Эхо первой любви

Нет, лучше проявить стойкость сейчас. Только как быть с ребятами? Когда Фрида думала о Свете и Юре, то терзалась жестокими угрызениями совести. Едва они привязались к соседке, как та уехала. Пусть она почти каждый день передавала им привет через дедушку, а иногда болтала со Светой по телефону, все равно нехорошо. Дети совсем недавно потеряли мать, и просто подло было бы сначала радушно их приветить, а потом взять и исчезнуть. Совесть сильно грызла Фриду. «Ага, ты сама боишься быть со Славой, а двоих беспомощных детей оставляешь ему совершенно спокойно?» – без конца спрашивало это неугомонное чувство, и Фрида совершенно терялась. Как-то она набралась смелости поговорить об этом с дедом, но Лев Абрамович отреагировал резко. Он сказал, пусть Фрида раз и навсегда зарубит на своем носу, что у Славы не было выбора, и то, что ему пришлось лишить жизни уголовника Реутова, не делает его плохим человеком. Во всяком случае, он никогда не причинит вреда своим детям, и Фрида пусть не смеет соваться в чужую семью.

Она обещала, что не будет, но все равно волновалась и не находила покоя, тем более что обычно дедушка бывал с ней откровенен и всегда охотно говорил о том, что тревожит внучку, а тут вдруг закрылся. Наверное, считал, что раз Слава доверился ему, то надо хранить тайну.

Фрида нахмурилась, думая, что простая и ясная ее система ценностей не в состоянии определить, что тут правильно, а что нет. Твердо она знала только одно: поступок Славы не может быть оправдан никакими обстоятельствами. Он – двужильный мужик, и даже если Реутов напал на него, мог справиться с хилым уголовником, не лишая того жизни. Наверное, Слава сильно злился на Реутова или, что еще хуже, решил, будто у него есть право казнить и миловать! Так или эдак, но надо держаться подальше от подобного человека и не отвечать на его чувства, как бы ни хотелось это сделать!

Фрида так глубоко задумалась, что не слышала позади шуршания колес по заснеженной дороге, и опомнилась, только когда Славин джип с шиком затормозил возле нее.

– Садитесь, – сосед ловко выпрыгнул из машины и распахнул перед ней пассажирскую дверцу, – подброшу вас.

Фрида остановилась в нерешительности.

– Садитесь, садитесь!

Понимая, что отказом оскорбит Славу, она села и, смущаясь, аккуратно расправила полы куртки на коленях.

– Не бойтесь меня, Фрида, – мягко сказал Слава, трогаясь, – хотя, конечно, нет таких слов, которые могли бы что-то изменить в нашей с вами ситуации.

Она промолчала.

– Ну да, – продолжал он, – любые обещания и клятвы бессильны перед фактами, это верно. Вы все решили правильно, Фрида, только я все равно люблю вас, и мне хочется иногда сделать для вас что-то. Отвезти, куда вам надо, или еще как-нибудь пригодиться.

– Спасибо, – сухо ответила Фрида, – но я справляюсь.

– Вижу, – кивнул Зиганшин. – Просто если я могу избавить вас от прогулок по безлюдной местности, почему бы и нет? Я ж не услуживаю вам ради вашей благосклонности, как какой-нибудь презренный раб, чтобы вы почувствовали себя обязанной и уступили. В мыслях подобного нет, клянусь!

– Спасибо, но мне неудобно вас затруднять. Вы и так очень много сделали для нас с дедушкой… – промямлила Фрида.

– Да ну какое затруднение! Я как раз собирался съездить в райцентр, газет купить, а заодно уж и вас подкину.

– Вы читаете газеты?

– О, вы не представляете себе, с каким интересом! – закатил глаза Зиганшин. – Дня не могу без кроссворда провести. У нас в глуши, знаете ли, мало развлечений.

Фрида попыталась улыбнуться, но получилось довольно кисло.

Тем временем Зиганшин выехал на шоссе и повернул не направо, к автобусной остановке, а налево, и девушка поняла, что он намерен отвезти ее до самого райцентра.

– Что вы, не надо! – запротестовала она. – Я прекрасно доеду на маршрутке!

– Вы мне предоставляете нелегкий выбор: либо мерзнуть тут с вами сорок минут посреди дороги, пока не придет автобус, либо с комфортом прокатиться туда и обратно за то же самое время, а то и быстрее. Серьезно, Фрида, перестаньте. Если я могу помочь, то помогаю, а уж люблю я вас или нет – это вопрос десятый.

