Страница 19 из 36
— То, что; я всегда сумею добиться, чего бы я ни пожелал! Только не краснейте так невозможно. Вы смутите старого Билля, когда я позову его вниз позавтракать.
С быстротой мысли Саргассо склонился над девушкой, заключил ее в сильные объятия и поцеловал с неуклюжей нежностью. Через мгновение он уже бежал вверх по лестнице, шагая через три ступеньки сразу. Его сменил Билль Гоммидж, красный нос которого после предварительного стука вежливо продвинулся в кают-кампанию.
— Бодрость и жизнерадостность капитана удивительна, мисс, особенно, если принять во внимание все, что он перенес, — меланхолически заметил Гоммидж, принимаясь за свою порцию рагу.
— Он удивительный человек, — подтвердила мисс Раус с убеждением.
Голос Саргассо донесся до них.
Дуй, ветер осенний, дуй, ветер, эй-хо!
Росу осуши ты, дуй, ветер, хей-хо!
— Вы знаете, почему он так поет? — заметил Билль, кончая рагу. — Потому, что он влюблен в море, потому что он любит его ничем неистребимой любовью… Старик Билль гордился тем, что он никогда не ошибается. Но на этот раз он ошибся — так жестоко и смехотворно, как никогда, капитан Саргассо любил теперь не одно только море…
СЕЗАМ, ОТКРОЙСЯ!
Рассказ А. Рома
ОТ РЕДАКЦИИ
«Хороший слуга должен быть, как машина», — говорит герой рассказа «Сезам, откройся!», фабрикант на покое Гане, отражая в этих словах взгляды своего класса. Подавление личности рабочего, превращение его в «живую машину» и, с другой стороны, «очеловечение» машины, создание дешовых, покорных и послушных «механических слуг»— мечта всякого капиталиста-эксплоататора. И если известный фабрикант Форд работает в первом направлении, автоматизируя труд человека до механичности машины, то американская компания Вестинггуз занялась изготовлением «очеловеченных машин». Р. Ж. Венелей, один из инженеров этой компании, изобрел машины, которые — как сообщали недавно иностранные газеты — не только повинуются словесным приказаниям человека, но и дают звуковые ответы на задаваемые вопросы.
Некоторые из этих механических слуг уже приняты «на работу» в военное ведомство САСШ. Механический слуга обслуживает резервуар городского водопровода, сделав ненужными рабочих, которые следили за уровнем воды. По словесному приказу «Сезам, откройся!» механические слуги открывают двери, пускают в ход электрический вентилятор и т. п.
Особый интерес это изобретение представляет в том отношении, что управлять механическими слугами возможно даже на расстоянии — тем же звуковым приказом. Не только домашняя хозяйка, находясь в гостях, может приказать «слуге» вымести пол или проветрить комнату, но даже инженер, не выходя из своего кабинета, получает возможность управлять машинами завода, быть в курсе хода работы, выключать отдельные механизмы и т. д. Все это достигается при помощи телефона в комбинации с принципом беспроволочного телеграфирования.
Это изобретение — одна из технических сказок наших дней, воплощенная в жизнь «научная фантастика»; разумеется, оно имеет огромное культурное значение: применение «очеловеченных машин» в области, например, опасных и вредных профессий или на работах в опасной обстановке — вот одно из направлений, по которым должно было бы развиваться новое изобретение в рамках организованного хозяйства, — по которому оно, несомненно, и пойдет у нас, в СССР. Но в капиталистических странах «механический раб» не может не явиться конкурентом живого рабочего, а поэтому такое изобретение должно там повести лишь к обострению классовых противоречий.
История дает яркий пример подобного обострения — в эпоху появления первых машин и первых фабрик, вытеснивших мануфактуры построенные по принципу машинизированного разделенного труда массы людей (как те, в свою очередь, побороли некогда труд неорганизованных мастеров-одиночек).
