Страница 22 из 83
Наконец, наша великолепная пятерка с двумя конвоирами проследовала к «воронку», который, натужно ревя, тронулся с места. Не прошло и получаса, как мы оказались перед товарным вагоном. Один из конвойных сдвинул в сторону дверь. Вагон был битком набит разношерстной публикой.
- Куда напихиваешь, начальник? Не видишь разве, и так как сельди в бочке. Давай их в другой вагон! - раздались недовольные голоса.
- В тесноте - не в обиде! Веселей будет! - радостно откликнулся принимающий офицер.
Общими усилиями конвоиры вместе с офицером, изо всех сил упираясь в спины, с немалым трудом запихали нас в вагон и задвинули дверь.
- С какой камеры, братки? Куда едем? Откуда прибыли? - посыпались со всех сторон вопросы.
Как жидкость, заливающая все углы, толпа постепенно растеклась по нарам, приспособив свои мешки вместо подушек под головы, а вместо скамеек - под задницы. Плотность, правда, осталась высокой, но существовать уже было можно. В дорогу выдали сухой паек - только селедку и хлеб. Но печалиться по этому поводу никто не стал, так как почти у всех было припасено для этого решающего момента подходящее питание.
Вечером всех сводили на оправку к ближайшей водокачке, засунули в дверь бидон с водой, и поздно ночью наш состав, состоящий из одних телячьих вагонов, не спеша, постукивая колесами на стыках рельсов, тронулся в путь…
За вагоном проходит вагон
С мертвым стуком по рельсовой стали.
Спецэтапом идет эшелон
Из столицы в таежные дали.
ЭТАП
Я лежал на нарах. Размеренный перестук колес напоминал что-то очень далекое и страшное. Когда же я слышал этот вселяющий в меня ужас нарастающий гул приближающегося поезда? Напрягая память, я вдруг вспомнил сон, который приснился мне, двенадцатилетнему мальчишке, в начале мая 1945 года. К этому времени раненый отец вернулся с фронта, куда ушел добровольцем в 1941-м, а мать лежала в больнице с тяжелейшей формой рака на почве истощения. Через несколько дней будет праздник победы.
Мне приснилось, как будто мы с матерью, взявшись за руки, идем по шпалам вдоль железнодорожного полотна. Причем, рельсы проложены между двумя песчаными насыпными высокими откосами. Мы счастливы и веселы. Вдруг раздается резкий паровозный свисток. Я оборачиваюсь и вижу паровоз, который стремительно приближается к нам. Становится страшно. Откосы таковы, что забраться на них почти невозможно, а больше деваться некуда. Я дергаю мать за руку, и мы стремглав бросаемся вперед. Но паровоз стремительно догоняет. Остается только одно - карабкаться по откосам. Напрягая все силы и бешено работая ногами и одной рукой, я пытаюсь влезть на откос. Второй рукой тащу за собой мать. Но почва уходит из-под ног, песок осыпается вниз, вместе с песком на рельсы скатываемся и мы с матерью.
А паровоз уже рядом. Гудит, свистит, в диком темпе вращаются красные зловещие колеса. Еще несколько секунд - и все будет кончено. Последним, неимоверным усилием я делаю рывок вверх, и… Мать вырывается из моей руки и падает прямо под огромные колеса паровоза. Раздается хруст костей, треск разрываемого на части тела. Колеса наматывают на себя то, что осталось от моей мамы, и поезд удаляется.
Меня начинает колотить отчаянная дрожь, и я просыпаюсь в холодном поту. Надо мной стоит отец и трясет меня за плечо:
- Вставай, сынок, поедем в больницу. Мама умерла…
В морге нас с отцом радостно встретил толстый человек в белом, забрызганном кровью халате. Рукава халата были завернуты выше локтей. В руке толстяк держал громадный бутерброд с красной рыбой, от которого время от времени откусывал внушительные куски и с явным удовольствием, смачно чавкая, их прожевывал. Другой рукой он старательно выуживал изо рта косточки и щелчком отправлял их в разные концы помещения.
- Вы за трупом? - вежливо осведомился служитель морга.