Несмотря на то что в машине было тепло, Фрида плотнее закуталась в куртку. Ей так хотелось сказать: «Я тоже вас люблю», что она нахмурилась и притворилась, будто внимательно смотрит в окно.

– Все правильно вы делаете, – сказал Слава, – наверное, я был бы сильно удивлен и даже обескуражен, если бы вы согласились пойти со мной на свидание, как ни в чем не бывало. Уже на том спасибо, что вы не заявили в полицию.

– Ну что вы! Я не доносчица!

– Я знаю, Фрида, знаю, – не отрывая взгляда от дороги, Слава улыбнулся краешком рта, но сразу посерьезнел и вздохнул, – если бы можно было как-то все исправить, я бы это сделал, но смерть неумолима и не оставляет нам шансов.

Фрида покачала головой и вдруг, неожиданно для самой себя, легонько тронула кончиками пальцев его сильную жилистую руку, лежащую на рычаге передач.

Вокруг быстро темнело. Где-то далеко позади гасли последние лучи заката, и уже трудно становилось разглядеть деревья, стоящие вдоль дороги. Все сливалось в одно темное полотно.

Слава сделал вид, будто не заметил ее прикосновения, хотя как знать? Дорога сложная, неосвещенная, в лучах фар видно совсем мало, так что он, наверное, полностью сосредоточился на вождении и ничего не почувствовал. Вот и хорошо.

Вскоре показались огни райцентра – фонари и светящиеся окна в домах. У кого-то свет с трудом пробивался через тяжелую занавеску, где-то, наоборот, вся обстановка выставлялась напоказ, где-то горел тусклый огонек настольной лампы… Почему, когда ты вечером на улице, всегда кажется, что за светящимися окнами живут счастливые люди, семьи, в которых царят мир, любовь и согласие? Почему чужие окна дразнят уютом, которого в них, может быть, нет и никогда не было?

А как, наверное, сейчас горят окна Славиного дома! Он окружен высоким забором, но благодаря тому, что стоит на пригорке, хорошо виден издалека. Может быть, кто-то сейчас проезжает мимо на машине или идет пешком, видит свет в его доме, окруженном лесом, и гадает: кто это так уютно устроился в страшной глухомани? И не знает, что в большой комнате дети разложили на столе газету и занимаются какими-нибудь важными делами. Юра, наверное, рисует акварелью, а Света устроилась тут же с книжкой и иногда лезет к брату с советами. Собака Найда лежит рядом, так, чтобы лапа ее обязательно накрывала носочек Светиного тапочка, и как будто спит, но при малейшем шорохе поднимает голову и озирается, строго глядя на детей своими умными глазами. Щенок Пусик или спит у нее под животом, или носится по комнате, вырабатывая остатки энергии перед сном, как самолет сжигает керосин, прежде чем зайти на посадку.

Печь уже не топится, но еще горяча, и если открыть дверцу, то увидишь красноватое мерцание углей, чуть подернутое пепельной вуалью, а как подуть хорошенько, то где-то в глубине вдруг встрепенется маленький язычок пламени… «Запомните, пока огонь теплится, вьюшку закрывать нельзя! Как бы ни хотелось!» – вспомнила она Славино наставление, данное, когда они с дедом только привыкали к деревенской жизни.

Фрида сердцем чувствовала, что ее место там, в доме, окруженном лесом и тьмой, рядом со Славиными детьми и с ним самим…

Зиганшин с удовлетворением зачеркнул в календаре последнее запланированное на сегодня дело, бросил ручку в стаканчик и, пользуясь тем, что один в кабинете, от души, с хрустом потянулся. День прошел плодотворно, и теперь можно с чистой совестью вознаградить себя чашкой кофе и отправляться домой.

За истошным воем кофемашины он едва не пропустил звонок оперативного дежурного, который странно игривым тоном сообщил, что к Мстиславу Юрьевичу посетительница.

– Проси-с, – хмыкнул Зиганшин и добавил: – милостивый государь.

Откуда пошла эта зараза, трудно было теперь сказать, но сотрудники вдруг начали выражаться витиевато и архаично. Наверное, начитались книг Лизы Федоровой, где персонажи слова в простоте не могли сказать, стали ее поддразнивать, а потом прилипло.