незаметно, черным ходом, но на лестнице караулила горничная, специально подосланная матерью. “«Пожалуйте к мамаше», – сказала мне моя дуэнья. Я быстро и решительно вошла в залу. По дорожному костюму дочери мать сразу поняла, что происходит. В гостях у нее был чиновник из Сиротского суда, но она не постеснялась обсуждать это при постороннем. «Куда ты едешь?» – «В Петербург», – твердо отвечала я, сама удивляясь странной звучности моего голоса. «Как, и не простившись со мной?» – продолжала мама тем же удивленным тоном. Я отлично видела притворство и ничего не отвечала. «Зачем ты едешь?» – продолжала мама, нарочно разговаривая при постороннем о семейном деле. «Мне пора», – сказала я и повернулась, чтобы выйти. «Как ты можешь… без спросу?» – слышала я вслед”.