- Я за покойной женой, - бледнея и непроизвольно сжимая кулаки, ответил отец.
В центре морга стоял залитый кровью деревянный стол с различными режущими и рубящими инструментами. Рядом с ним разместился объемистый бачок, в котором из кровяной слизи торчали фрагменты человеческих внутренностей вперемешку с кусками бинтов и ваты. Вдоль стен протянулись стеллажи, на которых штабелями были сложены обнаженные трупы. Скользя по сгусткам запекшейся крови, служитель, как на коньках, подкатил к стеллажам.
- Ну, выбирайте, которая ваша? - гостеприимным жестом повел толстяк рукой вдоль стеллажей, одновременно отправляя другой последний кусок бутерброда в свой отвратительный, с толстенными мокрыми губами, рот.
Только впоследствии я понял, почему отец не догадался оградить меня от столь ужасного зрелища. В тот момент он был полностью парализован возникшей ситуацией. И не потому, что увидел множество трупов. Ведь пройдя всю войну, он неоднократно был свидетелем взрывов, разметающих в разные стороны куски человеческих тел, ежедневно переживал гибель своих товарищей, множество раз принимал участие в траурных процедурах. Но с таким оголтелым цинизмом, мне кажется, он столкнулся впервые в жизни. Это и повергло его в сильнейший шок.
Среди лежащих на стеллажах трупов отец разыскал мать.
- Вот она, - еле сдерживая слезы, прошептал он.
В этот момент я вспомнил, как во время болезни матери отец почти сутками не выходил из больницы. Как постоянно доставал старые альбомы и показывал мне выцветшие фотокарточки: «Вот мы с мамой отдыхаем в Сочи, вот идем с базара с покупками, вот она играет в любительском спектакле, а вот это она совсем маленькая, со своими родителями собирает в лесу ягоды».
Подошедший служитель взял маму за руку и выдернул ее из общей кучи. Лежавшие сверху трупы с глухим стуком попадали на пол. Уложив свое хозяйство обратно на полку, он перенес маму на окровавленный стол и положил на спину… Зрелище было не для слабонервных. Начиная от шеи, мама была разрезана вдоль на две половины. Внутренности изъяты, и вместо них тело набито кусками одежды, ватой, марлей. Все это проглядывало сквозь широкие стежки суровых ниток, которыми через край небрежно был зашит этот ужасный шов.
Впоследствии мне приходилось часто вспоминать увиденное в тот страшный день. Служащий морга представлялся мне эдаким Дракулой, получающим необычайное удовольствие от общения со своей клиентурой. Но позже я начал понимать, что это является его обычной повседневной работой. Что, может быть, и поесть-то ему некогда, кроме как на своем рабочем месте. Что трудно быть ежедневно на протяжении многих лет предупредительным и мрачным, как того требуют обстоятельства.
Профессия человека накладывает определенный отпечаток на его поведение, привычки, общение. Безошибочно можно узнать военнослужащего по походке и выправке, врача - по непроизвольному, внимательному осмотру собеседника, с подсознательной целью выяснить недуги последнего, портного - по взгляду, оценивающему детали одежды, вора - по напряженному, настороженному состоянию души, каким бы благодушным он ни прикидывался. И, несмотря на то что в школах и институтах учат всех одинаково, каждый человек по неизведанным законам природы превращается в индивидуальную личность со своим особенным восприятием действительности и в значительной степени не понимает окружающих, воспринимающих жизнь не так, как он.
Если задать вопрос: «какая это стена?» - то разные люди ответят по-разному. Один скажет, что она вертикальная, другой - бетонная, третий - белая, четвертый - холодная, пятый - твердая, и так до бесконечности. Точка зрения! Как много значит в жизни это определение! Один, глядя в анфас на панель, утверждает, что она широкая. Другой, глядя в профиль, - что узкая. Если с противоположных сторон двое смотрят на одну цифру, то один уверен, что это 6, а другой - что 9. И могут спорить они между собой до хрипоты, до драки, но постичь истину можно только тогда, когда каждый взглянет на эту цифру со стороны оппонента. Очень жаль, что в жизни это происходит довольно редко.