В рассказе А. Рома рисуется момент вторжения «механических слуг» в домашний быт. Несмотря на ограничение поля действия рассказа рамками частного дома, в трагикомедии Гане и его слуги уже можно предугадать зародыши будущих классовых конфликтов, в связи с появлением на рынке труда «железных рук» очеловеченной машины…
I. Больное место Эдуарда Гане.
— Вы начинаете стареть, Иоганн, — ворчливо сказал Эдуард Гане, отодвигая кресло.
Лакей с трудом опустился на колени, подавляя вздох, и начал подбирать упавшие с подноса кофейник, серебряный молочник и чашку.
— Зацепился за угол ковра, смущенно проговорил он, медленно поднимаясь.
Эдуард Гане, выпятив толстую, синюю нижнюю губу, неодобрительно смотрел на пятно от разлитого кофе, и с упрямством старика сказал еще раз:
— Вы начинаете стареть, Иоганн! Сегодня утром, одевая меня, вы никак Не могли попасть отверстием рукава в мою руку. Вчера вы разлили воду для бритья…
На каменном, бритом лице Иоганна промелькнула тень печали. То, что говорил Гане, было правдой — Иоганн начинал стареть и даже дряхлеть. Но это была горькая правда. Семьдесят шесть лет— не шутка, и из них пятьдесят пять было отдано служению Эдуарду Гане, который только на шесть лет был моложе слуги. Пора на покой. Иоганн имеет кое-какие сбережения. На его век хватит. Но что он будет делать, оставив службу? Его старое тело, как машина, справляется с привычной работой обслуживания другого человека. На себя же, — Иоганн знал это, — у него нехватит сил. И он привык, сжился с этим старым брюзгой Эдуардом Гане. Иоганн поступил к нему еще в Ганновере, откуда они приехали в Новый Свет искать счастья пятьдесят лет назад. Эдуарду Гане повезло. Он нажил большой капитал, и десять лег назад, после легкого удара, продал свои текстильные фабрики, выстроил в окрестностях Филадельфии загородную виллу, в стиле немецкого замка, и удалился на покой. Полсотни лет не сделали из Гане американца. Он остался немцем в своих вкусах, привычках, во всем. Дома с Иоганном он говорил только по-немецки. Настоящее имя Иоганна было Роберт, но Гане признавал для слуги только одну «кличку»: Иоганн, и в конце концов, старый лакей сам забыл свое первое имя…
Как многие старые холостяки, Эдуард Гане был не чужд странностей. В домашнем быту он не признавал новшеств.
В его замке время, казалось, остановилось. Гане не выносил электрического света, который, по его мнению, портит зрение. Во всех комнатах горели керосиновые лампы, а в кабинете, на письменном столе, стояли свечи под зеленым абажуром. О радио старый Гане не мог слышать. «Довольно того, что через меня проходят радиоволны, — говорил он. — От них у меня усиливаются подагрические боли. Непременно надо будет сделать на крыше и стенах дома радиоотводы. Я не желаю, чтобы через меня проходили звуки какой-нибудь пошлой шансонетки». Гане не переносил также езды на автомобиле. В его конюшне стояла пара выездных лошадей, и в редкие посещения города он появлялся в старомодной карете, возбуждая удивление прохожих. Но эти выезды он совершал не более двух раз в год. Зато каждое утро, с немецкой пунктуальностью, Гане прогуливался по саду, опираясь на руку Иоганна.
И когда они шли так по усыпанной песком дорожке, рука об руку, с черными тростями в руках, незнакомый человек затруднился бы сказать, кто из них хозяин и кто слуга. За долгую совместную жизнь Иоганн как бы сделался двойником Гане, усвоив все его жесты и манеру держаться. Иоганн казался важнее, так как он был старше и брился, как истый, американец, а у Гане были небольшие бачки. И только внимательный взгляд мог по костюму отличить хозяина: у Гане сукно было значительно дороже.